Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр". Страница 45

И пощёчины от падшей бабы. Хлёсткие, отпущенные со всем удовольствием в блестящих глазах с расширенными зрачками.

— Я… — В голове у Ивана Карпыча каша, — кормил-поил… а потом деньги! Он. Прислал. Ба-арин, помилуй!

— Говори, — И снова — хлесть!

— Мальчишка, — Зашептали губы, — пошто такое ему? У меня хозяйство, семья… нужнее! Выпороть, штоб место знал… покорность, она от Бога… и в семью… денежки… За што ему?! Мне нужнее!

Болезненный тычок, и вот Иван Карпыч сидит, раскорячившись ногами в собственных сцаках, да смотрит снизу вверх.

— Насекомое, — Голос Самого задумчив, — таракан. А он — крестник мой отныне. В мире ночном.

Иван Карпыч завыл тихонечко от накатившево ужаса. Хлесь по морде! И стоит баба ета падшая, в глаза смотрит, скалится до самых дёсен, дышит тяжело, ноздри дрожат.

— Крестник, — Повторил сам, наступив носком сапога на промежность крестьянина, и перенеся туда часть веса, — мой. Ты его продал за похлёбку, а потом посмел покуситься на чужое. На Егора.

— Ба… — Боль дикая, но страх сильней, только корчится под сапогом. Убрал.

— Мне дорогу перешёл, насекомое, — Смотрит брезгливо сверху, — и не только мне.

— Насекомое, — Носком сапога по лицу слегка, — любой купец превыше всего ставит прибыль и удовольствие. А Егорка — плясун, да первый на Москве. Веселит купечество московское. А теперь нет. Скучают купцы. Понял, насекомое? Понял, кому ты дорогу перешёл.

— Мне, — Снова пинок в лицо, — крестнику моему, да всему купечеству московскому. Ты теперь интересно жить будешь. Обещаю.

Один из громил задрал ему голову, и привычным движением вставил в зубы горлышко стеклянной бутылки. Давясь и отфыркиваясь, крестьянин пил, штоб не захлебнуться, и отчаянно боясь противостоять мучителям.

Миг, и опустел переулок. Иван Карпыч некоторое время сидел всё так же на грязной холодной земле, погрузившись в собственные мысли.

— Жив? — Поинтересовался оборванец, зашедший в переулок с деловитым видом, — Ну и славно! Ну-ка подвинься!

Задрав полы одежды и спустив штаны, оборванец начал шумно испражняться, не обращая больше внимания на избитово мужика.

Кое-как собравшись, Иван Карпыч воздвиг себя на ноги и побрёл из переулка.

Стук в дверь и Надин голос:

— Можно?

— Д-да! — С трудом отрываюсь от книг, возвращаясь в реальность, — Войди!

Ручка медленно пошла вниз, и вошла Надя, придерживая подбородком стопку учебников.

— Папа, велел мне помочь тебе с уроками, — Вежливо, но чуть отстранёно сказала она, поставив книги на стол, — Определить уровень твоих знаний.

— Уже, — Зеваю, потягиваясь, — екза… экзаменовали. Литература, русский, история — здесь бурлачить надобно. В иностранных языках только грамматику подтянуть.

Карие глаза выразили явственное сомнение, на што спорить не стал, и только кивнул на книги. Надя застопорилась, сделав етак глазами, а чево на меня сверкать? Объяснять надо, а не сверкать!

Не дождавшись чево-то там, она с демонстративным вздохом вытащила второй стул и чинно уселась, поправив платье.

— Приступим.

Екзаменовала она меня с превеликим удовольствием, будто играючись. Где я плавал и тонул, она специально не тыкала носом, но вроде как удовольствие получала, если я вдруг чево не понимал.

— Уровень твоих знаний вполне удовлетворителен для человека, окончившего приходскую школу, — Произнесла она, явно копируя чужую манеру, — Я составлю для тебя план занятий.

— Не-а! — Снова зеваю, — Не кончал ничево. Самоучка. И етот план занятий тоже не надо. Я с учительшами гимназическими договорился.

Девочка явно захотела сказать што-то интересное, но сдержалась, только книжкой так — хлоп! Закрыла, значица.

— Тогда зачем я тебя экзаменовала? — Сдерживаясь, произнесла она.

— Игралась? — Снова зевок, — Извини, я очень плохо спал, голова не соображает. Пришла, значить и надо так.

Она явно обиделась на што-то, а на што… поди пойми, если баба! Сами напридумывают, сами и обидятся!

