Последняя охота - Гранже Жан-Кристоф. Страница 1

Жан-Кристоф Гранже

Последняя охота

I

След

1

Память пуста. Почти…

Когда его выловили из реки, обескровленного, распоротого снизу доверху, он напоминал бурдюк траппера, но был в сознании. Вот только что он осознавал?

Уже в «скорой» он погрузился в кому – на две недели. Через четырнадцать дней небытия в глубине мозга зажегся свет. Возник колодец молочного цвета, откуда выплывали предметы зыбких очертаний, бесформенные создания, обрывки жизни… На этой, начальной, стадии преобладала идея первородного вещества.

На следующей ее заместила аналогия с молоком. Он думал о знаменитом эпизоде индийской космогонии, о фресках, которыми восхищался в храмах Ангкора [1]: боги и демоны сбивают молочное море и оттуда появляются изумительные создания. В его мозгу этот ритуальный танец оборачивался эпизодами насилия, лицами убийц, неудачами, гвоздем засевшими в голове… Короче, всем тем, из чего состоит память комиссара криминальной полиции.

В конце концов, к превеликому изумлению медиков, он пришел в себя. Танец богов продолжился в реальном времени, и оно вытекало из него, как из дырявого бидона, день сменял ночь, а все ощущения были похоронены под гипсом и анестезией. Врачи называли это «хорошим знаком».

Чуть позже он смог садиться в кровати и начал интересоваться новостями. О ком? О чем?

Сначала о Фанни Ферейре, которая «вскрыла» его до самого горла. Она не пережила их танго в ледяном потоке, и ее похоронили вместе с сестрой-близняшкой в тайном месте, в нескольких километрах от Гернона. Кладбища эти ведьмы не заслужили…

Потом всплыло воспоминание о Кариме Абдуфе, случайном напарнике в том параноидальном расследовании. Он сформулировал выводы о деле, поделился с жандармами и подал в отставку. «Вернулся на родину». Ньеман не стал препятствовать, хотя знал, что Карим – апатрид. Он ни разу не попытался связаться с Каримом – по сути дела, общими у них были только плохие воспоминания [2].

Очевидно, пора возвращаться в мир обычных людей. В больничной палате его навестили высокопоставленные чины национальной полиции и жандармерии, прикололи медаль на пижамную куртку – будто пришпилили мертвую бабочку на пробковую доску. Ощущение, во всяком случае, было именно такое.

Соцстрах признал Ньемана «ограниченным свыше восьмидесяти процентов с назначенным ассигнованием для взрослых инвалидов» [3], лишив возможности работать «на земле». У него незамедлительно возник вопрос: может, лучше было бы утонуть вместе с Фанни в водах ледника?

Впрочем, будем справедливы: французская полиция своих в беде не бросает, она посылает их на переподготовку. После окончательного выздоровления ему предложили место преподавателя в Школе полиции в коммуне Канн-Эклюз. Он подумал: «А почему нет?» Его опыт может пригодиться полицейским подмастерьям.

Три года он преподавал, там ему дали понять, что его ви́дение профессии не соответствует, как бы это поделикатнее выразиться, установленным критериям. Его вернули на службу, но оставили в резерве. Консультант, советник, посредник – называйся как хочешь, только не покидай скамейку запасных.

Физически он восстановился полностью. С психикой дело обстояло сложнее. Он жил с грузом, который принято называть депрессией. Симптомы? Хронические немотивированные боли в желудке, горло, сводимое судорогой… Близкие слезы и сонливость либо ощущение распада.

Еще два года протекли между фрустрацией и усталостью, самоуничижением и безразличием, а потом о нем вспомнили былые соратники, вскарабкавшиеся на самый верх полицейской иерархии.

– Сам знаешь, – сказали начальники, – по всей Франции растет число диких, безумных преступлений, обычными силами мы уже не справляемся. Принято решение о создании центральной службы, которая будет командировать самых закаленных парижских сыщиков на помощь жандармам.

