Три цвета отражений - Гелприн Майкл. Страница 13

– Один, – прислушавшись к тембру и громкости гула, определил Лешко. – Идёт тяжело, видимо, как все они, обессилел. Хотя… – поручик прислушался тщательнее. – Возможно, не один, а двое, но первый тащит второго на себе. Очень уж грузно ступает.

Болотов кивнул, соглашаясь, и потянулся к заряженному ампулами с парализатором духовому ружью.

– Вот это номер, – присвистнул поручик Лешко, выудив из миниатюрной, с ладонь, дамской сумочки стопку дымчатых прямоугольных пластинок. – Ничего не понимаю. Взгляните, штабс.

– Да что тут понимать? – Болотов одну за другой просмотрел пластинки на свет. – Это фотографические негативы. С агентурными сведениями и компроматом. Возможно, с разведданными. Дамочка, попросту говоря – шпион.

– Вы что же, – ошеломлённо спросил Лешко, – полагаете, они забросили к нам разведчиков?

– Полагаю, – сказал Болотов жёстко. – И ещё полагаю, что это дело не в нашей компетенции. Надо радировать в Москву, пускай разбираются.

– Постойте, – Шадрин протестующе поднял руку. – Дайте-ка, я взгляну.

Профессор перебрал стопку фотопластинок, пристально вглядываясь в каждую.

– У страха глаза велики, – сказал он, наконец. – Это действительно похоже на компромат. Только к нашей реальности не имеющий никакого отношения. Собран он на господина Задова Льва Николаевича. Который, судя по всему, работал на некую разведку. А в настоящее время стал заметной политической фигурой. Только к нашей реальности и нашей политике не относящейся. Так что…

– Это меняет дело, – после минутного раздумья сказал Болотов. – Вы уверены, профессор?

– Практически уверен. Разумеется, до тех пор, пока не отпечатают позитивы, окончательные выводы делать рано. Однако уже сейчас можно утверждать, что этот Задов из той реальности, где власть в России захвачена анархистами. Посему, господа, можете поступать с пришлыми обычным порядком, как только придут в себя.

Болотов с Лешко переглянулись. Обычный порядок означал пристрастный допрос с последующим уничтожением. Лешко отвёл глаза первым и выразительно посмотрел на лежащую на траве навзничь девушку.

– Ничего так, – озвучил общие мысли Болотов. – Если отмыть, будет вполне хороша. Вы как, профессор?

Шадрин брезгливо поморщился и отрицательно покачал головой. Всё-таки нравы у этих уездных вояк отвратительные. Хотя… их можно понять. Два месяца безвылазного дежурства на объекте в глуши, в тридцати с лишним километрах от Одессы. Шадрин вскорости уедет в Москву, к молодой жене, а штабс с поручиком останутся здесь кормить комаров.

– Этот ещё часа два-три не очухается, – Болотов небрежно ткнул носком сапога в бок рослого, в коросте из грязи и спекшейся крови, блондина. – Возможно, не очухается вообще. Побудьте пока тут, профессор, дамочку мы забираем. Приглядывайте. Если что, кричите, мы будем неподалёку.

Лениво вороша догорающие поленья в костре, Шадрин размышлял о том, как по приезде в Москву непременно пойдёт в Сандуны, затем славно пообедает в «Эрмитаже» на Неглинке и только потом уже займётся отчётами и, наконец, засядет за монографию.

Монография писалась уже многие годы и называлась «Сопряжение реальностей». Переходы – обладающие аномальными свойствами подземные зоны, были шадринским коньком. Переходами их реальность, материнская, была связана с полудюжиной дочерних. В материнской реальности исторические процессы протекали стабильно, и эволюция шла по пологой восходящей линии. В дочерних – стабильность постоянно нарушалась социальными взрывами и катастрофами, в результате развитие шло по спирали. Социальными взрывами дочерние реальности были обязаны несовершенным законам и излишнему гуманизму власть имущих. Как следствие, в них появлялись бунтари – незаурядные личности, способные изменить ход истории и временно отклонить эволюцию в сторону. Всякие там Пугачёвы, Кромвели, Гарибальди, Ульяновы-Ленины…

Шадрин поморщился. Бунтарей он не жаловал, а порождаемые ими кровавые нарушения стабильности – тем паче. В конечном итоге, исторические процессы в реальностях выравнивались, сглаживались и становились параллельными тем, что происходят в материнской. Однако страшно даже подумать, какой ценой достигалась стабильность там, где бунтарей вовремя не прибрали к ногтю.