Но села, и пересиливая себя, полюбопытствовала:

— Самоучка… ты совсем в школу не ходил?

— Не-а! Так, по вывескам, в городе уже, — Вроде как и правда почти, потому как за прошлую жизнь говорить нельзя, но ведь и враки! Рассказываю когда ето, так каждый раз стыдно немножечко, — А потом уже и так, по книжкам от букинистов. Полтора года как.

Ротик её сделал букву «О», а бровки поползли вверх, но тока на миг. А я вижу — есть она, зависть. Появляться начала. Потому как она, такая вся умненькая, и я…

— А вот с манерами совсем беда, — Говорю быстро, пока зависть не укрепилась, — и с речью. Поможешь? Только не с севодня, потому как не выспался и голова тупая.

Кивок такой решительный, и вышла. Ну, думаю, пронесло пока. Мне-то етих манер от маменьки ейной хватит, да от учительш. Но видно же — нацелилась просвещать, и если нет, то и обидка может пойти. Пусть играется.

— Да! — Выскочил я за дверь, — Пока помню! У меня с литературой плохо совсем. Ну то есть книжки классические начитал и даже всё понял — но по своему, а не как учителям надо.

Образцы сочинений можешь достать у подруг?

— Грамматика?

— А? Не! Пишу я глаже, чем говорю, да и так могу, просто расслабился за лето, да и севодня устал.

— Погоди, — Нахмурила она бровки, — объясни мне, как можно понять классическую литературу по-своему? Гимназическая программа тем и хороша, что объясняет суть явлений. А по-своему — значит неправильно!

А сама такая чистенькая и правильная, что ажно умилила!

— Не-е! Там объясняют, как толковать надо! Ето как в Библии. Есть што написано, а есть как толкуют, и оттуда все разногласия меж христианских конфессий. В гимназии толкуют, как надо литературу понимать! Не факт, што писатель думал именно так. Ту же как, в гимназии-то?

Я начал загибать пальцы.

— В первую голову воспитание под государственное надо. Послушание, строем ходить, слушаться старших, исполнять правила. Подданных растят.

— Не вижу в этом ничего дурного! — Батюшки! А из глаз чуть не молоньи.

— Ладно, — Поворачиваюсь обратно в комнату, — забыли!

— Нет уж! — И цап за рукав.

— Тема ета так себе… не для разговоров на потом. Власти, хоть даже и в лице учителей и родителей, умствования любят строго в рамках. По учебниками и с правильным толкованием.

— Никому, — Пообещала Надя, и по глазам вижу — не врёт. Ну а чо? Папина дочка!

— Ладно, — И в комнату её маню, — пошли! Снова расселись.

— Тока я ето, — Предупреждаю её, — со своей колокольни! На великую умность не претендую. Улыбка в ответ — такая, што еле-еле.

— Литература, — Начинаю, почесав нос, — ето такая себе муть… не перебивай! Ну вот написал граф Толстой «Войну и Мир», да здоровски так! Сам читал, понравилось. А участники той войны — негативно почти все. То есть интересно, но ляпов — вагоны! Вплоть до врак.

Перебивая надувшуюся было Надю, поясняю:

— У букинистов читывал как отзывы на Толстого, так и дневники участников. Многое сильно иначе. И вроде как и подумаешь, потому што литература и даже высокая, но ведь есть?

— История, — Машу рукой, — и вовсе враки! Набор фактов и врак, смешанных так, как нужно для пропаганды.

— Остаются книги, архивы, — Упёрлась та.

— Ага, — Киваю болванчиком, — ты по Пугачёвскому бунту што читала, если помимо мнения властей? Много там осталось от противоположной стороны? Слышала о таком хоть на копеечку? То-то! И таково — у-у!

До-олго потом спорили! По истории прошлись, литературе, да вообще всякому такому. Редко где мнениями сошлись, но интересно, ето да!

Каждый при своём, но аргументировано, без свар. Она меня тем крыла, што образование, да по плану, оно всё-таки даёт! А я нежданчиками. То от букинистов Сухарёвских чево, то свои мысли, как человека снизу.

— Дети! — Позвала нас Мария Ивановна, — Ужинать.

Надя встала со стула и прищурено посмотрела на меня, выпятив подбородок.

— Продолжим наш разговор как-нибудь потом, — Сказала она, чуть присев, как и подобает хорошо воспитанной девочке. Воспитанной, но к глазах и даже чутка в голосе — азарт и будто даже рокот копыт скифской конницы. Стопчет!