Падь (СИ) - Штиль Жанна. Страница 60
В тёмном автобусе слышались приглушённые голоса. О чем говорят попутчики, Наташа понять не могла, речь казалась незнакомой. Она прислушалась. Голоса стали явственнее и громче, будто невидимая рука увеличила звук радиоприёмника. Совсем близко прохрипел старческий голос:
— Нет, хозяин, она спит.
Девушка различила запахи: густой и ароматный медовый, острый и прохладный мятный, малины и смородины. Что-то ещё? Во рту ощущался вкус мёда и укропа.
Тихий мужской смутно знакомый голос раздался прямо над ней:
— Скажи, старая, она выживет?
— Захочет жить — выживет.
— Мне кажется или её лицо покрыто красными пятнами? Ты его намазала чем-то? И волосы.
— Она вся такая, хозяин. Так нужно. Мёд, масло, отвары, настойки… На источник бы её свозить.
— Велю в замок забрать.
— Нет, у вас не тот источник. Здесь есть недалеко. Нужно туда. Смыть с неё всё и снова намазать.
— Распоряжусь на завтра.
Хозяин? Наташа не ослушалась? Так это не сон?! Она в самом деле в средневековье? Пережитое обрушилось на неё ледяной лавиной, погребая под собой, пугая.
Девушка хотела открыть глаза и не смогла. Тело не слушалось. Совсем. Не дрогнул ни один мускул, ни малейшего намёка на движение пальцем, ни мизерной возможности глубоко вдохнуть. Она в коме или парализована?
Душа с тяжёлым стоном взметнулась вверх, опадая, словно не желая покидать полюбившееся место.
Как сказала старуха: «Захочет жить — выживет»? Да уж… Если больной очень хочет жить — врачи бессильны.
Хотела ли она жить? Наташа задумалась. Вот так, как сейчас — нет. Да и пятна какие-то… Аллергия? У неё есть таблетки. И антибиотики. Последние. С их помощью она, возможно, выкарабкается. А как же вице-граф? Ирмгард… Воспоминания скользили перед мысленным взором, замедляясь на ярких моментах его лечения. Не напрасно же она старалась?! Сколько она находится в таком состоянии? Если её исцеление под вопросом, то он обязательно должен выжить. Он должен жить! Его спасение где-то рядом в её сумке, только нужно передать, а она так устала…
Герард всматривался в опухшее — ни морщинки, ни складочки — лицо иноземки, больше похожее на маску, изменившую его до неузнаваемости, отливающую зеленовато-жёлтым колером уродливых пятен, проступивших сквозь слой снадобья.
Сон… Тот сон в лесу. Ему тогда снилась ведьма. Эта самая знахарка. Значит ли, что сон начал сбываться? Он будет виновен в смерти зеленоглазой иноземки. По его вине она попала в подвал, и туда пришёл отравитель. Если бы её не было в подвале, убийца всё равно настиг бы девчонку в другом месте. Почему же её отравление и возможную смерть он связывает с собой? Значит ли это, что предсказание сбудется позже?
— Скажи, старуха, можно ли изменить предначертанное?
— Не знаю, хозяин, — вздохнула она. — Я столько раз хотела умереть и родиться заново. Как видите, я всё та же и всё ещё живу.
Мужчина наклонился к уху иноземки:
— Птаха, ты должна меня слышать… Ты обещала мне, что мой сын будет жить.
Наташа чувствовала, как по гортани в желудок скатывается жидкость: вязкая, приторно-сладкая, с лёгкой горчинкой, тошнотворная.
Старческий голос указывал кому-то, что и как нужно делать. Молодой — покорно соглашался. Кэйти.
— Руха, госпожа не останется с этими пятнами на всю жизнь?
— Не знаю, девонька. После отравления никто не выживал. Что уж говорить о пятнах.
Послышались слабые сдержанные всхлипы:
— Она такая хорошая.
— Смерти всё едино. А ты ступай домой. Приходи поутру. И возьми из корзины снеди, что ты принесла. Там много всего. Куда столько? Стухнет.
Всё стихло. Хлопнула дверь, и недовольное брюзжание старухи смешалось со звуком льющейся воды.
— Они, что, и ночью будут здесь околачиваться? Всех болезных распугают. Видать, непростая ты, Голубка, раз хозяин стражников приставил.
