Некоторые не уснут (ЛП) - Нэвилл Адам. Страница 39

            Я  крадусь, скользя плечом в ночной рубашке по стенам из красного кирпича. Они  гладкие из-за специального покрытия, которое защищает дом от разъедающего  воздуха. Делая неглубокие обжигающие вдохи, я поднимаю глаза. Почти все окна  темны, но некоторые сияют маленькими желтыми квадратиками - там, в вышине,  среди испарений, заполнивших мир за пределами наших шлюзов и герметичных  дверей.

            По  огромной черной пожарной лестнице я поднимаюсь к шлюзу, который выведет меня к  дежурному посту западного крыла. Если б здесь начался пожар - от этой мысли  лицо у меня расплывается в улыбке - куда эвакуировались бы жильцы? Стояли бы во  дворе и глядели на пылающее вокруг здание, пока в респираторах не кончится  воздух. В городе это последнее место, где можно искать убежище. Больше негде  спрятаться от мглы, окутавшей мир. По ночам, когда я стою на крыше возле  огромных спутниковых тарелок, я вижу в городе все меньше и меньше огней. Как и  люди, они гаснут один за другим.

            Перед  маленькой черной дверью западного крыла я останавливаюсь и жду, когда  перестанет кружиться голова.  Мне до того страшно, что мои кукольные ручонки и  игрушечные ножки начинает бить дрожь. Закрывая глаза, я говорю себе, что это  проще простого. Что мне предстоит самое обыкновенное дело.

            Я  думаю о двух маленьких мальчиках, которые приехали сюда в белом фургоне.  Никогда не забуду, какие у них были испуганные лица, когда поставщики тащили их  на веревке. Их заказала госпожа Ван ден Брук. Это из-за нее они попали сюда.  Вот почему я теперь иду к ней.

            Когда  головокружение проходит, я чувствую себя немного сильнее. Набираю на стальной  клавиатуре возле маленькой черной двери код: 1, 2, 3, 4. Очень просто  запомнить, чтобы Уксусный Ирландец всегда мог попасть внутрь. Дверь с щелчком и  шипением отпирается. Я толкаю ее.

            Желтый  коридорный свет, запах вычищенных ковров и полированного дерева - все разом  вырывается из проема, чтобы сгинуть в тумане. Пригнув голову, я спешу залезть  внутрь. Если хоть одна дверь в здании останется открытой дольше чем на пять  секунд, на посту сработает сигнализация и разбудит ночного портье.

            Я  моргаю, чтобы согнать со своих черных глаз-пуговок остатки принесенного снаружи  тумана. Коридор обретает четкость. Он пуст. Слышно лишь, как гудят потолочные  лампы в своих стеклянных колпаках. На красном ковре мои тощие ноги согреваются.  Этот коридор выведет меня к дежурному посту.

            С  ухмылкой крадусь по коридору до конца, где находится пост. Закрыв глаза,  прислушиваюсь - не скрипит ли стул под дежурным портье? Но за стойкой царит  тишина. Замечательно.

            Встав  на четвереньки, выглядываю за угол и улыбаюсь. Белый Примат откинулся на спинку  стула и спит, задрав красную морду к потолку. Изо рта торчит огромный  фиолетовый язык и одинокий коричневый зуб. Он заглатывает чистый воздух, а  выдыхает горячее зловоние. Ему сейчас положено глядеть в мониторы, а он даже  очки и ботинки снял. Ноги он закинул на стол, из черных носков торчат белые  волосы и желтые ногти.

            Опираясь  на свои кукольные ручонки и костлявые коленки, я ползу мимо поста к лестнице,  которая выведет меня к ней. Даже если Белый Примат и откроет сейчас  глаза, он не увидит меня из-за высокой передней панели на стойке. Ему придется  встать и надеть очки, чтобы разглядеть, как мои тощие косточки в ночной рубашке  и раздутый череп пауком взбираются по ступеням.

            Достигнув  второго этажа, останавливаюсь у двери под номером пять. Здесь ее запах - духов  и лекарств - чувствуется очень сильно. При мысли о серой птичьей головке  госпожи Ван ден Брук, лежащей на пухлой шелковой подушке где-то за этой  деревянной дверью, мой похожий на щель ротик начинает дрожать.

