Особый приказ (СИ) - Митрофанов Михаил. Страница 15

Оставалась загадка с почерком мага; пока что Умов не имел ни малейшего представления, как убрать искажения. Одно он знал точно — специалистов, способных так заметать следы, в Камне-на-Имии нет. В любом случае, загадку с почерком надо будет решать уже после полевого выхода. Иван привстал на локте и посмотрел вдаль, туда, где начинался лес. Перед ним простирался другой край Узольской пущи, не такое опасное, но, безусловно, неприятное место. Точка прорыва, к которой они шли, располагалась в глубине леса, возле одной из небольших речек, впадавших в Узоль. Полтораста лет назад эта точка появилась, потом ее закрыли, век назад там попробовали поселиться крестьяне. В хронике было написано, что деревня существовала полвека. Потом крестьяне оттуда сбежали. В эти же годы начались большие набеги верлов, и всем надолго стало не до заброшенной деревни. Через несколько лет о ней никто и не вспоминал — нечисти оттуда не приходило.

Умов сорвал еще одну травинку. Предстояло самое неприятное — лезть в неизвестность. Оставалось только дождаться команды Изяслава. Волшебник уселся, скрестив ноги, и раскрыл свою книгу. У него было время, и он собирался освежить свою память.

* * *

Дом священника почти ничем не отличался от соседних изб. Единственное, что его выделяло — октаграмма на двери калитки, нарисованная без особого изящества. Петр с Изяславом вошли во двор, оставив снаружи Богдана. Большой тощий пес, сидевший в конуре, вылез было наружу, тихо гавкнул… и тут же скрылся с глаз долой. Боярин и священник двинулись к избе. Дверь открылась, когда им оставалось пройти пару шагов; сутулая старуха — по всей видимости, жена священника, согнулась в поклоне еще ниже.

Они вошли в темную, небогато обставленную избу. Стол, красный угол со святым символом, несколько лавок и огромная печь, запах и копоть от которой впитались во все, что ее окружало. Избу топили по-черному, как и любой крестьянский дом. Игнатов и Петр уселись в красном углу, поодаль от стола.

— Где священник? — спросил Изяслав и приподнял ладонь; старуха поставила горшок со щами на место.

Демоноборцы не собирались есть.

— В поле, — ответила женщина, — внучка за ним уже бежит, пресветлый.

— Хорошо, — голос боярского сына не выражал никаких эмоций.

Местный священник появился через несколько минут. Перед Изяславом и Петром стоял высокий худой старик. Его круглое лицо совершенно не сочеталось с долговязой фигурой; казалось, что голову взяли от другого человека. Длинная седая борода доходила священнику до живота. Сразу же за ним в дом проскользнула девочка лет семи. Она мельком глянула на двоих бойцов и прошмыгнула к печке.

Говорил в основном Петр. Он начал издалека: входит ли еще кто-то в приход, какие урожаи в селе, много ли жителей, как обстоят дела со скотиной. Священник отвечал быстро, спокойно, не раздумывая. Он явно как следует знал, что происходит в деревне, хотя Изяслав видел на его лице легкое недоумение: дескать, неужели команде Особого приказа интересно, был ли падеж скота и если да, то когда? Вопросы Петра, действительно, казались бессистемными и мало относящимися к делам демоноборцев. На самом же деле ответы на них могли многое сказать понимающему охотнику.

Так уж повелось: люди всегда будут побаиваться тех, кто наделен большими полномочиями и занят не очень понятным делом. Даже приходской священник будет беспокоиться. Поэтому Петр и спрашивал о том, что понятно любому крестьянину. Изяслав покосился в сторону черного угла. Внучка священника сидела на печке, у самой стены, и с нескрываемым интересом разглядывала приезжих. Пожалуй, это был единственный человек, у кого приезд команды вызывал интерес, а не беспокойство.

— …А в лес к Узоли кто-то ходил? — уточнил Петр.

— Нет, такого не было, — сказал священник. — Уже лет пятнадцать как не приближались.

— То есть пятнадцать лет назад ходили?

Священник помолчал.

