У порога великой тайны - Ивин Михаил Ефимович. Страница 6

— Славно!

«Огород» оказался прекрасным ботаническим садом, где наряду с общеизвестными растениями культивировались сотни редкостных деревьев и кустарников, вывезенных из Сибири, Монголии, Китая.

Все пятнадцать лет, которые Ломоносов прожил в доме близ Малой Невы, «Ботанический огород» служил ему местом для отдыха, научных наблюдений, раздумий. У Михаила Васильевича был даже свой ключ от садовой калитки. Ломоносов обзавелся им по особому разрешению президента Академии наук. И после, переселившись в собственный дом на Адмиралтейском острове, Ломоносов не переставал интересоваться «Ботаническим огородом», негодуя всякий раз, когда обнаруживал там беспорядок или запущенность.

Всегда считалось, что девять наук могут спорить между собой — какая из них больше обязана гению Ломоносова: физика, химия, геология, минералогия, география, астрономия, философия, история, филология. В спор несомненно вмешаются также искусство и литература: неувядаема прелесть мозаичных картин Ломоносова и его стихов. Но всегда почему-то забывали прибавлять десятую науку — ботанику. А ведь и ей великий русский ученый посвятил немало времени. И тут его мысль далеко опередила эпоху.

Мог ли Ломоносов, выросший на русском севере с его лесами, не любить живую природу?! Но ученый не только любил, он знал мир растений, как должен знать ботаник.

Вот в Усть-Рудице, в шестидесяти верстах от Петербурга, где Ломоносов построил стеклянную фабрику, попадается ему на глаза цветущий колокольчик. Обыкновенный как будто бы. Такие тысячами колышутся на ветерке по лесным опушкам и полям. Но Ломоносова что-то привлекло в растении. Нет, не цветок… Листья — они шире обычных. Так стал известен ботаникам колокольчик широколистный. Он не отмечен во «Флоре Ингрии», книге, изданной незадолго до того.

Конечно же, такую тонкость — разницу в ширине листа — может заметить не просто «любитель природы», а ботаник…

Еще в мае 1743 года Ломоносов подал в канцелярию Академии наук прошение о выдаче ему двух микроскопов: «Имею я, нижайший, намерение чинить оптические и физические обсервации, а особливо в ботанике, для того, что сие в нынешнее весеннее и летнее время может быть учинено удобнее».

Но тем летом Ломоносову так и не удалось поработать с микроскопом. В конце мая ученого посадили под арест и продержали в заключении до начала следующего года.

В ту пору в Петербургской Академии наук подвизалось много иностранцев. Были среди них выдающиеся ученые. К ним Ломоносов относился с глубоким уважением. Но среди «академических мужей» насчитывалось немало спесивых невежд, понаехавших в Россию наживы ради. Этих-то людишек, подчас даже не знавших обязательной в те времена для каждого ученого латыни, Ломоносов уж никак не чтил. При случае, обличая их невежество, ученый не скупился на резкое словцо. После одной такой стычки в академической канцелярии, когда Михаил Васильевич сгоряча посулил «поправить зубы» некоему Винсгейму, Ломоносов и угодил под арест.

По тогдашним временам угрозу «поправить зубы» в другом случае сочли бы сущей пустяковиной. Ведь в Европе в те времена между учеными и чиновными людьми нередко случались потасовки, а не то что перебранки, но никто не придавал этому особого значения. Ломоносов же, с его широкими познаниями и громадным талантом, был опасен невеждам, засевшим в Академии, и ему не простили. Дело могло кончиться и не простой отсидкой, а кнутом и Сибирью. Но как-то обошлось.

Сидя в холодной академической каморке, превращенной в арестантскую, Ломоносов продолжал неутомимо заниматься науками.

Арестованный жил впроголодь. Он должен был содержать себя «на свой кошт», а жалованья за время отсидки ему не платили.

Но вот ученый на свободе. Забыта вмиг промозглая камера; он жадно вдыхает чистый лесной воздух Васильевского острова.

С упоением предается молодой ученый химии и физике, проводит много времени в «Ботаническом огороде», а вечерами гуляет, без конца гуляет. От бывшей Меншиковской усадьбы по широченной лесной просеке, названной «Большой першпективой», Ломоносов часто доходит до самого Лоцманского поселка на взморье.

