Нигредо (СИ) - Ершова Елена. Страница 16

И выпустила поводья.

Почуяв свободу, кобылка потащила. Эржбет пискнула и взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие, ухватиться за ускользающие поводья, но успела лишь вцепиться лошади в шею. Кобылка дернула шкурой и перешла на рысь.

Оцепенение отпустило мгновенно. Генрих сорвался с места, хотя слишком хорошо понимал, что не успеет. Видел, как подол платья скользнул по мышастому боку, как старый Йоганн негромко крикнул:

— В седло, ваше высочество! Держитесь! Скажите: ти-хо шаг…!

Не договорил. Пискнув, Эржбет соскользнула в пыль. Шляпка закувыркалась, подхваченная ветром.

К калитке они с матушкой успели одновременно.

Генрих дернул сухие доски, раздался треск, а потом истеричный крик Марии Стефании:

— Не трогай! Ради Бога!

Толкнув его плечом, императрица выбежала на площадку, подметая подолом песчаную муку. Генрих остановился, обидчиво раздувая ноздри, и только следил, как сестру с одной стороны поднимает Йоганн, с другой — Мария Стефания.

— Эржбет, милая! Ты ушиблась?

Девочка подняла чистые, залитые слезами глаза.

— Немного…

И тут же спрятала лицо на груди матери, вздрагивая от тихого плача.

— Прошу прощения, ваше величество! — заговорил, оправдываясь, Йоганн. — Шарлотта послушная кобылка, но порой бывает своенравной. Ее высочество достаточно уверенно держалась в седле, и я решил…

— Отныне решать буду я! — нервно перебила Мария Стефания и поцеловала дочь в спутанную макушку. — Не плачь, мое сердце… Пусть у меня отобрали сына, но тебя я никому не отдам!

Ее беспокойный взгляд скользнул над плечом малышки Эржбет, на миг задержался на Генрихе… по спине тотчас разлился зябкий холодок, и он небрежно оперся о загон и заметил:

— Девочке необязательно учиться ездить верхом.

— Вздор! — ответила императрица. — В семь лет я уже отлично держалась в седле, и очень рассчитываю, что Эржбет переймет мою страсть к верховой езде!

Она поднялась, опираясь на учтиво подставленную руку Йоганна и помогая подняться дочери, оттерла ей мокрые щечки.

— Вот так, моя хорошая. Ты ведь продолжишь завтра, да?

— Да, мамочка, — отозвалась Эржбет, совсем не по-королевски шмыгнув носом. — А ты не уедешь?

— Нет, милая. Я останусь надолго, — снова мягкий поцелуй в щеку, ласкающее прикосновение к волосам. Девочка потянулась, обняла императрицу за шею, и Генрих задержал дыхание.

С тех пор, как его отметил Господь, Генриху не позволялись объятия. О, это было настоящей пыткой, ведь матушка была красива, так красива и недоступна, что он — даже отчаянно того желая, — не мог дотронуться до ее лица.

Подкожный огонь, подогретый ревностью и обидой, злобно куснул изнутри. Генрих прикрыл глаза, выравнивая дыхание.

Считай, золотой мальчик.

Один… два… четыре…

Как в детстве велел учитель Гюнтер.

Эржбет окончательно повеселела и, опередив матушку, подбежала к брату.

— Генрих, ты видел? Я ехала верхом! И махала тебе, а потом упала! Так здорово!

Девочка захлебывалась эмоциями, ее глаза восторженно сверкали, улыбка — до ушей. И ни следа слез.

Внутреннее пламя поворчало и улеглось.

— Да ты настоящая всадница, и вся в матушку, — улыбнулся Генрих, неосознанно протягивая руку, чтобы потрепать сестренку по волосам.

— Генрих! — испуганный окрик возвратил в реальность. Он уже и сам испугался неосторожности и спрятал руки за спину.

— Я не причиню ей вреда, — ответил, будто оправдываясь. — Скажи, я разве когда-нибудь обижал тебя?

— Не-а! — протянула Эржбет. — А покажи, как огоньки пляшут?

— Только не здесь! — Мария Стефания мягко отстранила Эржбет. — Ступай с Йоганном, милая. Увидимся за ужином.

— А ты не бросишь нас больше? — встревоженно спросила малышка.

— Нет, — вымученно улыбнулась императрица. — Обещаю.

Эржбет поверила. Как верил и Генрих, и его старшие сестры — давно замужние и разъехавшиеся одна в Костальерское королевство, другая — в Балию, — верили и всегда обманывались в ожиданиях.

