Окно в Полночь (СИ) - Гущина Дарья. Страница 42

Третье. Он работал, прописывал мою жизнь и ее участников, а потом, в одну бесконечную полночь, решил перекроить готовое. Вычеркнул прежних персонажей, заменив их другими — новыми и совершенно мне незнакомыми. Вот только память… Моей памяти эта «редактура» почему-то не коснулась. К сожалению или к счастью. Истина где-то между. Да, без страшных воспоминаний я была бы сильней и увереннее в себе. Но Валик мне очень дорог. И даже от болезненной памяти о нем отказываться не хотелось.

Я привычно хлюпнула носом. «Отредактировать» бы собственную жизнь… Переписать ее, исправляя имена, даты, события… Чтобы не было в моей семье дара, чтобы я стала обычной писательницей. Без саламандров под боком и птеродактилей на батарее. Переписать бы и себя, но… Жизнь — не книга. Вернее… конечно, книга. И, как бы ни вмешивался в нее «герой», многое зависит только от меня. Да, он запутал события… Но пусть только попробует помешать распутать! Значит… продолжаем ловлю блох.

Четвертое. Парень — высший маг. Как Сайел. И без тела силы — вагон и маленькая тележка. И даже если он использует только «тележку», ее хватит, чтобы от меня и мокрого места не осталось. «Подключаться», как выразился саламандр, к миру ему не надо — он через меня все знает. Не досконально, но на уровне моей памяти. Наверно. Я, конечно, про его мир знаю мало…. Но лишь потому, что мало им занималась. В общем, парень в курсе, с чем здесь столкнется. Вероятно, даже русский язык знает. Вопрос.

— Сай!

— Чего? — отозвался он из кухни.

— Из души можно тень сделать?

— Наверно. Что есть душа? Сущность, сгусток силы. Вытряхнул из тела, посадил на поводок и привязал.

Тьфу, мерзость… Я села, завернувшись в одеяло, и хмуро посмотрела на стеллаж. На верхней полке, между хлорофитумом и плющом, сидел Баюн и заинтересованно шевелил ушами.

— А как он обратно вернется?

— Как пришел. Портал стабилен несколько часов после окончания книги.

А я «герою» — не соперник. Пришел, прихлопнул, душу сцапал и ушел, да. Второй вопрос.

— А как он там выживет? Если вы приходите сюда, по тропе писца, духами, то и он придет духом, так? А тело?.. Он ведь там, в своем мире, умрет. Зачем ему тень, если некуда возвращаться?

Сайел пошуршал на кухне и образовался на «пороге» спальни. Сунул руки в карманы шаровар, прислонился плечом к стеллажу и ехидно спросил:

— Вась, ты вообще помнишь, о ком пишешь?

— А что? — насупилась я.

— А то, что его стихия — Время. Помнишь, как он от сестры прятался в стене? Как «замораживал» время и себя в нем? Что ему помешает и при переходе так же «заморозить» свое тело, остановить время умирания? И быстро здесь все сделать. Душу твою сопрет — и назад.

Конфуз однако… Я смущенно поежилась:

— Типун тебе на язык!

— Тьфу-тьфу-тьфу, — он язвительно улыбнулся, сплюнул и постучал по стенке стеллажа.

Ладно. Теперь пятое. Вернее, опять четвертое. Тень. Как ее может заменить чужая душа?

— Не знаю, — ответил на озвученный вопрос Сайел. — У нас таких «теней» не было, и я не в курсе этой магии. Но, видимо, как-то может. Что тебя беспокоит? — и сел на край постели.

— Он прошел испытание и получил тень, — я перекинула через плечо взъерошенную косу. — Но Эрения не погибает, она просто… меняется полюсами. В первом сне я увидела его с тенью, а потом все началось с испытания, то есть до тени. Могу я… писать о его прошлом?

Саламандр посмотрел на меня с уважением. Неожиданно, да. И уточнил:

— На тебе отражаются только знаки? Ни царапин, ни синяков?

Я кивнула. Это он точно подметил, кстати. Столько по башне шарахаться, со столькими драться — и ни одного синяка? Ага, не верю. Пусть он хоть десять раз маг, тело-то уязвимо. И самолечением он не занимался, силы экономя.

— Значит, точно прошлое, — Сайел тоже уселся по-турецки. — К тому же художественно подправленное. Помнишь, ты спрашивала, почему из твоих первых книг никто не выходил?

Я снова кивнула.

