У порога великой тайны - Ивин Михаил Ефимович. Страница 14

Много времени посвятил Сенебье разгадке роли света в природе. Но уровень науки того времени не позволяет ему тут выйти за пределы догадок. И мысль его все время возвращается к растениям. Как действуют на них световые лучи?

Он проводит часы у своих колоколов, впоследствии получивших большую известность. Нет, это, разумеется, не церковные колокола. Колокола Сенебье — стеклянные. Это колпаки с двойными стенками.

Сенебье устанавливает на свету три колокола: в одном между стенок налита простая вода, в другом — красная жидкость, а в третьем — синяя. Под каждый колокол Сенебье помещает сосуд с растениями, опущенными в воду. Вода насыщена углекислым газом. Таким образом, свет падает на растения, пройдя предварительно через различно окрашенные жидкости. Ученому хочется узнать, под каким колоколом из растения выделится больше всего кислорода. А быть может, под всеми колоколами выделится одинаковое число пузырьков?

Оказывается, что больше всего кислорода под тем колоколом, где налита прозрачная вода, меньше всего — под тем, где налита синяя жидкость, сильно преломляющая световые лучи. И Сенебье заключает, что разложение углекислого газа и выделение кислорода идет быстрее всего под влиянием менее преломляемых лучей света.

В 1782 году, спустя три года после опубликования книжки Ингенхауза, вышла в свет та самая работа Сенебье, о которой он говорил с Бонне в саду на берегу Женевского озера. Это был трехтомный трактат под названием «Физико-химические мемуары о влиянии солнечного света на изменение тел трех царств природы и, в особенности, царства растений». И почти сразу же в печати разгорелся острый спор между автором трактата и Ингенхаузом, который еще года за два до того вновь обосновался при венском дворе в качестве лейб-медика.

Сенебье в своем трактате упрекнул Ингенхауза в том, что тот клевещет на растительное царство, утверждая, будто растения ночью отравляют воздух.

Ингенхауз откликнулся незамедлительно. Но учтивый и сдержанный с Пристли, тут он пустил в ход ядовитейшую иронию. Быть может, потому, что Пристли знала вся Европа, а с безвестным женевским библиотекарем можно было и не церемониться?

Клевета на растительное царство!.. Его коллега излишне чувствителен. Наука имеет дело не с эмоциями, а с фактами. Он, Ингенхауз, доказал, что растения очищают воздух только на свету, а в темноте отравляют его.

Спор между Ингенхаузом и Сенебье давно разрешен наукой. Как это случается иногда, оба оказались и правы и неправы. Ингенхауз явно преувеличивал, доказывая, что растения ночью выделяют чуть ли не яды. Ведь углекислый газ не является отравляющим веществом. И мы же помним, что сумасбродная лондонская вдова, которая, наслушавшись рассказов об опытах Пристли, велела заставить свою спальню на ночь кадками с крупными растениями, отнюдь не скончалась. Сенебье, в свою очередь, не принял во внимание, что растения в темноте не выделяют кислород, а лишь поглощают его, уже тем самым несколько ухудшая состав воздуха (лондонская вдова наутро пробудилась все же с головной болью).

Сенебье продолжал заниматься ботаникой до конца своей жизни. Он по-прежнему проводил много времени у своих колоколов, пытаясь разгадать свойства световых лучей. Впоследствии Пирам Декандоль, крупный женевский ботаник, говорил, что Сенебье тратил слишком много времени на повторение одних и тех же опытов, которые заведомо не могли дать точного ответа на поставленные вопросы. Но, быть может, в ходе этих опытов у Сенебье и рождались те удивительные догадки, которые нашли подтверждение десятилетия спустя?

Вот он в том же саду на берегу Женевского озера, волнуясь, убеждает старого Бонне:

— Если растения не могут существовать без света, то не вынуждены ли мы признать присутствие света в нашей пище, в нашем топливе?! Дерево, которым мы пользуемся для наших очагов, дает нам зимою тепло, огонь, который оно похитило у солнца. Это свет потухший, но всегда готовый вспыхнуть вновь!..

На пороге нового века, в 1800 году, Сенебье выпустил в свет «Физиологию растений». Применительно к растениям Сенебье первый употребил этот термин — «физиология».