— Вы ведь не продержитесь более двух недель, — с тоской заметил Генрих, наблюдая, как Йоганн уводит принцессу, а конюхи загоняют кобылку, явно повеселевшую после маленькой победы над всадницей.

— Разве ты не рад меня видеть?

Приблизившись, матушка дотронулась до его лица. Генрих глубоко вздохнул, ощущая, как по телу прокатывается теплая дрожь.

— Я рад, — ответил он. — Конечно, рад. Я слышал, как в честь вашего возвращения палили пушки…

— Тебя знобит?

— От волнения.

Она заглянула в его глаза — улыбчивая, все еще красивая высокомерной, зрелой красотой. Щеки подсвечены фарфоровым румянцем, нос тонкий, правильный, в глазах отражено атласно-синее Авьенское небо.

— Тогда, может, поцелуешь мать?

Генрих шагнул вперед, ткнулся губами в матушкины губы — сладкие, хранящие вкус свежесобранной вишни, — она засмеялась и ответно поцеловала в щеку. Голова поплыла от запаха ее волос, цветочных духов, пыли чужих дорог, морской соли, детства, нагретого луга…

— Нет, нет! Не обнимай, — сказала она, отстраняясь, и Генрих стыдливо отвел руки.

— Ты знаешь, я этого не люблю, — а сама дотронулась до его виска. — Ты как будто еще повзрослел с нашей последней встречи.

— А вот вы нисколько не изменились, — улыбаясь, ответил он.

— Не льсти мне, дорогой. Имея четверых детей нельзя не измениться. Но я прощаю,

— ее рука порхающе прошлась по волосам. — Кто причесывает тебя? Томаш? Ведь знает, что я люблю, когда у тебя волосы зачесаны слегка на правую сторону, а не назад. Это ужасно старомодно!

— Я доверяю вашему вкусу, матушка.

Хотелось поймать ее ладонь, почувствовать пальцами бархатистость кожи, приникнуть к плечу, как в детстве…

— И вот, скоро оторвется петличка, — расстроенно заметила императрица, поправляя Генриху воротник. — Сегодня же велю пришить покрепче. Вообрази! Балиийская королева сама штопает мужу и детям белье! — она засмеялась, но сразу же посерьезнела. — Пропадете без меня. И что тут, Генрих? — Мария Стефания дотронулась до его шеи, и Генриха бросило в краску. — Боже, какой конфуз! Пора бы остепениться.

— Вы говорите, как его величество, — смущенно ответил он.

— Я знаю о вашем разговоре, — императрица осуждающе качнула головой. — Ты был не очень-то сдержан.

— Вот как! Похоже, у вас есть собственные шпионы! Кто они? Мои адъютанты? Томаш?

Императрица рассмеялась и погладила Генриха по плечу.

— Томаш любит тебя, дорогой. И его величество тоже. Возможно, по-своему. А тебе не мешало бы извиниться за дерзость.

— Вы правы, — нехотя согласился Генрих, кривя рот. — Я принесу отцу извинения, но исключительно ради вас.

— Ты все такой же упрямец, — вздохнула императрица, подхватывая Генриха под локоть и увлекая прочь от загонов по вымощенной дорожке. — И так же вспыльчив. Меня это тревожит. Надеюсь, выполняешь предписания лейб-медика?

— Не хочу лгать вам, матушка. Но и расстраивать тоже.

— Не хотел, а расстроил. Генрих, ты знаешь, как я тебя люблю и как тревожусь за тебя, даже находясь вдали от Авьена.

— Тогда, возможно, вам стоит бывать тут чаще?

— Мне душно здесь, дорогой.

— Мне тоже.

— Я ищу свободы.

— Все мы.

— Но у Спасителя есть определенные обязательства перед империей.

— Как и у ее величества императрицы.

Мария Стефания рассмеялась, показывая ровные, выложенные в жемчужный ряд зубы.

— С тобой невозможно спорить, мой мальчик.

— Я ищу поддержки, а не спора, — вздохнул, снова почувствовав волнующий аромат цветов и моря. — Но обещаю сделать все, что в моих силах, если это порадует вас.

— Даже жениться?

Они остановились. Беленые конюшни остались позади, по левую руку — постриженные шарами кустарники. Острое желание взять матушку за руку нахлынуло вновь, заставив Генриха до хруста сжать челюсти.

— Отец поставил условие, — выцедил он, глядя исподлобья. — Приурочил помолвку ко дню моего рождения.