Машина пробуждения - Эдисон Дэвид. Страница 20

– Могу только догадываться, какие эмоции испытывает сейчас моя женушка, ведь ее драгоценную добычу увели прямо из-под взгляда внимательных глаз и причудливого изгиба бровей. Такая леди, как та cherie, никогда не станет хандрить, жаловаться на жизнь или полагаться на удачу. Надо думать, она строит планы – придумывает что-то очень скверное, уж можешь мне поверить.

Лицо Эшера обрело еще более хмурое выражение.

Маркиз подвинул остатки проигрыша к собеседнику, попутно чуть не расплескав вино. Взгляды всех присутствовавших в зале были прикованы к этой груде фишек, когда Эшер принялся бросать их по одной в свой мешок.

– И не забудь про щербатую, дружище. – Маркиз шлепнул по столу надломленной фишкой и, безмятежно улыбнувшись, поднялся, намереваясь отправиться в более приятное местечко, нежели «Жюли и Гюллет». – Я поведал тебе о моей тайной страсти и отдал всю свою наличность, что тут еще скажешь? Если не знаешь, как подступиться к твоей небольшой затее, то, где бы ты ни начал копать, это место будет не хуже любого другого. А теперь уж прости, но придется тебя покинуть, обеденный перерыв уже закончился. Да и девчонку потискать не помешает, если понимаешь, о чем я.

У Лалловё Тьюи задергалась бровь, когда она нервозно оглядела свой опустевший бокал. Она расположилась на остекленной веранде, захваченной буйной растительностью. Листья, подобные толстым шматам зеленого мяса, роняли капли влаги в желобки, прорезанные в каменном полу, вырвавшиеся на свободу корневища оплетали горшки и поросшие мхом ноги украшавших оранжерею статуй. Сидящая за усыпанным белыми лепестками столиком маркиза Теренс-де’Гис казалась воплощением аристократичной женственности: изящная, черноглазая и черноволосая, такая беззащитная.

Но при более близком рассмотрении становилось понятным, что вся ее хрупкость только кажущаяся. Она была худощавой, но крепкой, как кнут, а в глазах цвета окислившейся меди отражались беспощадность и упорство. Сегодня маркиза оделась в блузку без рукавов, пошитую из темно-зеленого шелка, подчеркивавшего оттенок ее глаз, а ноги ее были обнажены, только слой прозрачного лака покрывал бирюзовые острые когти, заменявшие ей ногти.

Лалловё разразилась напоминающими птичью трель ругательствами на своем родном языке, от которых задрожали склеенные свинцом окна, и в сотый раз задумалась о том, зачем она вообще вышла замуж за этого богатея. Окснард, маркиз Теренс-де’Гис, казался идеальной марионеткой, вот только для нее жизнь в браке оказалась вовсе не такой легкой, как для ее мужчины. Теперь ей приходилось следить за порядком в доме, управлять городским округом, и это если не вспоминать о приказах, которые поступали от ее матери и которые приходилось исполнять. Они были не только странными, но и все более тревожащими. Кровавый глаз на пломбире с сиропом… Она упустила того парня. А потом увидела его в обществе Эшера.

В нормальных обстоятельствах вы вряд ли захотели бы иметь своей мамой королеву фей, вот только было одно «но». Да, и раньше воздух и тьма были для них одним целым, а безумие и чудовища – частью их культуры, но то, во что мать в итоге превратилась… и это ее новое имя: Цикатрикс^[9], владычица шрамов. Шрамов, из которых торчали струпья металла и пластика. Лалловё страшилась ее и подчинялась.

Там, за арочным проходом, ведшим на веранду, за широким паркетным коридором, стены нескольких гардеробных были оклеены листами дорогостоящей писчей бумаги. На одном из них несколько ночей тому назад появилось послание – записка от Цикатрикс, содержащая ее приказы.

И они были очень странными. Короткие и четкие, что само по себе уже было необычным, они включали точные координаты места и описание нужного человека, а также одно не поддающееся переводу слово. Сварнинг.

Временно отложив вопрос, касавшийся этого слова, Лалловё задумалась, что предпринять дальше. Мать во всех подробностях рассказала о прибытии того человека, но не дала ни малейшего намека на то, что делать с ним. Цикатрикс должна была перестать так поступать.

Пока что Лалловё решила не рисковать. Сказать по правде, она бы с превеликим удовольствием выпустила кишки толстячку-«рожденному», столь внезапно превратившемуся в проблему, вот только не имела понятия, чем тот так важен, и не желала, чтобы в итоге выпотрошили ее саму. Цикатрикс вовсе не была всепрощающей родительницей. Во всяком случае теперь. И сестра Лалловё служила тому свидетельством.