            Я  весь день бегаю вверх-вниз по этим ступеням, исполняя поручения жильцов - тех,  с кем никогда нельзя спорить. Но вот теперь стою здесь в мешковатой ночной  рубашке, с украденным ключом в крохотной ручонке, потому что намерен утопить  одну из их числа в пуховой мягкости подушки. Какая-то часть меня, и немалая,  хочет сбежать вниз по лестнице, проскочить через все здание к выходу, потом  через двор к спальне, к своей уютной теплой койке, над которой храпит и  посапывает Уксусный Ирландец.

            Сев  на корточки, просовываю голову между коленями и зажмуриваю глаза. Все это -  старое кирпичное здание, полированные деревянные двери, мраморные плинтусы,  настенные зеркала и медные светильники, богачи и госпожа Ван ден Брук с ее  белыми перчатками и клювом - настолько больше меня. Я - зернышко, которому не  ускользнуть от ее желтых зубов. До боли сжимаю ключ в своей левой кукольной  ручонке.

            Сегодня  двое бледных мальчишек с мокрыми от мочи безволосыми ногами топтались на  холодном полу в белом грузовике. Цеплялись друг за друга маленькими руками,  плача, улыбаясь и перекликаясь гортанными звуками. Поставщики отвели их в  душевую с белым плиточным полом и большим сливным отверстием посередине. А  потом младшему пришлось смотреть, как его брата сажают в мешок...

            Квадратные  молочные зубы в моем узеньком ротике скрипят друг об друга. Длинные ногти в  сжатых кулачках оставляют на ладонях красные полумесяцы. Это из-за нее они оказались  здесь. Это госпожа Ван ден Брук вызвала белый грузовик, из которого доносился  стук мальчишечьих тел о стенки кузова. От ярости меня бьет дрожь, желудок  издает странные звуки, и я весь делаюсь розовым, как те слепые твари, которых  не могут убить никакие химикаты, и которые обитают в горячих океанах на такой  глубине, что их не поймать и не съесть.

            С  рычанием я встаю. Ключ входит в латунный дверной замок. Глухой стук  открывающейся задвижки приятно отдается в фарфоровых косточках моей кукольной  руки. Мои пальцы кажутся такими крохотными на фоне коричневой древесины. Толкаю  тяжелую дверь. Из квартиры с шелестом вырывается воздух, обдувая мое лицо.  Пахнет лекарствами, пыльным шелком и старушечьей кислятиной.

            Внутри  темно. Дверь с усталым звуком закрывается за мной.

            Жду,  пока глаза привыкнут к темноте. Из мрака выступают очертания ваз, высохших  цветов, картин в рамах, вешалки для шляп и зеркала. Затем я замечаю тусклый  голубоватый свет, сочащийся с кухни. Он исходит от электрической панели с  огоньками,  предупреждающими об утечках газа и пожарах. Такие есть во всех  квартирах. Обычно я заношу жестянки с дрожжами именно на кухню и оставляю их на  голубом столе, а вскрывает их уже служанка, Джемима. Это миниатюрная женщина,  которая ходит в резиновых сандалиях и никогда не разговаривает. Но после этой  ночи Джемима тоже освободится от госпожи Ван ден Брук, и мне не надо будет  сновать туда-сюда с мокнущим мясом в пакетах. Не будет больше чувства, будто  мое тело сделано из стекла и вот-вот разобьется от ее криков. В меня не будут  больше тыкать птичьими когтями. Она не будет больше щурить свои крошечные  розовые глазки, выходя днем из лифта и замечая за стойкой мою большую голову.

            Присмотревшись,  я различаю в конце коридора дверь в ее спальню. Прохожу мимо гостиной, где она  сидит днем в длинном шелковом халате и отчитывает нас, портье, по внутреннему  телефону. Потом на цыпочках прокрадываюсь мимо ванной, где Джемима драит  костлявую спину госпожи Ван ден Брук и моет ее сморщенную грудь.

            Стою  перед двумя спальнями. В левой спит Джемима. У нее есть несколько часов на  отдых, пока резкий окрик хозяйки не начнет для нее новый день. Но какая-то  часть Джемимы не спит никогда. Та, которой положено слушать, не застучат ли  птичьи лапы госпожи Ван ден Брук по мраморной плитке, не раздастся ли из  комнаты ее скрипучий голос, требуя к себе внимания среди хрусталя, фарфоровых  чашек и фотографий улыбающихся мужчин с крупными зубами и густыми волосами.  Этой части Джемимы мне надо остерегаться.