Территория бога. Пролом - Асланьян Юрий Иванович. Страница 25

— Я тоже — до вчерашнего дня. Случилось какое-то наводнение, и мою лодку понесло в приток Вишеры, против течения. Ты знаешь, так бывает.

Югринов вылил себе в кружку остатки водки и отломил кусок черного хлеба от каравая, привезенного дорогими гостями. Он замахнул дозу и опустил хлеб в крупную соль, закусил.

— Бывает, но не на Вишере, а на Оби или Лене! Это не сибирская река. Никакого повышения воды здесь не было с мая. Ты что, с ума сошел?

— Может быть… — растерянно произнес Яков и снова уставился на отсвет печного пламени. — Может быть, мне это приснилось, ведь я заснул в лодке. Да, кстати, в ней и проснулся.

— Это больше похоже на правду. Сны — это и есть правда. Вишерские сны. Человек потому бросается в крайности, к берегам, что не может выдержать на стремнине.

— Что ты хочешь сказать этим?

— Я о том, к чему ты стремишься — в лодке ли, во сне ли…

— А ты? Ты сам?

— А что я? Я такой же, как ты, только хуже.

Василий ушел к себе. Они легли спать, закрыли глаза, погружаясь в туманы, идущие над гольцами Муравьиного Камня, Ишерима и Тулыма.

Почему они так любят эти безлюдные горы? Мне показалось, инспекторам здесь легче было сохранить тот уровень, ниже которого человек не имеет права опускаться. При этом было ясно, что один из них — убийца. Или оба.

Он двигался сквозь багровые угли бутонов, в пионовом свете цветов, глубоко вдыхал их угарный запах. А головная боль появилась позже, когда начал спускаться с холма. «Кажется, зря марьин корень занесли в Красную книгу Прикамья — больно много тут этой редкости, — подумал Инспектор и покачал головой, пытаясь вспомнить латинское название цветка по Линнею. — Больно много, ой больно…»

Впереди появилась хвойная пирамида, увенчанная огненным шаром, — с той стороны хребта поднималось совершенно нагое солнце. И в ореоле восходящего светила проходил, будто в боевом порядке, как на гребне океанской волны, каменный, темный, суровый, беспощадный крейсер — хребет Молебный. Столбы овеществленного времени — останцы, доведенные дождем и ветром до состояния скульптурных метафор.

Молебный Камень… Похоже, это не народная этимология, а действительно вогульское капище.

Через час, преодолев каменные реки — курумы — как зверь, на четвереньках, он поднялся к основанию центрального останца. Потом спустился в поросшую низким лесом ложбину. И на ровной площадке, окруженной гранитными плитами, разжег костер. Ночи в августе тут бывают холодными.

Может быть, где-нибудь неподалеку, в лесочке, молча стоят деревянные вогульские боги, никто не знает где, кроме тех, кто им поклоняется. Югринов вспомнил, как увидел в Перми, на чугунной ограде парка, рекламный щит величиной с полотно Александра Иванова «Явление Христа народу» — с надписью: «Пермские боги живут в художественной галерее». Рядом была изображена колокольня бывшего кафедрального собора, ныне галереи, где хранятся картины русских и западных художников, древние православные иконы и деревянные фигуры распятого на фоне черного бархата Христа, вырубленные простодушными чердынскими язычниками. Они находятся в помещении, в котором поддерживается постоянная температура воздуха, а люди бывают строго по расписанию. И только тут, в тайге, прямо под ужасом и восторгом звезд, стоят два деревянных бога — Илюша и Андрюша, чьи суровые лица иссечены дождем и бесконечным североуральским снегом.

Инспектор набросал под густой елью лапник и натянул на нижнюю ветку кусок полиэтилена под углом к сухой и чистой земле. Он лежал и смотрел мимо пламени, в дремучую темноту первобытного мира. «Я думал, они будут день и ночь читать стихи, а они начали считать деньги. Люди, кричавшие о своей необыкновенной духовности на весь мир, обернулись обыкновенными квартирными тараканами. Только для того стоило отстреливаться, чтобы все открылось. Лучше в ледяных горах, чем в теплом вольере». Яков подбросил в огонь сушняка, с боков положил два коротких и толстых обломка ствола. Закрыл усталые глаза. Утомила война с домашними насекомыми.