Спустя 60 лет после смерти Сенебье, в 1869 году, на улицах Женевы появился однажды высокий худощавый молодой человек с крохотной бородкой, едва покрывающей подбородок, довольно густыми усами и огромными, очень выразительными глазами. Стоял теплый весенний день, и приезжий неторопливо бродил по городу, разглядывая достопримечательности, которые знал прежде лишь по книгам.

Он полюбовался островком Жан Жака Руссо… Походил по кварталам Сен-Жерве, где трудились знаменитые часовщики. Провел несколько часов в оранжереях Ботанического сада. С благоговением полистал в университетской библиотеке рукописи Вольтера и Руссо. Наконец, уже под вечер, набрел на книжную лавку и попросил, чтобы ему дали посмотреть сочинения женевских ботаников.

Старый букинист с длинной седой бородой сдвинул на лоб громадные очки в медной оправе и пытливо взглянул на покупателя, в котором признал иностранца, хотя тот свободно изъяснялся по-французски. Из темной своей каморки старик торопливо принялся выносить на свет объемистые тома в плотных переплетах. Он был уверен, что заполучил покупателя. Бережливые женевцы, да и французы, которых он считал почти соотечественниками, не часто приобретали книги. Укладывая тома на прилавок, старик любовно бормотал: «Мои Бонне, мои Сенебье, мои Соссюры, мои Декандоли…»

Молодой человек долго листал и перекладывал тяжелые книги. Он колебался: денег было мало. Вдруг улыбка осветила его лицо. Он припомнил, как его отец говаривал ему: «На книгах да на цветах, братец ты мой, никто еще не разорялся — это не карты и не вино».

Молодой человек решился наконец. Он отложил пятитомную «Физиологию растений» Сенебье и два томика Руссо, которым зачитывался чуть ли не с детских лет. Подумав, прибавил к покупке мемуары Пирама Декандоля. Расплатившись, достал визитную карточку и, надписав на ней название женевской гостиницы, вручил букинисту с просьбой доставить книги, если возможно, сегодня же.

— Ти-мирь-язефф… — с трудом выговаривая непривычно для него звучащую фамилию, прочел старик. — О, вы, русские, знаете толк в книгах!

На другой день Климент Аркадьевич Тимирязев увез свои покупки из Женевы в Гейдельберг, где он, молодой кандидат наук, работал в лаборатории знаменитого немецкого физика Бунзена. В Женеву Тимирязев приехал, воспользовавшись весенним перерывом в занятиях.

Тимирязев всю жизнь проявлял глубокий интерес к трудам Сенебье и к его личности как ученого. Он собирал книги женевца и отыскал даже неизданную его рукопись, чем очень гордился. Тимирязев видел в Сенебье своего единомышленника, одного из провозвестников тех идей, которые сам Климент Аркадьевич разрабатывал и отстаивал с таким блеском…

А колокол Сенебье и доныне применяется для опытов с цветными жидкостями.

Путь на Монблан

Как быть полному сил любознательному юноше, если отец велит ему остаться у подножия горы, а сам отправляется на штурм ее вершины? Бурно протестовать? Предаться безысходному отчаянию? Устремиться к снежной шапке Монблана другой дорогой, чтобы там, в вышине, встретить отца торжествующим победителем?

Никола Теодор не сделал ни того, ни другого, ни третьего: он ведь де Соссюр, а в их старинном знатном лотарингском роду сдержанность всегда была основой поведения. Теодор молчаливо проводил отца и его спутников до первой кручи. Впереди отряда шел, поигрывая длинной палкой с железным наконечником, юный горец Жак Бальма, за ним — отец со своим слугой. Следом вытянулись в цепочку восемнадцать горцев, несших съестные припасы, меха, одеяла, приборы, дрова, солому для подстилки на ночлеге.

В деревушке Шамони, откуда вышел отряд Ораса Бенедикта Соссюра, у подзорной трубы застыли жена Ораса и две ее сестры. Теодор в трубу не смотрел, ему было некогда. Проводив отца, он разложил на просушку альпийские растения, собранные в долине Шамони для гербария, потом занялся наблюдениями, которые ему поручил вести Соссюр-старший.