У порога великой тайны - Ивин Михаил Ефимович. Страница 7

По залу пробегает легкий шорох. Некоторые даже оглядываются, будто ища глазами почтеннейшего петербургского академика Георга Вольфганга Крафта, тому назад лет десять убежденно писавшего, что лучшим питанием для растений служит «чистая вода, весьма мало или никак соли не имеющая». Но Крафт теперь далеко, — вышел на пожизненный пансион и уехал к себе на родину в Тюбинген.

Проходит десять лет, и в знаменитом своем трактате «О слоях земных» Ломоносов вновь заговаривает о питании растений из воздуха:

— Откуда же новый сок сосны собирается и умножает их возраст, о том не будет спрашивать, кто знает, что многочисленные иглы нечувствительными скважинками почерпывают в себя с воздуха жирную влагу, которая тончайшими жилками по всему растению расходится и разделяется, обращаясь в его пищу и тело.

Да, предерзостные мысли высказывал Ломоносов. Он шел против установившегося мнения. Ведь в ту пору, в середине XVIII века, смутные догадки Мальпиги и Гейлса о роли листьев в питании растений подвергнуты были осмеянию как устарелые и несостоятельные. Господствовала водная теория питания, которая — казалось, неопровержимо — доказывалась новыми опытами.

Во Франции известный естествоиспытатель, член Парижской Академии наук Дюгамель дю Монсо, написавший книгу «Физика деревьев», считал догадки Мальпиги курьезом.

— Вздор, чистейший вздор! — восклицал Дюгамель. — Кому же не ясно, что лист — это всего лишь помпа, выкачивающая из растения излишнюю влагу. Тысячу раз прав был несравненный Ван-Гельмонт! Вода — вот источник пищи для растения. Я выращивал деревца, поливая их только чистой водой, взятой из Сены. И что же?! После взвешивания растений и почвы из горшка я получал совершенно тот же результат, что и великий голландец. Нельзя не верить фактам!..

Веселый, оживленный, уверенный в себе, Дюгамель ведет этот разговор, гуляя весенним вечером со своим другом по набережной Сены.

А в Петербурге, в доме на берегу Мойки, больной, с опухшими, закутанными ногами, Ломоносов, сидя в кресле, излагает одному из ученых проект «Нового регламента Академии наук». И тут Михаил Васильевич вновь обращается к ботанике. Он высказывает мысли, едва ли понятные его собеседнику, хотя тот просвещенный, широко образованный человек. Мысли, которые лишь через столетие разовьет в своих работах Климент Аркадьевич Тимирязев; мысли, которые будут поняты и оценены до конца лишь в XX столетии; это мысли о содружестве наук, без которого невозможно было бы проникнуть и в лабораторию зеленого листа.

— Анатомия и ботаника полезны физику, — борясь с одышкой, раздельно читает Ломоносов, — поелику могут подать случай к показанию причин физических… Ботаник для показания причин растения должен иметь знание физических и химических главных причин…

Ломоносов умолкает, тяжело дыша. Опустив на колени листок с наброском «регламента», он глядит мимо собеседника, куда-то в сад. Листва с деревьев уже опала. За окном холодный осенний ветер треплет кроны, прихотливо сплетенные из сотен гибких побегов.

— Голые, — бормочет про себя Ломоносов, — а все же хороши, ибо живые!..

Мысль о том, что растение получает часть необходимого ему питания из воздуха при помощи листьев, еще подвергается осмеянию. Но догадка, мелькнувшая впервые в голове престарелого Феофраста, становится уже научным предположением — гипотезой. А гипотезы, говорил Ломоносов, — это как бы порывы, доставляющие великим людям возможность достигнуть знаний, до которых «умы низкие и пресмыкающиеся в пыли никогда добраться не могут».

Гипотезу о воздушном питании растений еще нельзя подтвердить опытом: чтобы понять, как и что извлекает лист из воздуха, надобно знать, из чего же, собственно, состоит самый воздух и каковы свойства газов, в него входящих.