— Сын сходил, когда еще был мелким, — нехотя сказал он. — Ему годов десять было, сходил вечером. Через семь лет женился. Сам почти сразу заболел насмерть, невестка при родах умерла. Осталась только внучка; дочек своих давно уже замуж выдал.

Бабка в дальнем углу прижалась к печи. Изяслав посмотрел на старика, моментально растерявшего запас бодрости.

— Он что-нибудь говорил о лесе? Слышал? Видел? — беспощадно спросил Петр.

— Не особо, — покачал головой старик. — Все, что он рассказывал — дошел до Вороньего камня, потом ему стало страшно, и он убежал назад. Вроде бы видел красный огонек, но не уверен. Но мы туда все равно не ходили.

— Оттуда никто не появлялся? — вмешался Изяслав.

— Нет, — покачал головой священник. — Никто не приходил. Мы нанесли на Вороньем камне защитный знак. Может быть, поэтому. Может, еще почему-то.

Изяслав и Петр переглянулись. Давнее отцовское горе и напряжение хозяев дома проскользнуло по границе их сознания, давно привыкшего к боли, крови и смерти. Под слова старого священника подходили несколько возможных опасностей.

— Старосту сюда, быстро, — распорядился Изяслав.

Еще до того, как священник повернулся, девочка слетела с печки и побежала на улицу.

* * *

Вороний камень оказался обычной степной каменной бабой, которую водрузили на вершине небольшого холма. Умов прошелся вокруг нее. На стороне, обращенной к лесу, виднелась октаграмма и несколько глифов. Судя по всему, время от времени защитные знаки обновляли. Это и в самом деле могло напугать не очень серьезную нечисть. Хотя, по правде говоря, Умова это не особо обнадеживало. Там вполне могла быть тварь. Больше того, там могла быть опасная тварь, которую что-то надежно держало на месте. Но и не соваться туда нельзя.

— Серебро заряди, — обратился Изяслав к Лютому. — Возможно всякое.

Все пятеро посмотрели, как крестьяне во главе со старостой уводят коней в село. Несколько минут охотники стояли на вершине холма, потом, не сговариваясь, спустились и двинулись к лесу. Они шли, не оборачиваясь.

Глава 6

«Скверна Бездны пропитывает все, чего касается. Животные и люди рядом с ней чахнут и рождают уродов. В Лодомерии таких называют порчеными. Удивительно, что беспощадная охота на порождений Бездны в этой стране сопутствует с терпимостью к порченым. Мне известно то, что им отводят места для расселения и даже принимают в армию. Вероятнее всего, это связано с малолюдностью Лодомерии».

Сигизмунд фон Айзенштайн, «Записи о лодомерской жизни»

Лес, дикий, нехоженый, мрачный, обнял их со всех сторон, принял и растворил в себе. Охотники шли по месту, в котором давно не появлялись люди. Тьма давно и прочно обосновалась под старыми деревьями; лучи солнца почти не проникали под густой полог листьев. Умову казалось, что обступивший их полумрак — одно живое существо. Сейчас это существо наблюдало. Принюхивалось. Чего-то ждало. Несмотря на ощущения Ивана, пробник показывал только слабые возмущения магии. Бесстрастный прибор раз за разом давал понять: нечисти и чужого колдовства рядом нет. Умов доверял показаниям пробника, а не собственным чувствам, которые легко могут обмануть. В таком месте только прибор и собака говорят правду. В лесных сумерках было по-настоящему прохладно, но Умов этого почти не ощущал. Мысль о том, что они идут к неизвестному, давила на него, создавала напряжение, от которого ему было тяжело избавиться. Пару раз ему померещилось какое-то шевеление в стороне, но пробник так ничего и не показывал, а движение больше не возникало.

Группа охотников двигалась достаточно быстро. У них было двое бойцов, привыкших к лесу, им были известны ориентиры из хроники. Дойти до места было не сложно, сложно было постоянно ждать встречи с чудовищем. Особых иллюзий Умов не испытывал — охотники производили столько шума, что любая тварь давно их услышала. Но и сама тварь не могла избежать пробника и собачьего чутья. Получался паритет, который полностью устраивал охотников. Перед ними не стояла задача выловить всю нечисть в округе — от них требовалось дойти до места и его осмотреть. Если по пути они никого не встретят — тем лучше.