– Классная идея. И сколько людей в штате?

– На сегодняшний день один. Ты. Пока это скорее тест, чем официальный проект.

Ну вы даете… Идея направлять легавых на подмогу жандармам – вызов здравому смыслу. Никто никогда в такое не верил и не сумел бы вспомнить, при каком министре созрела подобная идея.

Кто лучше всех подходит для мертворожденного проекта? Конечно же призрак! Проблема заключалась в том, что Ньеман воспринял шутку всерьез. Он даже попросил заместителя.

– Эй, вы залили полный бак?

Ивана наклонилась к окну «вольво», держа в обеих руках салаты, семечки, минералку – все, что способен предложить привередливой веганке магазинчик на заправке.

Ньеман встряхнулся и вышел из машины, чтобы выполнить свою часть работы. Заправляясь, он лениво обдумывал нынешнюю реальность: немецкий автобан, начало осени в красных, как у Ротко [4], тонах, вторая половина дня. Не отстой, но и верхом блаженства не назовешь.

Он пошел к кассе, уговаривая себя: «Радуйся, старик, конец бумажкам, статистике и досье, которыми более чем скупо снабжали тебя жандармы, ты возвращаешься к розыску!»

Странно, что их отправили в Германию, во Фрайбург-им-Брайсгау, что в Шварцвальде, то есть Черном лесу. Они выехали на рассвете и в десять утра были уже в Кольмаре – Ньеман принципиально не признавал ограничений скорости.

Прокурор Республики при Парижском суде высшей инстанции сообщил ему, что интересующее их убийство было совершено в лесу Трусайма, в Эльзасе, но жертва, подозреваемые, свидетели и все прочие – немцы. Тактическое подразделение жандармерии департамента Верхний Рейн занимается французской частью расследования, они с Иваной – на «иждивении» немцев.

Последовали подробные разъяснения касательно договоренностей между полициями стран Евросоюза, которые позволят им вкалывать на тевтонской территории вместе с Управлением уголовной полиции земли Баден-Вюртемберг.

Ньеман мало что понял, но не сильно взволновался: он терпеливо внимал речам, зная, что Ивана уже получила от эльзасцев полное досье и изучает его, чтобы потом устроить для него персональный брифинг.

Он бросил взгляд через витрину: напарница раскладывала свой продовольственный запас на заднем сиденье, как стрелок-радист снаряды в танке.

Ивана Богданович.

Второй номер их дуэта.

Лучшее, что с ним случилось после возвращения из небытия.

2

Ему очень нравилось, как она выглядит.

Неизменная замшевая куртка, черная как смоль в тени и по-беличьи рыжая на свету. Потертые джинсы, ботинки с поцарапанными носами, красные волосы. Во всем этом было нечто очень последовательное и теплое. Нечто, напоминающее меланхолию опавших листьев и жизненную силу наполненных кровью вен.

Невысокая, худощавая. Так и хочется назвать ее «мелкой», но язык не поворачивается, уж больно крепок костяк и натренирована мускулатура. Ее силуэт «драной кошки» наводил на мысль о силе выжившей. Да, она пережила катастрофу, но все, что осталось, обрело редкостную прочность.

Кости, мускулы, ярость.

Белокожая, как все рыжие, она напоминала ему эскимосские ножи, вырезанные из куска моржового бивня: один их конец остро заточен, другой удобно ложится в ладонь. Ньеман, конечно, не знал, легко ли любовникам Иваны удерживать ее в своих объятиях, но был уверен, что по ночам она умеет быть горячей и нежной, и это нисколько не противоречит ее ледяной жестокости днем.

Ивана слушала его лекции в Высшей национальной школе полиции, и на первой перекличке он переврал ее фамилию.

Она поправила его и поспешила добавить: «А вообще, зовите как хотите».

Эта реплика была проявлением не скромности, но гордости, даже гордыни: она ставила себя выше всех превратностей бытия и самой Судьбы.