Темнолесье (СИ) - Рене Жан Кристобаль. Страница 2
— Поди старухи…
— А тебе меня, молодухи, мало?.. Ладно, я их своей силой призову, не скули. Глянь, очнулась зазноба твоя.
Сенка открыла глаза, глянула по сторонам. Уж темно в лесу, но поляна ярко-ярко луной освещена. Рядом стоят богачка давешняя и Горан. Разглядывают её. Горан без одежды… Вздрогнула девица, вспомнив всё. Глянула на себя. Тело её под лунным светом словно мраморное, и что-то не то с ним, а что, не поняла спервоначалу. А потом разглядела. И закричала раненной птицей. Живот огромный заколыхался, заходил ходуном, а богачка да Горан её за руки схватили. Сесть не пускают, а сами хохочут в голос.
Чувствует Сенка, как что-то в ней ворочается, наружу рвётся. Боль вернулась, да такая, что хоть волком вой. И завыла, бедняжка… Тоскливо. Поняла, что кончина близко…
ГЛАВА 2
«Радан! Радааан!»
Поле выжженное. За ним лес. Недалече, всего шагов сорок. Голос тонкий девичий его зовёт, соловьём заливается. Нежно, тоскливо зовёт.
«Радан…»
Сердце к родимушке рвётся, спасу нет. Там она, любимая, на опушке его дожидается, слезу горькую роняя. Только поле перебежать. Перебежать, и в объятьях крепких закружить, зацеловать.
«Я здесь, милая! Не плачь, глупенькая! Не смей плакать!»
«Радан!»
Пепел ноги босые жжёт, дым горло когтями острыми дерёт. Шаг… Ещё… Десять… двадцать…
Увидела.
«Милый!»
Как же она хороша! Волосы рыжие фатой диковинной по спине и плечам рассыпаны, руки белые к Радану тянет, зовёт.
«Сейчас, любимая, сейчас…»
Как же звали зазнобушку? Лоб морщит молодец. Шаг замедляет.
«Радан?»
Странно… Всё никак лица не разглядеть. Груди налитые. Внизу живота треугольником пушок рыжий, ноженьки стройные. Складная да ладная фигурка. А лица не разглядеть. И имени не вспомнить.
«Милый…»
Стонет от ласк милая, обнимает его ногами и стонет…
«Вся твоя, без остатка, вся твоя!»
«Радан!»
Тряхнул головой парень, наваждение отгоняя, глянул, ахнул…
Не птица, не зверь, не человек. Странная тварь пасть клыкастую разевает. Шипит нечеловечьим голосом.
«Радан! Раданшшш…»
Глаза жёлтые саму душу жгут огнём немилосердным, когти в нетерпении землю роют.
«Шшш… Раданшшш… Чу… Ха…»
Крик из груди рвётся, мир в осколки разбивая. Поле сгоревшее — вдребезги, лес — вдребезги. В охряных глазах — досада. И мудрость…
«Радан»
— Радан, милый, просыпайся! Нарочный от сенейцев пришёл.
Светлица уже солнцем залита. Дея над ним склонилась, за плечо теребит. Волосы русые в косу убраны, глаза карие озорно смотрят.
— Соня. Утро уже! Уж и не знала — будить, нет. Стонал, да не просыпался. Гонец вон от святош пришёл.
Улыбнулась виновато. Щёки слегка розовые, словно яблоневый цвет. Ах, Дея!
Притянул, поцеловал крепко. На ноги вскочил. Сенейцы ждать не любят.
Служивый люд, от солдат до маршалов, споро одеваться привык. Да и не нужно быть при полном параде, когда к святошам идёшь. Чай не чиновники высокого ранга и не королевские вассалы. У ордена, конечно, власти поболее, чем у земных владык. Но сенейцам все эти плюмажи да эполеты, что волку капуста. Далеки они от суетной жизни.
Простое походное одеяние лейтенанта, привычный палаш на поясе — вот и весь парад.
Деревня шумом с раннего утра полнится. Коров на выпас гонят, от дома старосты стук топоров слышен, девицы с полными корзинами к реке спешат. Стирать будут, пока солнце припекать не стало. Благодать!
