Сказка зимнего Синегорья (СИ) - Рудышина Юлия. Страница 18

Но некогда было останавливаться да смотреть на всю это красоту — оставалось немного до чертогов лешего, который мог помочь разобраться, что же творится в лесах этих, где Снежку едва не погубили.

— Понимаешь, — по дороге говорила Таня, — мы-то можем все забыть и пойти домой, ты в терем свой ледяной, я в пещеры хозяйкины, да вот только разве дело это — сидеть да бояться! К тому же, мы так и не добрались до твоего времени и городка, и что-то подсказывает мне, что не выпустят нас из этого леса, не дадут до конца дойти. Не пожар, так потоп будет, али под землю утянут. Пусть леший анучтку накажет, он здесь хозяин. И, может, тогда злые духи остерегутся нас преследовать…

— А та русалка, которую ты спугнула, она что, тоже могла нам навредить? — Снежка уже устала идти, радовало только то, что Таня сказала, что почти добрались они.

— Кто ж ее знает? — пожала плечами подруга. — Та тина, которой она кидалась, да не попала, может, зачарована была. Но, тс-с-с… пришли.

Несколько деревьев были украшены хмелем — вился тот по ним, змеился, извиваясь, словно огромный полоз, и намечающаяся завязь для шишек сверкала и искрилась, словно присыпанная инеем. Чудно, красиво… Травы зеленым морем стлались, а за аркой зеленой огромный пень виднелся. На нем старичок сидел в лаптях да рубахе, одетой навыворот. Присмотревшись, Снежка поняла, что и лапти натянуты неправильно, правый — на левый, левый — на правый, и пояс как-то скособочен, и жилетка швами наизнанку. Сам леший был зеленоволос, лохмат, курнос и покрыт морковного цвета веснушками. Глазенки его малахитовые сверкали, словно камушки, из-под кустистых бровей, и грозным он отнюдь не выглядел.

Снежка улыбнулась ему и кивнула, приветствуя.

Он важно встал, прошелся по своей поляне, и хотя сначала ростом с травинку был, пока дошел до девушек, вырос локтей в десять. Снежка слышала, что может леший и выше сосны стать, ежели пожелает, силен он, хозяин лесной. Баушка всегда говорила — идешь в лес, возьми гостинец для лешего, ему приятно будет, он тебе и полянку с ягодками укажет, и грибочки подсобит собрать. И Снежка никогда про то не забывала, даже когда совсем маленькая была, конфетку хотя бы, но клала на пенек, лешему в угощение.

— Помню я тебя, девонька, помню, — улыбнулся леший. — И пошто пришли вы с Танюшкой — знаю. Уже наказал я анчутку неразумного, неповадно ему будет избы жечь. А вам вот что скажу — кто-то злое удумал, вы повидаться с родней сходите, и бегом возвращайтесь в гору волшебную. Нечего шастать среди людей. Опасно то. А духи-хозяева лесные да горные сами с бедой управятся.

— Хорошо, — вздохнула Таня, — а мы спешили, думали, не знаешь ты, что произошло.

— Я ж хозяин лесной! — обиделся даже леший. — Идите ужо, Снежке вон не терпится к своим…

И исчез, а на том месте, где он стоял только листва кружилась.

Снежка после его слов опечалилась — не думала, не гадала, что в сказочном лесу такие дела страшные могут твориться. Одно радовало — раз уж обвенчала зима да метель снежная ее с повелителем Синегорья, значит, защитят его чары. Иначе и быть не может.

Тропинка, по которой катился клубочек, петляла и вилась между каменных останцев, разбросанных по склону горы, ведущей в мир людей из сказочного царства, где остался леший да прочие чудесинки. Девушки шли в молчании, взявшись крепко за руки, чтобы не потеряться в колдовском тумане, который окутывал волшебную гору. Отсюда, как объяснила Таня, можно куда угодно попасть, и когда дойдут они до края, где козья тропа будет вниз по скале спускаться. Там уже и Усть-Катав будет Снежкин, где все еще метет метель крещенская, где гостья из степей Приазовья спешит по улочке, снегом засыпанной, к избе своей бабушки, а сугробы вокруг белыми стражами высятся, и кажется, что нет пути-дороги в этой белой завирухе, закружит-украдет она, уведет на Ту Сторону.