Потому Лалловё предпочла просто отсидеться в карете, припаркованной на углу Расчлененки и Руин. Тэм пытался привлечь ее внимание, но разве можно было ожидать, что Лалловё будет возиться с каждым покойником, пробудившимся в этом унылом, безжизненном краю? Она надеялась увидеть какую-нибудь вспышку или хотя бы облачко цветного дыма, которые могли бы подать ей знак. Вряд ли можно назвать ее ошибкой то, что она не сумела вовремя разглядеть одного-единственного толстяка, которого к тому же тащил на своей спине человек, чей цвет кожи позволял сливаться с местностью.

Она уже отдала необходимые распоряжения. Если чему Лалловё и научилась у Цикатрикс, так это тому, что свои лучшие планы нужно скрывать внутри еще более хороших планов. Леди расскажет Лалловё, что значил этот Купер и насколько хорошо он сыграл свою роль. Лалловё нужен был новый исполнитель; она устала разрушать этот город по кускам, убирая за раз только одного члена гильдии, торговца или монаха. Эшер все еще продолжал пакостить ей всякий раз, как только подворачивался удобный случай, как, например, сегодня, хотя и был лишь ограниченным, слабым существом.

Она прикрыла глаза, которые унаследовала от отца-человека, и вспомнила о доме, где проходило ее детство – прежде чем все полетело под откос, – попытавшись вновь вызвать к жизни то чувство покоя, что царило в садах Двора Шрамов. Ветви деревьев, изгибавшиеся над головой подобием церковных сводов, желтое и синее солнца, игравшие в салочки на небосклоне, грациозные тела и изящные черты сородичей. Лалловё тосковала по своей родине, пускай того дома, который она помнила, более и не существовало.

Даже у маркизы был тот, за кого она была в ответе. Нет, речь не о ее супруге, вопреки всем законам и традициям отказывающемся управлять своим домом и подчиненным ему округом. А ведь, будучи одним из тех немногих аристократов, кому удалось избежать навязанного князем безумного самозаточения под Куполом, маркиз вполне мог обрести весьма значительное могущество и вернуть этому городу хотя бы видимость порядка. Пустые фантазии; начать хотя бы с того, что он был не более чем воспитанным в роскоши мажором. Сразу после заключения брака с «иноземной беглянкой», леди Тьюи, Окснард Теренс-де’Гис отошел от дел. В последнее время он вообще редко появлялся на людях, и никогда – трезвым. Собственно, именно потому и оказалось столь просто заполучить контроль над всем его наследным имуществом, да и не только над ним.

Но вот мать… Цикатрикс обладала очень низким порогом терпения и экзоскелетом на термоядерной тяге. Вот и кто тут сможет помочь советом?

Размышления были прерваны приступом пронзившей ее голову боли, давно знакомой, но обычно возникавшей в других частях тела. Разлившись от одного виска до другого, она принесла с собой более чем простое послание. Где-то там, в месте, удаленном на целые миры и вселенные, королева фей готовилась отправить подарок своей единственной оставшейся дочери. А мамины подарки никогда не были приятными.

Лалловё допила остатки вина и вышла из оранжереи. Ни паркет в коридоре, ни пышные ковры под ее босыми ногами не издали ни единого звука. Она сорвала со стены один из свитков – плотная шероховатая бумага, окрашенная в цвет, который нельзя было назвать ни бежевым, ни белым, но только костяным, – и расправила его на столе, прижав камнями по углам. В оформленной в теплых тонах гостиной было куда темней, чем на залитой солнцем веранде, но глаза феи не нуждались в освещении.

Открыв ящик стола, развязав мешочек и развернув платок, она извлекла перьевую ручку, заправленную более чем особенными чернилами. По коже Лалловё побежали мурашки, когда она, поскрипывая пером, прочертила на листе непрерывную линию. Чернила разливались, словно не желая приставать к бумаге. В другой вселенной ее мать ощутила толчок и увидела полосу, которая вдруг лопнула и разделилась на две аккуратных дуги, создавая пространство там, где только что не было ничего. Листок пошел морщинами, раздираемый все расширяющимся овалом чернил. Черно-алая жидкость заполняла складки бумаги причудливой татуировкой, создавая заклятие, позволявшее матери переслать что-нибудь оттуда – сюда.