Возле забора служка с ноги на ногу переминается. Налысо обритый, всё лицо в ритуальных шрамах, вместо ушей — огрызки. Уши послушникам еще в детстве отрезают, в орден посвящая. В который раз сенейцев Радан видит, всё привыкнуть к их виду не может. В городах этой братии не встретишь. Нечего им там делать. Только на казни иногда являются, да и то, если какую ведьму вблизи города поймают. Да редко такое бывает. Чёрная магия силой Темнолесья питается. Нельзя ведьмам и колдунам от своих дубрав отдаляться. Творят зло далеко от больших городов и столицы. А куда зверь — туда и охотник. Вот и ходят по лесам да дальним селениям безухие. Словно корноухие волкодавы, что от зверья отары стерегут. Радан же всегда в охранении при городах служил, вот и не успел насмотреться на святош.
— Господин Антоне к себе просит, лева Радан. Велел передать, что дело срочное.
Радан кивнул и вперёд служки зашагал к дому старосты. Выйдя на крошечную площадь, ахнул в удивлении. Споро святоши работают. Эшафот готов уже. И помост, и очаг, и ведьмин трон. Солдаты Радана только вчера Горана изловили, а уж сегодня казнь назначена. Но негоже лейтенанту в дела сенейцев вникать. У него своя служба, у них своя. Хоть не любил их методов Радан, но в этот раз своими руками бы колдуна заколол. Того, что обманом невесту в лес завлёк, смерти лютой предав. А потом еще пять молодых девиц сгубил.
Радан вспомнил, как неделю назад последнюю жертву видел. Милинка её звали. Красивая. Личико колдун не тронул, а вот лоно всё словно ножом изрезал.
То, что Горан колдун, святоши сразу поняли. Они ещё после пропажи Сенки и Горана в деревне безвылазно сидели. На силу магическую надеялись. Тогда-то и одна из девиц, что чуть в лапы колдуна не попала, про Горана рассказала. Не сгинул жених Сенкин. Колдуном оказался. Днём святоши лес обшаривали, возвращаясь под вечер несолоно хлебавши. А через пять дней колдун прямо из деревни чарами жертву призвал. Господин Антоне говорил Радану, что такое мог сделать только очень сильный колдун. И не просто сильный, а Егерь Темнолесья. Только повелитель ведьм и колдунов мог охранные заклятия обойти. Когда, кроме Сенки, ещё четверых девиц Горан уволок, Антоне в столицу депешу отправил. Вот так лейтенант и его отряд и попали в деревню. Но и они бы Горана изловить не смогли, если бы Дея не предложила себя как приманку. Долго умолял её Радан, да куда там.
Сенейцы всей компанией морок наводили, чтобы Горан отряд не заметил. Не смог похоть свою колдун сдержать, когда красавица Дея сама в его угодья пожаловала. Солдаты вмиг его скрутили. Он и дотронуться до Радановой невесты не успел. А Антоне всё языком цокал. Не понимал, почему сенейцы так легко Егеря одолели. Почему-почему? Молодцы потому что. Все молодцы, и святоши и гренадеры. Одно жалко — не смогли хорошенечко отпинать убийцу. Сенейцы его для пыток берегли.
Господин Антоне Радану при первой встрече безобидным и жалким показался. Лысый тщедушный. Стрелки усов грустно к полу провисли. Глаза бесцветные. Ни злобы в них, ни доброты. Ничего. Голос старческий надтреснутый. И такой же бесцветный. Но стоило старику первые слова молвить, как у смелого королевского служаки нехорошо ёкнуло сердце. Нет, лева Антоне не говорил с ним повелительно. Даже наоборот, заботливо, словно с нерадивым сыном, которого следует наставлять и поучать. Но сила в словах была такая, что про немощь сенейца Радан вмиг позабыл. Сама смерть с ним говорила. Лютая, безжалостная. Наслышан был воин королевский, как сенейцы, с высочайшего дозволения правителей, целые деревни огню предавали. Те, где своих колдунов да ведьм покрывали. Ни один земной владыка слова поперёк не мог сказать. Все боялись тварей Темнолесья и помнили смутные времена, когда спасу от них не было. Орден — благо. Орден — спаситель. А сгорит сотня-другая крестьян безродных, так поди новых бабы нарожают. Невелика потеря.
Вот и сейчас робел молодец, порог переступая. А когда увидел одного из своих пехотинцев, в цепи закованного, так и совсем с лица спал.
— Доброе утро, лева Радан. Как почивали? Не разбудил ли вас служка?
Воин на лицо улыбку напустил. Молвил:
— Что вы, что вы, лева Антоне! Быть полезным ордену — честь для меня.
Усмехнулся старец. На дрожащего как лист пехотинца указал.
— Узнаёшь?
Побледнел Радан. Беду почуял.
— Этот один из воинов, что Горана охраняли.
Подумал. Спросил, боясь ответ услышать: