Три вороньих королевы (СИ) - Гуцол Мария Витальевна "Амариэ". Страница 27

Невольно перед глазами девушки снова встал огонь в мастерской и горящие полотна. Это было бы странно и как-то извращенно-правильно, сгореть после того, как сгорели они.

Джил пришлось собрать в кулак все свое мужество, чтобы решиться. Особого выбора не было, хотя после иллюзии, в которой огонь пожирал картины, она предпочла бы держаться подальше от любого пламени. Но бесконечные коридоры успели так достать Джил, что она была готова на любую альтернативу бессмысленному блужданию.

Вначале на девушку дохнуло таким жаром, что ей показалось, сейчас от него вспыхнут волосы. Зажмурившись, Джил кинулась вперед, почти ощущая, как сейчас огонь перейдет на рубаху, а с рубахи — на растрепанную косу и голую кожу.

Прохлада обняла ее и сразу же отпустила. Джил замерла и осторожно открыла глаза. По эту сторону стена пламени выглядела совсем нестрашной и даже какой-то двухмерной, как будто нарисованной на прозрачном стекле.

— Вот черт, — выдохнула Джил, чувствуя, как злость, приугасшая было, снова поднимается голову. Мороки, опять мороки и иллюзии. Что здесь вообще настоящее?

Джил хмуро кивнула собственным мыслям и решительно зашагала по коридору.

В пиршественном зале она оказалась как-то неожиданно и сама вначале не узнала его. Гобелены с цветущим терном сменили другие, с шипами. Огонь в чашах горел синим и лиловым. Пропали столы и яства. На месте осталось только тронное кресло. Хозяйка холма восседала на нем, а у ее ног сидел Бен Хастингс с блаженной улыбкой на лице. Сида перебирала его растрепанные волосы.

Джил беззвучно охнула. Что делать, как сражаться с чарами сиды, она понятия не имела. Даже сама она бы никогда не выбралась из иллюзии, если бы не вспомнила предостережение ночного гостя. Или это он заставил ее запомнить.

Потом Джил увидела. Хастингс улыбался, улыбка словно прикипела к его губам, глаза полуприкрыты. А рука медленно тянулась к рукояти ножа на поясе. Левая рука.

— Левая! — заорала Джил, понимая, что еще немного, и охотник нарушит запрет, наложенный на него гвиллионской княжной, и пойди еще разбери, что хуже, чары этой женщины или запрет той.

Крик разбил вдребезги тишину просторного зала. Пальцы сиды замерли. Джил отчетливо видела, что цветы в ее волосах превратились в острые шипы.

Хастингсу хватило секундного замешательства, чтобы откатиться в сторону, вскочить на ноги и выхватить правой рукой нож из ножен. Джил двинулась к трону.

— Мы пришли за Горькой чашей, — проговорила она, печатая слова с неожиданной для нее самой жесткостью. Злость внутри медленно превращалась в какую-то отчаянную решительность. — Ты должна отдать ее той, кто явится на ней. Я явилась.

— Вот оно что, — протянула женщина на троне. — Мне следовало догадаться, кто подослал вас ко мне и зачем. И какой будет ваша благодарность за гостеприимство — тоже.

— Благодарность? — Джил фыркнула. — Мы должны быть тебе за что-то благодарны?

— Разве я создала для тебя плохую грезу? Это не мои чары отравили ее и обернули цветы шипами.

— Терн всегда колюч и горек, — хмуро сказал Бен Хастингс. Джил отметила краем глаза, как заострились черты его лица. — А смертная кровь, пролитая холодным железом всегда вредит.

— И ты, знающий Бездну, прольешь ее?

— Да.

— Люди, — хозяйка Тернового холма скривилась. — Неблагодарные, невежественные и разрушающие все, до чего могут добраться. Я отдам девчонке Горькую чашу. А с ней — мое проклятие.

— Не стоит, — Хастингс криво усмехнулся, и эта улыбка показалась Джил чужой, словно подсмотренной у кого-то.

— Не указывай мне! — голос сиды взлетел к потолку. Она хлопнула в ладоши, и девушка в белом внесла в зал что-то, обернутое тканью.

— Забирай, — хозяйка холма в упор взглянула на Джил. — Забирай Чашу и мое проклятие. Что бы ты ни делала, горечь терна ты не забудешь никогда. Горечь терна и разрушенные грезы.

По себя Джил пожелала волшебнице подавиться своими проклятиями. Она была слишком усталой, чтобы слова сиды по-настоящему напугали ее. Джил сорвала ткань с протянутой ей Горькой чаши.