Но теперь человек не отступится. Из поколения в поколение, призывая на помощь многие науки, ученые будут упрямо добиваться разгадки тайны зеленого листа.

ЗВЕНО ВТОРОЕ

Доктор Пристли, честный еретик

По английским портам идет молва: найдено верное средство от цинги. Юнги и молодые матросы, еще не ходившие за океан, рады: судьба избавляет их от болезни, уносящей на тот свет едва ли не меньше мореплавателей, нежели уносят кораблекрушения.

А морские волки — те лишь ухмыляются. В плимутской таверне краснолицый шкипер, отставив кружку с ромом, бурчит:

— Хотят уберечь нашего брата от этой штуки… Так я и поверил лекарям и химикам — сто чертей им в зубы! Кошельки набивают! Сходил бы кто-нибудь из этой братии хоть разок со мной на шхуне в Новую Голландию… Мертвый штиль — вот что пострашнее любой бури. Паруса провисят недель шесть, как бабьи тряпки на веревках, — и десны сгнили. Никакое снадобье не поможет, хоть сама пречистая дева Мария его приготовляй!..

Шкипер берется за трубку, обнажая на мгновение беззубый рот. И поди разбери — то ли от цинги выпали у морского волка зубы, то ли в пьяной драке он их потерял…

А толки подтверждаются. Лондонское Королевское общество присуждает одному из своих членов высшую премию за изобретение содовой воды. По мнению ученого собрания, эта вода и должна предохранить мореплавателей от цинги. Как видно, и сам изобретатель содовой воды, проповедник из Лидса, Джозеф Пристли, тоже в этом убежден. Иначе он вряд ли принял бы награду. Доктор Пристли скромен, честен, совестлив…

Содовую воду мы пьем и по сей день. Но от цинги она никогда никого не избавляла. Болезнь еще долго продолжала изводить мореплавателей — пока не дознались, что вызывается она недостатком одного из витаминов в пище. Не скоро еще были оценены ломоносовские настойки из хвои и морошки, которые он советовал пить зимовщикам и мореплавателям. Впрочем, русских моряков спасало от цинги нередко и другое средство — кислая капуста, которую они брали с собой в бочках, отправляясь в далекие плавания. Землепроходцы же русские, открывавшие неведомые края на азиатском севере, иногда оберегались от опасного недуга, поедая сырую оленину и медвежатину…

Все же Королевское общество присудило доктору Пристли премию не зря: получение содовой воды явилось немаловажным событием для тогдашней химий. Но прославился Джозеф Пристли, многие годы своей жизни посвятивший изучению газов, не содовой водой. Ему принадлежат два других открытия, сыгравших огромную роль в развитии физиологии растений и химии: он получил кислород и он первый наблюдал, как зеленые растения очищают воздух.

Пристли по образованию не был ни ботаником, ни химиком. Но подобно многим ученым XVIII века он занимался и химией, и ботаникой, и философией, и физикой, и историей, и грамматикой.

Лидс, близ которого в 1733 году родился Пристли, уже в те времена известен был как город ткачей. Владел ткацкой мастерской и отец Джозефа. Семи лет от роду мальчик лишился матери, и спустя некоторое время его взяла к себе на воспитание бездетная состоятельная тетка.

Еще на школьной скамье Джозеф с жадностью набросился на философию, логику, математику, языки. Потом его приняли в духовную академию, где готовили диссидентских священников.

Диссидент (в переводе с латинского — «несогласный, противоречащий») — это раскольник, отступник, не признающий узаконений господствующей церкви. В средние века диссидентов просто-напросто отправляли на костер. Во времена Пристли их терпели, но относились к ним настороженно, а часто и враждебно. Правоверные англичане считали, что религия Пристли мало чем отличается от безбожия. А известный американский естествоиспытатель Вениамин Франклин, друживший с Пристли, говорил: