Падение (СИ) - Стасина Евгения. Страница 51

— Я назвала эту картину «Падение», — раздается знакомый голос рядом со мной, и я улавливаю запах ее цветочного парфюма.

— Странное название для портрета любимого человека, — собрав все свои силы, отвечаю художнице, так и не повернув головы.

— Разве? По-другому и не назовешь. Все дело в его взгляде, в том, что я видела на дне его глаз, каждый раз, когда он замирал передо мной, ожидая, пока я его нарисую.

— И что же такого ты там разглядела? — ухмыляюсь, старательно выпрямляя спину.

— Так смотрит человек, который терпит крах своих жизненных принципов, не устояв перед суровой действительностью. С болью, от осознания, что предал все, что считал единственно правильным — верность, ответственность, чувства к жене…

— Интересная трактовка человеческой слабости перед короткой юбкой, — наконец поворачиваюсь к ней, стойко выдерживая ее взгляд.

— Зачем ты так? Ты ведь знаешь, что все было иначе.

— Не важно, как это было, важен итог! Так что не думай, что я найду оправдания вашему поступку, — спокойно отвечаю я и собираюсь покинуть зал, когда вновь слышу ее обращение.

— А разве за любовь нужно оправдываться? — тихо, чтобы слышала только я, спрашивает Маргарита. — Разве есть что-то постыдное этом чувстве?

Я останавливаюсь, оглушенная ее вопросом, давая ей шанс продолжить.

— Разве я виновата, что ты встретила его раньше? В том, что ты, а не я, родила для него сына? В том, что судьба свела нас только сейчас? Скажи? — подходя ко мне ближе, продолжает Марго. — Ненавидишь меня? Проклинаешь? За то, что я, как и ты когда-то, его полюбила? Полюбила настолько, что потеряла голову, что и дышать без него не в силах? Думаешь, мне было легко? Легко знать, что я стала виновницей твоих слез? Что из-за меня маленький мальчик лишился полноценной семьи? Я и сама себя призираю, за то, что не в силах просто уйти. За то, что постоянно искала с ним встречи, что мечтала о том, что когда-то он переступит порог моей квартиры, чтобы остаться в ней навсегда. Разве ты в свое время не боролась за свое женское счастье? Смогла бы так просто отказаться от чувств мужчины, без которого жизнь уже никогда не станет прежней?

Сегодня день каких-то открытий, поскольку стоящая передо мной волевая красивая женщина в миг превращается в хрупкую девушку, с мольбой, взирающую на меня. Я забываю, как надо дышать, забываю о том, что меня где-то ждет мой ребенок, сраженная тем, как наполняются горечью ее голубые глаза.

— Отпусти его. Отпусти и не держи зла. Я никогда не желала стать камнем преткновения в ваших с ним отношениях, и, чтобы ты себе не думала, я не мечтала о том, что утру тебе нос. Я просто его полюбила. Я никогда не займу твоего места в его сердце, ты всегда будешь частью его жизни, как женщина, подарившая девять счастливых лет брака, как мать его первенца, как та, что когда-то заполнила все его мысли. Но за нашу любовь, за то, что мы не устояли, хоть и пытались держаться на расстоянии, я никогда не попрошу у тебя прощения. Нет никакой вины в том, что нам суждено было сойтись. Я не буду такой хорошей женой как ты, мне никогда не достичь того идеала, что ты собой представляла. Не создана я для готовки, глажки, порой так необходимой покорности, но разве от этого моя любовь меньше? Разве можно меня осуждать за стремление быть счастливой?

Я торопливо выбираюсь на улицу, делая несколько рванных вдохов, без устали прокручивая в голове каждое сказанное ей слово. Слезы сами бегут по щекам, словно снимая с глаз пелену, смывая своими потоками охватившее меня оцепенение.

— Дмитрий Арсеньевич, — набираю я номер своего адвоката, сидя на кровати в спальне. — Я готова подписать документы.

— То есть? Андрей ведь не согласился…

— Я знаю. Не нужно ничего добиваться, я зайду завтра с утра и подпишу все, что прислал вам Антон, — тихо шепчу ему в трубку, стараясь не разреветься вновь.

— Маша, не торопись, я уверен еще чуть-чуть, и он примет наши требования.

— В этом нет никакого смысла, Дмитрий Арсеньевич, — отвечаю и скидываю вызов, не давая себе передумать. — Нет никакого смысла…

Он открывает квартиру своим ключом, и, наверняка, сейчас неторопливо снимает пальто, вешает его в шкаф, как всегда, кладет ключи на комод, и тихо идет по темному коридору. Я стою у окна и даже не думаю поворачиваться, хотя мы оба знаем, что я слышала его шаги и скрип паркета.