Круглая и большая, она была сделана из чего-то прозрачного и белого, похожего на лед. Белое пронизывали красные прожилки, как кровеносные сосуды. Чаша обожгла холодом руки Джил, когда она приняла ее.

— И наши вещи, — сказал Хастингс. Хозяйка холма хлопнула в ладони еще раз. Охотник на фей подобрал с пола оба рюкзака и встал рядом с Джил. — А теперь мы уйдем.

— Уходите, — сказала им сида на троне. Она сидела с прямой спиной, величественная, чужая, прекрасная, лицо мерцало внутренним светом, как воск горящей свечи. — И помните. Никогда больше вы не будете такими счастливыми, как были здесь

— Да гори оно, такое счастье, — сказала Джил и сама вздрогнула от собственных слов. Перед глазами снова встал огонь, в котором корчились и умирали никогда не написанные картины.

15. В тени гор

Костер горел ровно, мягко потрескивали дрова, искры летели в темное беззвездное небо. Бен подложил в огонь еще несколько поленьев, пододвинул чашку с греющейся водой поближе к жаркому нутру костра.

Джил сидела напротив, глаза закрыты, лицо пустое и отрешенное, тонкие руки обнимают колени. Хастингс так и не решился спросить, что случилась с ней в Терновом холме. С тех пор как они ушли оттуда, она говорила мало и казалась погруженной куда-то внутрь себя. Самому Хастингсу тоже мало хотелось разговаривать, но сейчас молчание стало слишком тяжелым и давящим на плечи.

— Спасибо тебе, — проговорил Бен, чтобы что-то сделать с этим молчанием. — Я бы нарушил гейс, не успей ты появиться. Я слишком поздно понял, что попал под чародейство.

Она кивнула, не открывая глаз. Хастингс успел подумать, что не получит другого ответа, когда Джил наконец заговорила:

— Это не я. Твой гость, который приходил ночью. Это его слова разрушили иллюзии. Терн всегда колюч и горек. Действительно, сложно забыть. Теперь.

Она открыла глаза и, не мигая, уставилась в огонь.

Бен помолчал, пошевелил угли в костре, отправив в полет еще одну стаю искр, потом сказал:

— Король-Охотник жесток, но прав. Так про него говорят. Что с тобой случилось?

— Я рисовала, и это было просто волшебно, — девушка провела ладонью по лицу, словно стараясь так избавиться от последних остатков наваждения. — Белые цветы, много света, какие-то лица. Потом я вспомнила ту ночь, тот костер и эти слова про терн. Пока я вспоминала, все, что я рисовала, сгорело. А я оказалась в каморке с одним факелом. Я думала, что пишу маслом, а на самом деле водила пальцами по грязной стене. Очень… не честно.

Она протянула руки к огню, и Бену показалось, что видит Джил сейчас совсем не их маленький походный костерок.

— Я не знаю, что хуже, что оказалось больнее, обман или лекарство от обмана. Этот твой Охотник действительно жесток. Знаешь, как страшно смотреть, как корчится в огне все, что для тебя имело смысл?

— Не знаю, — отозвался Хастингс. — Знаю зато, что Король-Охотник никогда ничего не делает просто так. И нам повезло, что он решил помочь тебе. Даже если это оказалось больно.

— Помочь мне? — Джил все таки отвела глаза от огня и взглянула на Хастингса.

— Мне-то он не стал бы помогать, оставил бы выкручиваться самого.

— Почему?

— Здесь на Другой стороне научили меня целой куче вещей. Думают, что этого мне довольно.

— А проклятие? — Хастингсу послышались в голосе Джил нотки чего-то, очень похоже на отчаяние. — Проклятие этой терновой тетки. Что мне делать с ним? Она обещала мне горечь, что бы я ни делала.

— Попробуем что-то с этим придумать на обратном пути. Знаешь, Другая сторона так или иначе отравила всех нас, — Бен пожал плечами. — И мы все как-то с этим живем. Я знаю одного парня, арфиста, с ним случилась худшая история, чем с тобой или там со мной. Или, может, не худшая, но куда сложнее.

— Что за история?

— Королева Холмов подарила ему арфу со струнами из лунного света. Он ходил через Границу, пел и играл то у нас, то здесь. Пока не начал видеть солнце Другой стороны. Тот, кто видит здесь солнце, почти наверняка не сможет пройти через туман Границы, такое дело. Чтобы возвращаться к нам, в мир людей, этот парень отдал Королю-Охотнику самое дорогое, что у него было — подаренную арфу. За это Королева Холмов запретила ему играть на других арфах, пока кто-то не отдаст ему больше, чем дала она.