— У писцов есть… специализации. Это летописец, живописец и провидец. Провидцы пишут о будущем — предвидят то, что случится с их… героями. И могут его корректировать. Живописец пишет настоящее — проживает жизнь вместе с героем. А летописец рассказывает о прошлом. И ты — летописец. Из твоих книг прежде никто не выскакивал только потому, что ты… опаздывала. Так долго писала, что герои… не дождались. Когда ты заканчивала писать о прошлом, их настоящее обрывалось. А может, они и не планировали дожидаться. Просто хотели оставить память о себе, пусть и в другом мире.

Я слушала его вполуха. Все вставало на свои места. Похоже, что он, сволочь, тоже летописец. Причем со стажем и куда опытнее меня. И пишет быстрее, и «видит» четче, и меняет мое прошлое так, что я не узнаю свое будущее. А я только записываю под его «диктовку» пережитое, без самодеятельности. Черт. Это скверно. Он кругом сильнее меня. Кроме, разве что…

— Летописцам сложнее всего, — вещал меж тем саламандр. — Обычно они поздние — поздно раскрываются, поздно начинают писать. И медленнее, гораздо медленнее других работают. Им приходится собирать историю долго и по крупицам — там момент, здесь событие, тут мысль. Они видят лишь бессвязные осколки информации. А потом нужно искать «перемычки» между осколками, понимать, что с чем соотнести, угадать с выводом… Васюта!

— Да-да… — я рассеянно теребила косу. — Все ясно. Он рассказывает о прошлом, о пережитом, и без лишних подробностей…

Все, никаких больше «обмороков» и «встреч». Это единственное мое преимущество. Пока. Но зачем все-таки он сюда прется? Я снова вспомнила алькин рисунок и свой первый сон. И призадумалась. Судя по написанному, он чувак с амбициями. И с большим комплексом неполноценности. Хочет быть не как все, а выше всех. И раз одна тень есть у всех — так он за второй пойдет, чтобы выпендриться. Одну тень — от хранителя, вторую… от писца, с даром. Чтобы свой усилить. Наверно.

— Кстати, летописцы в курсе настоящего и будущего своих героев?

— Не знаю, я не писец! — огрызнулся мой собеседник обиженно.

Подумаешь, невнимательно слушала…

— Не писец, но очень осведомленный, — я внимательно посмотрела на него. — Откуда знания?

— В моем мире вам поклонялись, — Сайел пожал плечами. — Каждый писец — живая легенда, а это интересно. Что успел узнать от своих, то и рассказываю.

Кстати, бабушка! И старые папки с записями, которые я в подвал отнесла! Хорошо, что она запретила все выбрасывать… Так, пора вставать и в поля. Работать и разбираться. Черновики писателя — это его память. И то, чего не знает саламандр, может — должна! — знать она.

— Бабушка была живописцем?

— Да. Она прописывала мое настоящее и поэтому успела спасти. У дара — три грани, и в каждом писце он раскрывается по-разному.

— Спасибо, Сай, — я улыбнулась. — Ты со мной в подвал?

— Конечно.

Я отправилась умываться и, пока чистила зубы, думала. Парень — писец, и я — писец. И связь у нас — двусторонняя. Он закомплексовал и зацепился за меня, но тогда бы… Тогда бы я писала о нем, и все. И он бы в мою жизнь не лез. Значит, и я когда-то зацепилась за него, попросила о помощи. Когда? Я никогда не впадала в столь черное уныние. Кроме… Я отложила зубную щетку и посмотрела в зеркало. Кроме того случая с Валиком, тринадцать лет назад. Я была в ужасе и в истерике. И считала себя виноватой — не уследила. Сходила с ума от бессилия и страха. Я плохо помню то время, но вполне могла в бессознательном бреду выдумать кого-то, на себя похожего и всесильного, кто бы пришел и помог. Вернее… выдумать себя — другой или другим, способным помочь. И если за разрушение мира взять мой хрупкий подростковый мирок, трещавший по швам… Правильно Муз сказал — дура. Но если бы я знала, кем являюсь…

— Ты там не утонула? Чай согрелся!

Я закончила с умыванием. Одно событие — а какие «хвосты» последствий… Почему «герой» сейчас полез? А шут его знает. Может быть… все, что угодно. Я вышла из ванной, на ходу переплетая косу. Интересно, а если удалить написанное от греха подальше?.. Видимо, не зря наши великие классики рукописи жгли…