Наташа сквозь дрёму слышала, как гудит жук, залетевший на тепло горящего огня в печи. Как продолжает бурчать старческий голос, удивляясь каким-то лакомствам, причмокивая, запивая из кубка. Как ворвался в её сознание знакомый мужской голос и с неподдельным беспокойством спросил:
— Что иноземка? Скоро ли ты поставишь её на ноги, старуха?
— Я не Господь Бог, — неохотно откликнулась та.
Бруно приблизился к топчану. Слабые отсветы озаряли лицо русинки.
— Всевышний… Наташа…
В его голосе читалась растерянность и… скорбь? Не рано ли он её хоронит? Девушка внутренне сжалась.
Она видела себя чужими глазами, глазами мужчины, который недавно называл её красавицей, а сейчас видел перед собой… кого? Воображение и в этот раз постаралось на совесть. Один безобразный образ сменялся другим. Что с её телом? О чём говорили граф и старуха, Кэйти и, теперь вот, Бруно? Она подцепила болезнь Хансена? В средневековье — это проказа, внушающая страх и отвращение. Это невозможно! Эта хворь появляется при несоблюдении личной гигиены. К Наташе это не относится. Могла бы она говорить, послала бы всех к чёрту! Это же аллергия! Таблетки сорбента связали и выводят из организма яд! Через поры кожи, в том числе. Ведунья права: следует очистить кожу в источнике от того, чем она её намазала.
Командующий был растерян и подавлен. Перед ним лежала обездвиженная женщина, которая недавно вызывала недоумение и восхищение своей дерзостью и смелостью. И что с ней сделали? Из-за вице-графа? Вопрос «Кому нужна смерть сына хозяина?» не давал покоя.
Бруно вышел из избушки, размышляя о том, что человеческая жизнь ничего не стоит. Сегодня ты живёшь, дышишь, воюешь, а завтра тебя нет. Почему именно Наташа?
— Убью сукина сына, — шептал он исступлённо, вскакивая в седло скакуна. — Найду и убью.
То, что нас не убивает, делает нас сильнее. Как это по-латыни? Вспоминай, Ильина!.. Quod non interficiat nos facit fortior nobis.
«Твари! Травить меня? Убивать? Кто вам дал такое право? Вы не Бог, господин убийца! Я вернусь и найду вас. Если потребуется убить — убью не задумываясь». Волна дрожи прошла по позвоночнику, прострелом ударила между лопаток, словно туда со всего маха всадили копьё.
Наташе показалось или действительна она почувствовала движение пальцев на руке? Она внутренне улыбнулась. Дышать стало легче.
Просторные покои встретили Бригахбурга привычной темнотой. Луна ушла за угол здания, царствуя на той стороне.
Он долго сидел у купальни, слушая успокаивающее журчание воды. Августовская ночь не хотела отпускать уставшего путника.
Сев на ложе, он стянул ботфорты, бросая на пол. Вытянувшись на простыне, немигающим взором уставился на складки свисающего полога, заставляя себя успокоиться и думать о чём-нибудь приятном. Только ничего приятного на ум не шло. Перед глазами стоял лик иноземки: всё такой же притягательный, дразнящий… И лик сына… Они такие разные, а оказались связаны одной нитью. Ничего, завтра будет новый день и принесёт он покой и радость. Он лично отвезёт русинку к источнику. Она поднимется.
Его сиятельство открыл дверь в комнату сына, чувствуя приближение чего-то ужасного. Кормилица стояла на коленях в изголовье ложа вице-графа, сложив руки в молитвенном жесте. Глаза её были закрыты, губы беззвучно шептали слова молитвы.
Бригахбург застыл у двери. Ирмгард был бледен и тяжело дышал. Его тело, покрытое холодным потом, сотрясала мелкая дрожь.
Мужчина, сделав несколько шагов в сторону наследника, остановился в нерешительности.
Кива обернулась, прошептала едва слышно:
— Хозяин, ему очень плохо. У него снова огневица. Спасите его.
Герард замер. В мозгу раскалённой молнией пронеслись вещие слова девчонки: «Ещё четыре дня, а там и не понадоблюсь». Это конец? Она умирает там, а его сын умирает здесь. Он не думал, что это произойдёт так скоро.
— Кива, что давала иноземка Ирмгарду? Ты видела? Я говорил тебе смотреть за всем, что она делает. Где она брала зелье?