У порога великой тайны - Ивин Михаил Ефимович. Страница 16

Он, конечно, не ограничился одним опытом. В эвдиометр попали и барвинок и многие другие зеленые растения.

Соссюр был убежден, что в воздухе растение находит достаточно углерода для увеличения своего веса. Тут ему пришлось поправить своего земляка Жана Сенебье, который считал, что листья получают углекислый газ, содержащий нужный растению углерод, из почвы с помощью корней. Соссюр показал, что листья берут углекислый газ только из атмосферы. Много раз на протяжении последующих полутора веков это утверждение проверялось и правота Соссюра ни разу не вызвала сомнений. Да, зеленый лист поглощает углекислый газ только из атмосферы, корни заняты другим делом. И вдруг в середине XX столетия физиологи растений дознались, что правы оба женевца: часть углерода растение добывает все-таки из почвы с помощью корней…

Еще вот что показали Соссюру весы: растение прибавляет в весе больше, чем весит углерод поглощаемого листьями углекислого газа; да, углерод составляет основную часть веса растения, но откуда же берется остальное? Из почвы? Исследование золы показало, что из почвы растение получает часть (очень небольшую по весу) необходимых ему веществ. Но не хватает еще каких-то весовых частей. Они в воде, которую добывают корни.

Так Соссюр, шаг за шагом распутывая с помощью опытов сложнейший узел проблем, доказал, что растения получают все свои элементы «из троякой среды», как потом выразился Тимирязев: из почвы, воды и воздуха.

В 1804 году вышла в свет книга Теодора Соссюра — «Химические исследования растений», где излагались результаты многолетних опытов женевца.

Все в ней было ново, в этой небольшой по объему книжке: и скромное короткое название, и точный суховатый язык, и отсутствие каких-либо суждений, не подкрепленных фактами. Но главное, что было ново, — приемы, методы исследования. Жизнь растения исследовалась не умозрительно, а с помощью новейших для того времени методов химии, физики. И это уже были методы науки нового, XIX столетия.

В ту пору, когда Соссюр вел свои опыты, повсеместно господствовала гумусовая теория питания растений, выдвинутая немецким агрономом — Альбрехтом Даниелем Тэером. Тэер доказывал, что основным источником питания растений служит гумус, то есть перегной. Теория Тэера казалась неопровержимой: любой земледелец на собственном опыте убеждался, что урожай тем выше, чем больше навоза внесено в почву. И вот является ученый, который пытается уверить мир, что главную массу необходимых ему веществ растение черпает не из почвы, а из воздуха.

Были во времена Соссюра и такие натуралисты, которые еще придерживались водной теории питания растений, берущей свое начало от Ван-Гельмонта. Утверждалось, что некая «жизненная сила» будто бы сотворяет из воды и воздуха все необходимое растению. По поводу таких идей Соссюр говорил, что они так же мало основательны, как идея алхимиков о добывании золота из веществ, которые его совершенно не содержат.

Казалось, что книга Соссюра «Химические исследования растений» навсегда опровергла старые теории и средневековые предрассудки. Ведь опыты Соссюра были настолько просты, ясны, убедительны, что в них нельзя было не поверить.

Но вот прошло почти сорок лет со дня выхода «Химических исследований растений». И однажды престарелый Соссюр, давно уже живший затворником в деревне, перелистывая новые труды по естествознанию, присланные ему из Женевы, с изумлением прочел: «Вполне установлено, что растения не питаются углекислым газом атмосферы своими зелеными листьями».

Это писал не случайный человек, не «ловец бабочек», как именовал натуралистов-любителей Соссюра, а крупный немецкий ботаник. Соссюр грустно усмехнулся, прочитав эти строки. Ему припомнился отец, который взошел на Монблан и так гордился этим. Ну, а он, Теодор, достиг ли своей вершины? Едва ли… Где она, в науке, эта вершина? Кто ее видит?

