Шемячичъ (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич. Страница 14

Первые думцы и княжья опора по внешнему виду были разные. Ощера высок — самому князю в росте не уступит — суховат, сутуловат. Волосами светел, носом остр. А вот бородой не удался. Она у него, подобно козлиной, клинышком да еще и редкая… Волосок с волоском аукаются, только гребнем их можно в кучку и собрать. Зубы крупные, щербатые; тонким губам их не прикрыть, вечно нараспашку. Отсюда и прозвище Ощера, щерится то есть… Причем ехидно щерится, с намеком… Мамон, наоборот, ростом не вышел, зато широтой кости взял. А тут к природной кряжистости еще и жирок нагулял. Толщина в поясе такая, что одному человеку руками не обхватить. «У него не бремя-живот, — шептались завистники, — а мамон настоящий». Отсюда и прозвище — Мамон. Волосами Мамон темен, густой окладистой бородой, похожей на добротную метлу, рыжеват. Нос у него, что дуля красная, крупный, пористый. Чем схожи такие непохожие бояре, так это тягой к богатству, к знатности. А еще — глазами. Они у них, как свежий овечий помет: кругленькие, темненькие, маслянистые.

Но вот Иоанн Васильевич сделал знак занять места для думного совета. Зашелестев одеждами, глухо, как в ульи пчелы, загудев тихими голосами, думцы стали усаживаться на лавки, соблюдая чинность и порядок.

В дни торжественных приемов и решений думских великий князь и государь всея Руси устраивает собравшимся пир. Это было торжественное действо, отрепетированное до мельчайших деталей. Во-первых, расстановкой столов, государевым и другими, Во-вторых, размещением гостей по местам за столами, чтобы не уронить ни чьей чести. Иначе — обида. Посуда золотая и серебряная, с великокняжескими вензелями. И каждому гостю подавалась подручными стольников и кравчих только та ества и то питие, которое приличествовало рангу этого гостя. В-третьих, на таких торжественных церемониалах присутствовала стража — великокняжеские гридни. Боярские дети в легкой воинской справе стояли в два ряда вдоль лавок с гостями по всей длине хоромин. А возле государева стола, по правую и левую руку от него, с обнаженными саблями, в золотых кафтанах — стольники-бояре. Почетный караул из воинов находился и у входа в хоромы. В-четвертых, главный стольник громогласно объявлял великокняжескую волю, кого из гостей чем даровать за праздничным столом. Ныне только два воина из личной охраны князя, правда, в полном вооружении, переминались с ноги на ногу у входной двери. Никаких тебе столов с яствами, никаких стольников и почетной стражи. Все по-будничному, по-семейному. Великокняжеский трон под киотом с иконами и лавки вдоль стен. Иоанн Васильевич, как и положено, на троне. По правую руку от него мать, митрополит и остальное духовенство, по левую — бояре и князь-наместник. В уголке, почти невидимый, за поставцом примостился думный дьяк Василий Мымарь. Ему надо занести на листы бумаги слова великого князя, речи думцев и принятое решение.

Выждав, когда думцы, заняв полагающиеся им места, усядутся и успокоятся, великий князь соизволил выслушать князя-наместника:

— Как крепко Москва приготовилась к осаде? Убраны ли посадские домишки от крепостных стен?

Москва в последние годы расширялась так быстро, что домишки посадского люда, словно грибы после теплого летнего дождика, едва не десятками за ночь появлялись за новой обводной стеной, предназначенной для защиты посада от ворога. С одной стороны было неплохо, что народец тянется к Москве — к гиблому месту не побегут. Следовательно, уверены в крепости Москвы перед прочими градами и весями Руси. Однако с другой: остающиеся за обводными стенами домишки — не только легкая добыча для осаждающих, но и подсобный материал для сооружения штурмовых лестниц и метательных снарядов. Или и того проще — пища для огня, направленного против деревянных стен и всего града. А еще они — вражескому войску защита от стрел и пушечного заряда. И сколько княжеские пристава с этим ни боролись, избушек меньше не становилось. Впрочем, когда Москве грозила осада, то ни с самими незаконными постройками, ни с их владельцами особо не церемонились — жильцов выгоняли, а постройки выжигали до единой.