Идрисов оставил Зеленину и Гаевской только один способ общения с миром — с помощью рации. Два раза в сутки. Всего несколько слов первой необходимости: как дела, кто куда вышел, чья лодка спустилась по течению, когда будет вертолет. Или такое, например: Василий послал с Идрисовым бумажный мешок чаги для Малинина, а тот передал ему по рации, что получил только треть мешка. Зеленин жалел Малинина, посадившего здоровье алкоголем.

За завтраком Идрисов спросил Зеленина:

— Ты куда поедешь в отпуск — домой? А может быть, на Чёрное море, в санаторий? В санаторий хочешь?

Это он так издевался, зная материальные возможности своих инспекторов.

— Нет, — ответил Василий, — я предпочитаю проводить отпуск в реанимации.

Идрисов укоризненно покачал головой, не поднимая от дощатого стола черных глаз.

— Помню, у меня был друг, такой друг — я его лучшим куском встречал! — произнес он задумчиво, с усталой интонацией мудрости. — А он предал меня, когда в Маркаколе я схватился с директором. Вот и делай людям добро.

— Мелочи жизни, — сказал Дима Холерченко, замахивая полстакана водки.

— Мелочи жизни — это о нашей зарплате, — с усмешкой добавил Инспектор. — Знаете, что такое МЗП?

— МЗП — это малозаметное препятствие по периметру зоны, — тут же отозвался Петрович, — в форме проволочных спиралей, в которых должен запутаться бежавший через основное ограждение зэк, как в паутине. Потом его можно расстреливать с вышки из автомата. Очень удобно.

— Правильно, МЗП — это минимальная заработная плата. Не требуется никаких автоматов, чтобы человек отдал концы в законном порядке. Еще удобней.

— Да, просыпается активность народа, появляются амбиции, — задумчиво заметил начальник бандитской охраны. — Заныли. О чем думали, когда памятник Феликсу Эдмундовичу снимали? Кушать захотелось? Мяса, да?

Хозяева и банда отдыхающих сидели за столом у летней кухни. Капиталисты опохмелялись, подтягивая тыловые резервы, чтобы день простоять и ночь продержаться. А стоять было трудно, поэтому все сидели. Мальчиш-Плохиш пытался угостить Светлану шоколадом.

— А я мяса вообще не ем! — сказал Идрисов.

— Женщина-блокадница говорила мне: «Я лучше руку себе перегрызу, чем съем кусок мяса», — вспомнила Светлана. — Как вы думаете, что она пережила?

— Етитское мясо! — мотнул могучей головой телохранитель.

— Етитское мясо — это что, мясо йети, снежного человека? — нервно улыбнулась Светлана.

— Мозговня! — отрезал бизнесмен, наливая себе еще водочки. — Выпьем за родину! Выпьем за Сталина! Выпьем — и снова нальем! Такова, блядь, наша национальная идея! Правильно я говорю?

— За родину — можно, — с улыбкой согласился Василий. — У меня в общежитии, когда я учился на егеря, над кроватью висел портрет Сталина. Как символ времени, а не фото вождя. Тогда, насколько я знаю, в армии не было ни дедовщины, ни землячества. Можно было погибнуть в бою, но не в казарме, как сегодня, — от рук своих сослуживцев.

— Из-за таких вот умников наша армия теряет свой мировой престиж! — поднял бронетранспортерный взгляд подполковник запаса, возглавлявший охрану пермского бандита.

Петрович держал голову так, чтоб не уронить офицерскую честь — в любой ситуации. Только человек с плохим чувством юмора способен вести себя с таким достоинством, которое сразу бросается в глаза. Так подумал Зеленин.

— Армия не потеряла престиж, — с улыбкой возразил он, — она обрела истинную цену.

— Вот те раз по паре валенок! — заметил Инспектор. — Страну окружают со всех сторон — китайцы, армянцы, корейцы, еврейцы и другие скаковые арабы, а ты в это время подрываешь моральный дух наших боевых подразделений?

— Корейцы, говоришь, мансюки-индейцы, а ты кто — пиловочник? — не выдержал Зеленин. — Деловая древесина, да?

— О чем ты, дружище? Твои мансюки спились до вони вяленого мяса! Потому и потеряли своих оленей в тысяча девятьсот шестьдесят, блин, третьем году! С чего это вдруг какая-то копытка всех животных свалила, восемьсот голов, за один год? Что, еще одна вишерская легенда? А почему раньше не свалила, а? Ну, скажи?