Не боялась больше Снежка ходить в этом тумане, к тому же доверяла подруге. Оттого и согласилась прежде, чем в Усть-Катав идти, заглянуть на огонек одной артели — Таня рассказывала, что лет за сто пятьдесят до того, как Снежка родилась, углежоги недалеко от ее городка в лесах срубы ставили да заводчане из Златоуста организовывались в ватаги, чтобы проще было выжить. Тяжелая у людей тогда была работа, всеми семьями они пахали на барина, но в середине августа, когда шишки хмеля созревали, приходили из всех заводских поселков люди, чтобы собирать его, и было это время отдыха и гуляний. Не одна пара соединилась во время сбора хмеля, не одна семья создалась. Он висел плетьми на соснах и подлеске, манил запахом дивным медовым, кружил головы людям…

— Я ведь раньше и не вспоминала о том, — говорила по пути Таня, трогая ладонью пушистые метелки трав, что легонько щекотали кожу, а со всех сторон тьма вечерняя из оврагов поднималась, — а вот после твоей свадьбы все мысли о том времени, когда человеком была. Что-то всколыхнула ты во мне, что-то, что спало в каменном сне, не просилось, не билось, не звало. А сейчас так и слышу песню лихую, разбойничью, летит она лесом уральским, зовет народ на восстание… Тот, кто пел эту песню, сгинул давно — деревом на вырубке привалило, я тогда ещё совсем девчонкой была, с матушкой жили на краю поселка, и с соседкой я бегала хмель собирать — там, в артели одной, и был парень этот. Имени вот не помню, только голос его звучит во мне. Даже, как выглядел, не могу вспомнить, представляешь?..

— Значит, заставим всех парней в артели песни нам петь, чтобы выбрать того, кто нужен! — рассмеялась Снежка, радуясь, что, может быть, еще одну свадьбу в зачарованном лесу играть будут.

Веточки дикой малины дрожали в тумане, и листья ее казались вырезанными из нефрита, так сверкала и светилась каждая прожилочка, а ягоды темно-красные опутана были паутинкой. И клочья этой мглистой дымки плыли возле Снежки, в ней тонул волшебный лес, не видно было ничего на расстоянии вытянутой руки. Еще и сумерки наступали. Если не успеют вовремя дойти до костров людских, что делать? Ночью плутать по туману никак не хотелось… мало ли, что во тьме этой живет?

И шептал туман о северной тайге, где остался терем ледяной, где кружат метели и вьюги, где царь Синегорья обходит свои владения, сверкающие от инея, постукивая посохом по стволам старых сосен, чтобы сильнее трещал мороз в мире людей, чтобы сильнее снег валил из туч серых, чтобы сугробы выше росли… Снежный ветер там гуляет, превращаясь в поземку белую, а потом, улетая в вёсны, превращается в дождь, проливаясь в реки бурные, чтобы стать туманным облаком или хрустальным родником… И шепчет волшебный туман о мирах и иных временах, зовет то к чуди белоглазой, то к Салавату да его разбойникам…

Вот прореха в белом мареве образовалась, Снежка с любопытством глядит туда и видит — сидят странные люди у костра огромного, что кажется огненным цветком, распустившимся на скале. На людях этих шкуры вместо одежды, простоволосы они, темна их кожа, словно бы опалило ее солнце, глаза же — черны, словно ночь беззвездная. Сидят у своего огня, говорят о чем-то, а рядом с ними, на скале, лежат россыпи золота, каменьев самоцветных, и никто не бросается к сокровищам, будто не знают эти люди цену им. Или же вовсе для них драгоценности — как песок под ногами.

Затянулась прореха туманом, скрыла дивный народ — видать, это та самая чудь, стары люди, что жили среди уральских гор до прихода русских. По всему видать, мирно жили, спокойно.

— Не думай о том, — послышался тихий голос Тани, словно она ощутила, что грустит Снежка после увиденного, — не думай… прошло то время, пеплом прогоревшего костра легло на горы, утекло речкой горной, развеялось туманом над болотами, истаяло в сумерках лесных. Что прошло — того не вернешь, разве что с помощью чар можно подсмотреть одним глазочком. Исправить нельзя. Ничего и никогда…

— Как же мы тогда твоего певца вытащим? — вскинулась Снежка.

— Одного человека всегда можно сманить в волшебную чащу, от того урону не будет, особенно если увести его перед самой смертью, чтобы не нарушить узор судьбы людской.