Лучи — в запас

Трехмачтовый голландский корабль «Ява» шел из Роттердама в Индонезию. Северное море встретило судно крепким ветром. Матросы проворно брали рифы, изредка косясь на широколицего молодого человека, упорно торчащего наверху без дела в такую дурную погоду. Цепляется одной рукой за штормовой леер, а другой очки придерживает — спал бы лучше внизу. Чувствует и молодой человек, что пора уходить — не любит он попадать в смешные положения. Но не оторваться ему от белых гребней, с которых ветер срывает пену и стелет, и стелет ее белыми полосами по склону волны…

Все идет и так и совсем не так, как виделось в мечтах этому очкастому — сыну аптекаря из Хейльбронна Роберту Майеру. В гимназические годы он жадно глотал книги о великих путешествиях: кто этим не переболел! Что с того, что от Хейльбронна до моря сотни миль.

Крылья воображения легки и быстры, на них можно унестись и в глубины Азии, и в Новый Свет, и на острова Зеленого Мыса, и в Индонезию… А наутро, придя в класс, получаешь свое «плохо» или «весьма умеренно» по-латыни и греческому.

Привлекало ли Роберта что-нибудь, кроме дальних стран? Да, физика, химия, математика, родной язык. Он часами копался в приборах и реактивах, которыми полна была задняя комната отцовской аптеки. Насмотревшись на мельницы и фабрики — их много было на реке Неккар близ Хейльбронна, — он мастерил водяные колеса, пытаясь пристроить к ним нечто вроде вечного двигателя. Он много читал, и речь его была свободна, образна. Писал он ясно, легко. А в классе шел последним или предпоследним учеником из-за древних языков. Потом отец, по каким-то причинам, перевел Роберта из гимназии в духовную семинарию. Окончив ее, Роберт поступил в Тюбингенский университет, на медицинское отделение, вопреки своим неладам с латынью.

С Майером нелегко было сдружиться, он редко с кем сходился близко. Многих отпугивала необычность его суждений.

В университете Роберт вступил в студенческий кружок «Вестфалия» — обычный студенческий кружок, где произносились горячие речи о свободе личности, где пили пиво и вели споры о мироздании. Но власти боялись и тени свободомыслия — участников кружка, на всякий случай, усадили в тюрьму. Майер применил единственно доступный в тюремной камере способ борьбы с произволом: отказался принимать пищу. На пятый день врач предупредил тюремное начальство, что студенту угрожает голодная смерть. Майера выпустили, отдав под домашний арест, а затем выгнали вон из университета…

Тюбингенские профессора едва ли сердечнее полицейских. Майер еще натерпится от них. Они даже мертвого не оставят его в покое, когда полиция уже и думать о нем забудет…

Майер уехал доучиваться в Мюнхен, но тамошний университет ему не понравился, и он перебрался в Вену, где и закончил курс медицины. Экзамены он сдавал все же в Тюбингене, куда ему разрешили вернуться в начале 1838 года. Чтобы получить врачебный диплом, надо было еще защитить диссертацию.

И вот Майер — дипломированный врач. Но не хочет он быть жалким докторишкой у себя на родине, где столько конкурентов, где надо изворачиваться, прикидываться всезнающим, благомыслящим, чтобы к тебе шли обыватели. Чего же он хочет, этот Роберт, столь не похожий на других? Попасть на Яву — вот, оказывается, чего он хочет!

Родители негодуют. Отец — потому, что не терпит легкомыслия, мать — потому, что боится кораблекрушений и тропической лихорадки (откуда ей знать, что климат на Яве благодатный?).

Роберт настоял на своем; он отправился в Гаагу и, сдав экзамен, нанялся судовым врачом на «Яву», которая снаряжалась в Индонезию. Но отплытие, по причине какой-то неисправности на судне, задержалось на полгода. Майер провел эти месяцы в Париже, совершенствуясь в хирургии. Он подружился в Париже со своим земляком математиком Бауром. У обоих было мало денег, и они сняли комнату на двоих. Долгие вечера проходили в спорах. Баура ставили в тупик смелые суждения Майера, расходившиеся с понятиями математика, привыкшего к строгой логике.