На прохладном, сдобренном запахом печёной картошки воздухе думалось хорошо. Размышлениям несколько мешал назойливый комариный гул, но за проведённую здесь неделю Шадрин с ним свыкся, смирился и научился не обращать внимания как на нечто неизбежное. Не обратил он внимания и на то, что в гул внезапно вплёлся новый звук, более густой и прерывистый. Звук шёл от выхода из объекта, и будь на месте профессора Болотов или Лешко, они бы мгновенно определили, что именно он означает.

Шадрин рассеянно выудил из золы картофелину, обжигая пальцы, освободил от кожуры, потянулся за солью.

– Руки в гору! – резко сказал кто-то у него за спиной.

Профессор выронил картофелину, оглянулся и едва не закричал от ужаса. На него наводил устрашающего вида ствол кучерявый чумазый молодчик, до глаз заросший буйной щетиной и с кожаным свёртком подмышкой.

– Дёрнешься – шлёпну, – сообщил молодчик. – Баба хде?

Внешность молодчика не оставляла ни малейших сомнений в том, что шлёпнуть для него дело плёвое и привычное.

– Т-там, – ощутив жгучее желание оказаться отсюда километрах в пятистах, махнул рукой профессор. – Э-э…

– С кем?

– М-м… Э-э….

– Шо ты мекаешь? – рявкнул молодчик. – Жить хочешь?

Профессор закивал. Жить он очень хотел.

– Тогда веди, – приказал молодчик и, подумав, добавил: – Шлимазл сучий.

Шалея от страха, Шадрин обречённо смотрел, как троица расправляется со съестными припасами.

– Государь, говоришь? – с набитым ртом осведомился курчавый молодчик. – А Батьки Всея Руси нету?

– Н-нету. Вы м-меня убьёте?

Молодчик, проигнорировав вопрос, с чувством отхлебнул из пузатой бутыли с двуглавым орлом на этикетке, протянул бутыль блондину и принялся набивать рот бужениной.

– Свинину-то нехорошо, Моня, – упрекнула молодчика девушка, которая отмытая действительно оказалась вполне хороша, как и утверждал покойный Болотов.

– Бог простит, – махнул рукой молодчик. – Жрите ужо побыстрей, шо ли. Уходить надо.

– Куда спешить, – невозмутимо возразил блондин. – Отдохнём, сил наберёмся. Этот господин не опасен.

– Я б его таки шлёпнул, благородие, – не согласился молодчик. – Мало ли шо. Да и дружки его заждались ужо. На небесах. А уходить по-любому надо.

– Уйдём. Хотя, если верить этому господину из Москвы, неизвестно куда мы отсюда угодим.

– Куда-нибудь да угодим. Жратвы теперь завались. Пушки хорошие, патронов много. Не пропадём.

– Ладно. Вы обещали мне кое-что рассказать, Полина, – обернулся к девушке блондин.

– Да, – Полина опустила голову. – Только я подумала: наверное, лучше вам этого не знать, Николя.

Полгода назад Полина Гурвич, солистка одесской оперы, а заодно агент французской разведки, была приглашена на приём, который давал новый градоначальник. Приём – громко сказано, попойка отличалась от кабацкой лишь размахом. Самогон рекой, крики, сальные взгляды… Тем не менее, требовалось отсидеть за столом положенное, «сделать уважение» новой власти. Полина и сидела, до тех пор, пока не увидела, как в залу входит человек, материалы на которого она собирала. Человек, так же, как и она, работал на «Второе бюро», но потом открестился и сдал прежним властям полевых агентов. Полина встречалась с ним дважды, передавала документы и фотографии. Рыхлый, мордастый, запитый – этот человек всегда вызывал у неё брезгливость.

– Кто это? – поинтересовалась Полина у соседа по столу, взглядом указывая на мордастого.

– Лев Николаевич Задов, градоправитель наш.

На секунду взгляды Гурвич и Задова встретились, затем градоначальник отвернулся. Через десять минут Полина бежала с приёма через окно в дамской комнате.