Одному Богу известно, скольких сил мне стоит гордо держать подбородок, не давая себе разрешения разрыдаться. В доме жуткая, гнетущая тишина, и ни один из нас не пытается ее нарушить. За окном падает снег, устилая землю большими пушистыми хлопьями, и я неотрывно слежу за их полетом, обхватив себя руками за плечи, чувствуя, что меня начинает пробирать нервная дрожь от осознания, что сейчас все закончиться. Не знаю, сколько мы так стоим, боясь нарушить молчание, не знаю, о чем он думает, но где-то внутри, вопреки здравому смыслу, еще теплиться надежда, что он дотронется до моего плеча, улыбнется и скажет, что все это страшный сон, что он не уйдет и никакой Риты в его жизни не было и быть не может. Словно сама судьба решает спустить меня с небес на землю, когда комнату заполняют звуки ринг тона его мобильного. Я вздрагиваю от неожиданности, еще выше поднимая голову и выпрямляя спину, словно заранее зная, кто так настойчиво разрывает его телефон.

— Да, — бросает он коротко. — Я скоро буду.

Она что-то ему говорит, и мне безумно хочется обернуться, чтобы увидеть, как меняется выражение его лица от звуков ее нежного голоса, но я терпеливо продолжаю взирать на декабрьский вечер, сквозь покрытое инеем стекло.

— Я… Да, вот заехал за ними. Дай мне час, позвоню, как подъеду, — скидывает звонок и не говоря мне ни слова, выходит из кухни.

Собирать вещи ему не приходиться, накануне, я аккуратно сложила их в два больших чемодана, заблаговременно упаковав его любимые книги и различные безделушки, когда-то украшавшие полки его кабинета. Я не упаковала лишь фото с его стола, просто перевернула их рамками вниз, не желая терзать себя видом счастливых лиц, запечатленных на глянцевой бумаге. Он берет в руки одну из них и замирает, еле заметно улыбаясь своим воспоминаниям.

— Я подумала, что будет неправильно, если ты возьмешь их с собой… да и не зачем, — стоя в дверях и наблюдая за ним, произношу я спокойно.

— Да… Ты подписала? Думал, что мы не скоро с этим покончим, — словно давая мне пощечину этим жестоким заявлением, отзывается он.

— Покончим? Я просто поняла, что… что неправильно тебя держать. Прости, надо было согласиться раньше…

Он внимательно вглядывается в мое лицо, которое, я уверена, сейчас белее мела, и мне не приходит в голову ничего лучше, кроме, как робко ему улыбнуться, не желая предстать перед ним, как совершенно разбитая брошенная женщина. На долю секунды мне кажется, что он собирается коснуться моей щеки, от чего я лишь больше напрягаюсь, кляня всех Богов не дать мне растечься у его ног мокрой лужицей. Он забирает свои чемоданы и, не говоря ни слова, выходит, чтобы уложить их в багажник, а я все также стою истуканом, боясь, что от малейшего движения рассыплюсь на миллионы осколков, которые уже едва ли под силу будет собрать воедино… Через несколько минут вновь слышаться его шаги на лестничной клетке, и вот он достает пальто, накидывает его на себя, надевает ботинки, забирает коробку с книгами и идет к выходу. Моя душа разрывается, когда его ладонь замирает над связкой ключей, которые он больше никогда не возьмет в свои руки. Обычный вечер, обычного декабрьского дня, моей обычной размеренной жизни, и лишь ноющая боль внутри, словно кричит мне о том, что мы дошли до конца и как раньше уже не будет. Нас не ждет впереди светлое совместное будущее, и отныне каждый пойдет своей дорогой. Он будет встречать рассвет с Ритой, возможно, когда-то они обзаведутся детьми и будут спорить по вечерам, в какую же школу их стоит устроить. А лет через тридцать, он будет сидеть в своем кресле, потягивая чай из большой расписной кружки, глядя, как его любимая женщина, небрежно накинув на свои плечи теплую кофту, что-то рисует стоя у своего мольберта. Рядом будут резвиться их внуки, а он будет ловить себя на том, что улыбается, как последний дурак, глядя на их беззаботную возню с раскиданными в беспорядке игрушками. Она ненадолго отвлечется от своего шедевра, бросит на него мимолетный взгляд, согреваемая мыслью о том, что они прожили долгую и счастливую жизнь… Жизнь, которую она у меня своровала. Своровала любовь, что была предназначена мне, украла совместные завтраки, ужины и обеды, совместные праздники, долгие ночные объятия и разговоры обо всем на свете. Отняла у меня все мечты, все надежды и планы, отняла, только лишь потому, что хотела почувствовать себя нужной. Что ждет меня завтра или через год? Я не знаю. В эту самую тягостную роковую минуту, мне кажется, что впереди меня ожидает лишь непроглядная тьма, и единственным светлым лучиком в ней станет улыбка Семена, который сейчас и не подозревает, как кардинально изменилась наша с ним жизнь, пока он отдыхал у бабули. Мне еще предстоит научиться жить без Андрея. Без моих ежедневных забот о его самочувствии, без наполняющих квартиру запахом древесного парфюма рубашек, без, пусть и редких, но таких необходимых совместных ужинов. Без его улыбки, без мягких обжигающих пальцев на моей коже, без блеска его глаз, без его бархатного голоса… Без него. Но с огромной, так и не проходящей любовью, которая не торопиться покидать мое сердце.