Три цвета отражений - Гелприн Майкл. Страница 17

Перед ним простиралась долгая и спокойная жизнь.

Геракл. Стойкость, целеустремлённость, упорство

Геракл – самый любимый герой древних греков. Сын Зевса от земной женщины Алкмены, Геракл с самого рождения был обречен на тяжкие испытания. На службе у царя Эврисфея он совершил двенадцать героических подвигов. Самым известным из них стала очистка Авгиевых конюшен. Геракл совершил этот подвиг, направив на конюшни воды реки Алфей, которые за день смыли исполинские залежи грязи и нечистот. Прошли века, и «авгиевы конюшни» стали афоризмом, означающим крайнюю степень беспорядка, загязнённости и запущенности.

Множество славных деяний успел совершить Геракл, пока не погиб, отравленный ядом лернейской гидры. Он стал одним из немногих смертных, удостоенных вечной жизнью и введеных в пантеон греческих богов.

Александр Белаш, Людмила Белаш. Альберта Сокровенная

Шёл дождь. Лес потемнел и стих, лишь неумолчный шелест капель слышался в дремучей чаще. Тяжёлая испарина земли стелилась над сырыми травами и мхами, и казалось, тёплый пар, сгущаясь, заливает мшистые низины в вековечных дебрях. В низко стелящихся тучах, волокущих по земле дождевые пряди, сверкнула извилистая нить молнии, и вслед ей сердито прокатился по небу гром.

Лисёнок, скрывшийся под корнями вывороченного давней бурей дерева, зажмурился и слабо тявкнул в испуге. Дождь смешал запахи, струящиеся в воздухе, шум заглушил звуки, а этот треск наверху – как страшен!

Мимолётный свет молнии исчез в предвечерних грозовых сумерках. Раскрыв глаза, лисёнок осторожно выглянул из-под корней – вроде дождь слабеет? не пуститься ли бегом к родной норе?..

И новый страх заставил его припасть брюхом к земле. Тень, очерченная резко, как силуэт коршуна, выплыла из-за крон деревьев. С нею в прогал бурелома вторгся гул, как отзвук далёкого сильного ветра. В середине чёрной тени вспыхнул круглый яркий глаз и, вытянув вниз шевелящиеся тонкие лучи, по-паучьи ощупал открытое место. Над лисёнком повеяло, словно вдохнул огромный зверь – и лисёнок, не помня себя от ужаса, вскочил и понёсся прыжками. Лучи погнались за ним; по мху и по шерсти лисёнка, как живые росинки, забегали светящиеся пятнышки.

Его приподняло – и отпустило. Тень, зависшая над прогалом, скользнула дальше; с нею исчез и гул бури.

Минула душная ночь. Окна в покое Альберты, как и во всех покоях Лансхольма, были выставлены и убраны на лето, но это не облегчило тяготу сна. Фрейлины Клара и Юстина, по обычаю делившие постель с Её Сиятельством, измаялись и взмокли в давящей теплоте ночи, но Альберта блаженствовала, разметавшись и дыша свободно и просторно. Она обожала лето, и чем жарче сияло солнце, тем веселей была дочь герцога. Иногда она становилась просто неуёмной в своей бодрости.

– Одеваться! Где завтрак?! Я велю выпороть кухаря!

Молилась и ела она второпях, а носилась неподобающе быстро, обгоняя шорох своих одежд. Пронзительный голос её летел впереди:

– Я поеду верхом. Адриен! Скажи, чтоб заседлали моего Резвого.

Даже нянюшка Готлинда (а никого другого своенравная Альберта и не слушалась) не могла убедить её, что столь знатной девице отнюдь не пристало скакать по лугам и лесам, а тем паче владеть мечом и пускать на скаку стрелы в оленей.

В это утро Готлинда была особенно строга. Егерь, принесший спозаранку дичь, попавшую в силки, вновь заговорил о том, что в округе неладно. Смутный рассказ его достиг ушей недремлющей Готлинды, она обеспокоилась и, когда Альберта взметнулась без помощи стремянного в седло, сказала Её Сиятельству:

– Вы бы побереглись и не ездили из Лансхольма. Что-то у нас нехорошо стало.

– Слышала, – отрезала Альберта. – Глупости. Не повторяй слова дворни.

Втянула Резвого – и в ворота. За ней поспешил Адриен, бросив с коня укоризненный взгляд на хмурую Готлинду.

– И матушка ваша волнуется! – крикнула Готлинда вслед, хотя за такие слова даже ей грозила долгая угрюмая немилость госпожи.

– Мать бы не трогала, – скрипнула челюстями Альберта, и никто её не слышал, разве только Резвый. Но по её посадке и тому, как руки держали поводья, Адриен понял, что хозяйка огорчена и рассержена. Не ускользнуло от него и то, как Альберта взглянула на Круглую башню Лансхольма. Кажется, сегодня оттуда ничего не слышалось, но Готлинде лучше знать, она дружна с женщинами, которые присматривают за бедной герцогиней. Бывшей герцогиней, если быть точным. Бертольф, добившись у папы римского развода с лишившейся рассудка супругой, поступил достойно и обеспечил несчастной Эрменгарде подобающий уход и содержание.

Столь же благородно обошёлся Бертольф и с дочерью, выделив ей в кормление Лансхольм с окрестными угодьями.

Разумным, на взгляд Адриена, был и приказ герцога не выпускать дочь из пределов лансхольмского владения. Исключение делалось лишь для поездки на богомолье – в закрытых носилках, с закрытым лицом.

День выдался чудесный. Умытые леса светились свежей зеленью, ветер колыхал цветенье трав и доносил медвяный запах таволги. Адриен, скакавший за Альбертой, ощущал и другое – кисловатый муравьиный дух, означавший, что дочь Бертольфа злится и готова на расправу.

– А ты что слышал? – вопросила вдруг Альберта, придержав коня и поравнявшись с Адриеном.

– Ничего, Ваше Сиятельство.

– Не лги мне, Адриен дан Тейс. Я знаю, как пахнет ложь.

Адриен не удивился. Он привык, что Бертольфин чует лучше охотничьих псов. Страх, вожделение, обман – как оказалось, всё имеет свой особый запах.

– Простите, Ваше Сиятельство. Кастелян запретил передавать вам те вздорные слухи, что…

– Кому ты давал клятву верности – герцогу или кастеляну?

Глаза Альберты чувств не выражали, но её прислуга и телохранители поневоле выучились угадывать, что на душе у госпожи. Движение челюстей, словно грызущих что-то, и дрожь щетинистых пластинок, которыми она пробовала яства перед тем, как приступить к трапезе, намекали на близкий взрыв ярости. Щитки жёстких губ оттянулись почти к скулам, собрались узкими ступенями над горловиной шейного кольца.

– Видели тень, госпожа. Тень в небе.

– Знаю! – лаем ударил короткий ответ. – Ещё что?

– Тень глядела на монастырь святого Агапия перед заутреней. Монах по имени Обен опаздывал на службу, и его…

Помогите! на помощь!

Отчаянный крик женщины доносился сверху, и стража с обнажёнными мечами металась, не понимая, что произошло. Наткнулись на служанку герцогини – она кончалась, выкатив глаза и вздрагивая. Сопровождавшие госпожу рыцари лежали лицом вниз, поодаль, оба мёртвые. Вопль Эрменгарды оборвался в чёрной вышине. В стороне от смятённой стоянки обоза, в зарослях, вновь запел соловей, которого герцогиня решила послушать не из шатра, а под открытым небом.

– …и он лежит сейчас без памяти в обители. Расшибся. Братия за ним ухаживает, молится за его здравие.

Альберта хищно оглянулась, затем вскинула голову и осмотрела небо. Лёгкие белые облачка плыли по голубому небосводу, летали птицы да светило солнце. Больше ничего. Но размеренная жизнь замка и его земель нарушилась, тронутая ночной порчей.

Ночью, непременно ночью. Ночью мир Божий принадлежит мёртвым и исчадиям тьмы. Бог даровал людям сон, чтобы они не видели, кто хозяйничает в ночи. «Язва, ходящая во мраке», как сказано в девяностом псалме. Язва, летящая во мраке. Язва, глядящая, кого пожрать.

– И всё? Не таи от меня.

– Пастушок из Молон-а-Ривена прибежал домой, бросив свиней с перепугу. Сказал – на него налетела большущая птица. Вроде бы он…