Лес вокруг густ и мрачноват. Не совсем он такой, как на Двине, где вырос Ломоносов, но все-таки свой, северный лес. Как хорошо бродить по нему в белые ночи! Не в эти ли часы, под белесым небом, при спокойном рассеянном свете, зарождаются строфы ломоносовских од? Не в эти ли белые ночи ум озаряют догадки, которые приведут в восторженное изумление не одно поколение ученых?

Вот стоит Ломоносов близ громадной ели, любуясь ее тяжелыми, опущенными книзу лапами, образующими симметричный рисунок. Славно поработала природа! Как все соразмерно, словно бы ель сотворена по чертежу дивного мастера, искушенного в искусстве архитектурном..

А могло ли такое деревище вымахать, питаясь, с помощью корней, лишь той скудной пищей, которую дает здешняя тощая землица да вода? Где в этой почве тот «жирный тук», который потребен и ели, и сосне, и всякому иному растению?

Такие мысли приходят поэту и ученому в голову во время прогулок…

С годами любовь к живой природе у человека не ослабевает, а только крепнет. Ломоносов по-прежнему ведет наблюдения в саду, в лесу и много размышляет. Занятый физикой, химией и многими другими науками, он успевает следить и за ботанической литературой. Заметим: Ломоносов отмечает тех своих современников, чьи имена останутся потом в истории науки. Прочитав «Систему природы» Линнея, он говорит о ней:

— Весьма хороша и много отменна!

Михаил Васильевич высоко оценивает труды Гейлса, называя английского ученого: «Славный Галезий».

Какую уйму разнообразных познаний вмещает голова Ломоносова! И его мозг не простая копилка сведений.

Вот Михаил Васильевич, встретив в ученом собрании известного медика, рассказывает ему, что от цинги можно уберечься, употребляя плоды и листву некоторых северных растений. Лекарь слушает с недоверием.

«Морошка, сосновые иглы, ну что это за зелье?» — рассуждает он про себя. А Ломоносов внушает ему тем временем, что людям, зимующим на Крайнем Севере, надо иметь при себе настойку сосновых шишек. Тут лекарь оживляется:

— Ну, если настоено на водке, тогда уж конечно!..

Ноябрь 1753 года. В зале Кунсткамеры, на набережной Невы, — годичное собрание Академии наук. Ломоносов выходит на кафедру, чтобы доложить свой новый труд — «Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих».

Михаил Васильевич не сразу начинает речь. Ему трудно говорить. Рядом с ним на этом собрании должен был стоять его друг и одногодок профессор Георг Вильгельм Рихман. Первыми в России Ломоносов и Рихман совместно начали изучение электричества. Но Рихмана нет в живых. Он погиб летом того же, 1753 года, проводя вовремя грозы смелые опыты с молнией. Чудом уцелел и сам Ломоносов, ставивший в своем доме такие же опыты…

Михаил Васильевич справился, наконец, с волнением. Оглядев белые, напудренные парики академиков, он начинает свое «Слово», в котором так близко подошел к разгадке происхождения атмосферного электричества.

Он говорит о трении водяных и других паров, от которого происходит электричество в атмосфере. Он говорит о «жирных материях», кои «пламенем загораться могут». В них трением электрическая сила возбуждается. Откуда происходят эти «жирные материи», содержащиеся в воздухе? Их источник — «нечувствительное исхождение из тела паров, квашение и согнитие растущих и животных по всей земли».

Нам понятно, что под «жирными материями» надо разуметь не жировые вещества, а углерод. Но в те времена его химическая природа еще не была выяснена…

Белые завитые парики шевельнулись. Этот предерзостный выскочка пытается в своем «Слове» утвердить, что «жирные туки» воздуха могут служить пищей для растений! Послушайте, послушайте!..

— Преизобильное ращение тучных дерев, которые на бесплодном песку корень свой утвердили, ясно изъявляет, что жирными листьями жирный тук в себя из воздуха впивают: ибо из бессонного песку столько смоляной материи в себя получить им невозможно…