Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр". Страница 50

И што интересно, они вроде как на две части — одни плясать мастера, а другие трюкачество всякие больше. А может и правда — цирковые.

Сижу, азартничаю, но на часы поглядываю. Минут за несколько официанта подозвал и за ширму спросил. Переодеться.

Смотрю — заколотило Саньку.

— Ты это прекращай! — Говорю строго, начав переодеваться, — На свадьбе еврейской отплясывал тока так, а тут застеснялся вдруг! Соберись!

Но меня и самого трясёт. Тут дядя Гиляй за ширму заглядывает, улыбается.

— Ваш выход, щеглы! — Нас и отпустило чутка. Вон, взрослый рядом. Сильный и умный. Музычка смолкла, ширму убрали, и вот тут мы, такие красивые!

Такие себе евреи, што ой! Туфли эти, шляпы с нашитыми пейсами, лапсердаки.

И газыри черкесские. На лапсердаках. И оружие бутафорское растыкано везде, вплоть до носков туфель. Такие себе пираты еврейские.

Сразу — молчание. Гробовое. А трясёт меня! Но тут музычка нужная заиграла, и вот ей-ей, отпустило! Переглянулись мы с Санькой, перемигнулись…

— Вперёд друзья, вперед пора настала [29],

Канун исхода празднует народ.

Еврейское казачество восстало,

В Одессе был таки переворот.

Пою, стараясь изо всех сил соблюдать преувеличенную еврейскую картавость и местечковый акцент. Глаза купечества всё шире и шире, а в них такое себе недоумение, што прямо ой! А до восторга ещё допеть надо.

— В казачий круг сошлись мы втихомолку,

Блюдя законы всех великих смут,

Прикрыли мы папахами ермолки,

и к седлам приторочили талмуд.

В глаза стало появляться понимание и исчезать недоумение. И восторг, пока совсем немножечко.

— Никто не шел на должность атамана,

Ведь атаман поскачет первым в бой,

Потом избрали Лёву Блейзермана,

Он взял за это денег боже ж мой.

Прорвало! Не ржут ещё конями, но таки скоро! Есть контакт! Ритм отбивают, кто-то из купчин бороду свою зажевал, штоб не в голос смеяться

— А есаулом выбрали мы Каца,

За твердость духа и огромный нос,

Он в знамя нам не разрешал сморкаться,

И отвечать вопросом на вопрос.

«Яр» отозвался сдавленными смешливыми рыданиями, в глазах — ну полный восторг! А Санька, шалопет, ещё и маршировать под песню начал! А потому как не умеет, то умора совершеннейшая!

— Вот грянул бой, а что мы можем сделать?

Кругом враги, а вдруг они сильней,

Свои ряды мы развернули смело,

И боевых пришпорили коней.

Мы мчались в тыл, как полем черный вихрь,

Решив, что смерть не люба казаку,

Как развевались пейсы наши лихо,

Сплетаясь с гривой конской на скаку.

Наш атаман догнал нас на кобыле,

Я умоляю в бой вернуться вас,

А кони были в перхоти и в мыле,

И казаки не слухали приказ.

Тут вышел Кац, Шалом браты-казаки,

Кто в бой пойдёть представлю к орденам,

А тот кто откупился от атаки,

Тот подвозить снаряды будет нам.

Купчины вперёд подались — все превсе прям! И кто бороду зажёвывает, а кто и скатерть. Слушают!

— Мы не сдались на уговоры эти,

Там пулемет, а кто у нас герой?!

Наш Рабинович скрылся в лазарете,

Сказав, что ранен прямо в геморрой.

На нас врагов надвинулась лавина,

Ряды штыков, огня свинцовый шквал,

Мы защищали нашего раввина,

Он бойко нам патроны продавал.

Но враг силен и были мы разбиты,

Едва успевши распродать обоз,

Мы записались все в антисемиты,

Так был решён еврейский наш вопрос.

Любо! — Заорал вдруг Дурдин, который ещё жопой недавно, — Ай да казачество еврейское!

И перстень с себя срывать! Но тут быстро официанты сообразили, у них такие сцены не впервой. С подносами пустыми — раз! И пробежались. Да к нашему столику.

А там! Мама дорогая! Горой! Ассигнации, часы, перстни, портсигары, табакерка даже! Три раза пели на бис. Потом перемигнулись, сигнал музыкантам дали, и как вжарили!

— Как на Дерибасовской…

Да танцами такими себе еврейскими!

Еле отпустили. Каждый прям што-то сказать норовил, да кто по голове потрепать, а кто и руку пожать! И денег ещё перепало. Некоторые, правда, свои подарки назад забрали, но пообещали вернуть потом с гравировкой подарственной.

Ценности с подноса — в мешок, без счёта! И в банк. Вышли когда, меня ажно штормило. Двадцать три тыщи без малого, и это только деньгами! А ещё портсигары всякие.

А Владимир Алексеевич смеется только.

— Эх, щеглы! Знали бы вы, сколько на балет уходит! Одна балерина обходится порой дороже крейсера!

И вижу — не врёт ведь! Такие себе глаза потому как — вроде и смеётся, но горечь в них.

Тридцать первая глава

«— Весна пришла в Париж, но не радует она простых парижан!» [30]

Непроизвольно потянул носом по шлейфу сигаретного дымка, потёр уши. Тянет курить… а дорого! Пришлось бросить. Много чего пришлось.

Во Францию попал по одной из сложно закрученных учебных программ. Нахожусь вполне легально, а вот с работой — шиш! Не имею права. А жить на что-то надо, вот и кручусь.

Тяжело, слов нет! Дорогой город, просто охренеть насколько! Квартиру снимаю в арабском гетто, хотя сроду не подумал бы, что в принципе сунусь туда. А вот припекло, и сунулся, и ничего так, живу. А куда деваться?

Своеобразный народец. Не плохие, но и не хорошие, сами по себе, отдельно от Парижа и Франции.

Пытались вначале на излом пробовать, но даже до драки не дошло. Жёстко поговорили, но без перехода на личности. Да как-то так и прижился. Не я один, к слову. Хватает здесь белой нищеты.

Не потому, что крут безмерно или там русских уважают. Вот уж чего нет! Просто делить нечего. Пусть не араб и не африканец, но и не полноценный европеец. Русский.

В общении с французами это скорее минус, они те ещё шовинисты. С арабами как раз нормально более-менее. Ни СССР, ни Россия к ним с цивилизаторскими миссиями не лезли, потому к нам претензий особых и нет.

А вот к европейцам есть. Арабы и африканцы себя не просителями и беженцами ощущают, а скорее этакими справедливцами.

Европейцы лезут к ним, выкачивая недра и проводя гуманитарные бомбардировки? Ну так и нечего удивляться потоку людей, хлынувших в прекрасную Европу, и не собирающихся работать. Пособия воспринимаются как несправедливо маленький налог от Европы на экономическую, а порой и военную оккупацию их родных стран.