— Москва к осаде готова, — встав, как и полагалось, с лавки, заверил великого князя Иван Юрьевич. — Все постройки за обводными стенами убраны. На добрую треть версты, — пояснил на всякий случай. — Запасы стрел, метательного наряда, пушечного зелья увеличены…

— Как с яствами?

— На полгода без привоза хватит.

— Воев достаточно?

— Если привлечь всех мужей посадских да немного баб им для помощи, да из ближайших градов малых и весей, то хватит, чтобы стены не были голы, — не совсем уверенно ответил князь-наместник. — Будем перебрасывать из других мест, коли что… О резерве подумаю для этого дела…

— Монастырских задействуй, послушников, — уточнил великий князь, — народ крепкий хоть и в рясах чернецов. К тому же множественен…

— Если митрополит Геронтий не против, то почему бы и нет… С превеликой радостью…

Великий князь повел очами в сторону Геронтия. Тот молча кивнул.

— Видишь, нет возражений.

— Вижу. Спасибо, государь.

Но великий князь как бы уже не слышал последних слов князя-наместника, обдумывая, как начать речь о главном, заставившем его покинуть войско и прибыть в Москву. Притихли и думцы, почувствовав, что пришел черед основному действу, из-за которого они тут собрались. Как бы собирались с силами перед решающим сражением. И только великая княгиня-инокиня Марфа оставалась спокойной и как бы безучастной к происходящему. Ни один мускул не дрогнул на ее скорбно-строгом лице, опущенном долу. К тому же черный убрус так низко повязан, что и глаз — открытой книги души — не видать.

— Вот ближние бояре мои, — наконец-то приступил к главному великий князь, устремив взгляд на Ощеру и Мамона, — присоветовали покинуть войско, чтобы не попасть ворогу в полон, как некогда случилось с родителем моим. Дадим слово?

Князь-наместник, поняв, что к нему вопросов больше нет, присел, а бояре и прочие думцы зашевелились, устремляя очи на Ощеру и Мамона. Легкий одобрительный шумок прошел по терему. И только владыка ростовский старец Вассиан Рыло недовольно заерзал на своем месте. Но митрополит что-то шепнул ему, и он притих.

— Сказывайте доводы, — обратился великий князь к названным боярам. — Да по очереди. Начни, пожалуй, ты, Иван Васильевич.

Высокий Ощера шумно встал, едва не касаясь мурмолкой потолка, и сразу в галоп, как застоявшийся конь, подстегнутый седоком:

— Когда сто лет назад хан Тохтамыш приходил, то великий князь Дмитрий Иванович, на что был знаменит победой на Куликовом поле, биться с ханом не стал, а бежал в Кострому. Потому, думаю, и нашему государю надо уйти от греха подальше, на север, в укромные места… Там и переждать лихое время…

Великая княгиня-инокиня согласно кивнула главой. Закивали главами в унисон ей и бояре московские. У каждого из них, как и у Ощеры с Мамоном, имелись богатые вотчины, которые, начнись сражение, вряд ли уцелеют. А при сдаче Москвы, если дело правильно повернуть, то глядишь, и уцелеют. Ну, пограбят, конечно, но кое-что до прихода татар можно спрятать, чем-то пожертвовать… Зато все остальное уцелеет, а утрату и взыскать с холопов и селян вотчинных никто не запрещает. Сколько раз уж такое бывало…

Услышав такой совет, духовенство, в отличие от бояр-вотчинников, недовольно закрутило седыми оклобученными головами. Понимали, что боярин радеет не о Руси и даже не о великом князе, а о своей выгоде. О своем богатстве беспокоится. Митрополит стал хмур, а владыка Вассиан, гневно стукнув посохом о дубовый пол, порывался встать, чтобы дать отповедь Ощере. Однако Геронтий его придержал: «Не пришел час».

Ничто не ускользнуло от внимательных глаз великого князя, но он, словно не замечая недовольства духовенства, продолжил опрос бояр:

— А ты, Григорий Андреевич, что нам скажешь?

Боярин Мамон бочковато возвысился над лавкой.

— Я, как и Ощера, как и все разумные люди, государь, за то, чтобы покинуть Москву и отсидеться в северных краях.