Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ) - Стрельникова Александра. Страница 13

Повисает тяжелое молчание, которое прерывает опять-таки Павел.

— Ну, ушел, естественно. Не ждать же ментов. От них потом не отбрешешься. Домой, конечно, не поехал. Был уверен, что уж ждут меня там. Ночь кое-как в машине перекантовался. Все думал, как быть. А тут как раз Анна позвонила. И я, грешным делом, подумал, а может она что-то знает? Может она мне сможет объяснить, кому и с какой целью могла понадобиться ее кровь, и кто меня теперь из-за нее хлопнуть хочет? Вот и приперся.

— И хвост за собой привел, — голос у Кондрата неприязненный.

— Привел, — Павел сутулится на своем месте. — Так ведь сам не пойму как. Говорю же: как у Кольки побывал, больше нигде в таких местах, где меня засечь могли, и не появлялся. Да и вообще… Я ведь сделал все, что было заказано. Чисто сделал. И вместо денег чуть не получил пулю.

— А заказчик тебе после звонил?

— Звонил. Хотел назначить встречу, что бы обменять бабки на шприц. Да только я не поехал. Что я дурак что ли добровольно под пули подставляться?

— Какая-то фигня, — резюмирует Стрельцов.

— И что теперь делать? — тихонько интересуюсь я.

— Снимать штаны и бегать, — раздраженно отмахивается Егор.

Ну что за человек-то? И как его жена терпит? Федор выходит из машины и принимается кому-то названивать. Я подозреваю, что итальянцу. Уже в первую встречу стало ясно, что именно он у них — мозговой центр. Потом заглядывает в машину:

— По какому адресу твой Коля жил?

Павел называет. И Кондратьев снова захлопывает дверцу. После чего делает еще пару звонков. Когда вновь садится в машину, полон новостей.

— Человека, который твоего Николая убил, не видел никто. Твой приход, к счастью, тоже прошляпили. Так что по крайней мере в этом деле ты, Паш, вне подозрения. У ментов, я имею в виду. Уголовное дело завели, но почти наверняка — глухарь. — Сегодняшняя стрельба на Тверской скорее всего тоже. Опрашивают свидетелей, а толку-то? Что еще? Вроде все. Но сейчас, Паш, придется тебе немного прокатиться.

Стрельцов:

— Серега в гости зовет?

— Ага.

— Я не поеду. Ничего нового все равно не услышу, а я Машке обещал кое с чем помочь. Ежли что новенькое — звоните.

Стрельцов вылезает из машины Кондратьева. Федор заводится и начинает выбираться со двора. Про меня словно забыли. Возят за собой словно мешок со старым тряпьем.

— Я тоже не поеду. Мне домой надо. Переодеться хоть, да и мама…

— Что мама?

— Волнуется.

— Думаешь, она будет волноваться меньше, если тебя подстрелят как вальдшнепа?!!

— Почему это меня должны?..

— А потому, голуба-душа. Мы вот тут все вроде прикинули, во всем вроде разобрались, а на самом-то деле — что?

— Что?

— На самом деле никто не знает, в кого сегодня стреляли. В Павла или в тебя.

Шок от его слов проходит у меня только после того, как мы выбираемся за пределы МКАД, и Кондратьев привычно вдавливает педаль газа в пол. Странный он все-таки парень. Только что кидался под пули, что бы прикрыть меня и Павла. А теперь мчится по этой проклятой дороге так, что того гляди нас всех собственными руками к праотцам отправит. При этом на лице выраженье полного счастья. Адреналиновый наркоман? Я — точно нет. Это наверно про таких как я придумали анекдот. Ну тот, что про человека, впервые в жизни прыгнувшего с парашютом: «Теперь я знаю, откуда у людей выделяется адреналин».

Звонит мама и мрачным голосом интересуется, когда же меня все-таки ждать домой. Кондратьев косит на меня хитрым глазом. Злюсь на него. Злюсь на маму. Злюсь на себя. Чудесное платье Маши, в котором я ходила «на дело», безнадежно испачкано после моего падения на асфальт. Причем не только обычной московской грязью, но и кровью с руки Павла. В чем мне теперь ходить — вообще не понятно. О чем и сообщаю в тоске.

Мужики переглядываются и вдруг принимаются ржать. Чего я смешного-то сказала?

— Ну бабы! Ей чуть башку не отстрелили, а она по тряпкам плачет.

Это Павел. Кондратьев же просто обещает, что Ксюха мне обязательно что-нибудь подберет. А потом явно не удержавшись подмигивает:

— Хотя, если ты, рыжуха, будешь ходить и вовсе без ничего, вряд ли кто-то расстроится. Даром, что доктор наук и профессор.

Смотрю на него удивленно, ощущая, как щеки начинают наливаться румянцем. Это что — комплимент такой? Я в комплиментах вообще-то толк знаю, но как правило они в устах моих кавалеров звучат как-то более возвышенно: ну там, про глаза красивые; духи, которые дивно хороши; наряд, который именно сегодня как-то особенно к лицу. А тут… Нет, все-таки, наверно, права мама, когда рассуждает о несовместимости людей из «разных социальных слоев».

Кстати, как на такую, с позволения сказать, откровенность, реагировать? Мама бы отвесила пощечину. Вот только вряд ли это будет удачной мыслью, с учетом того, что мы летим с самолетной скоростью.

Кондратьев снова скашивает на меня глаза. Они смеются.

Теперь я поняла: он издевается! А я-то было подумала… Дура. И когда молодая была, знала, что фигурой меня бог обидел.

Как сказала мне одна из «принцесок» — очередная зазноба того самого парня, что почти что стал моей «первой настоящей любовью»: «Мужик не собака, костей не любит». Ну не любит и не любит, а издеваться-то зачем? Отворачиваюсь. Щеки так и горят. Он молчит. Причем как-то растерянно. Чего-то другого ждал? Не дождется!

В деревню, где стоит дом Серджо Ванцетти, приезжаем довольно быстро — все ещё праздники, дороги пусты. Вот только добравшись до места мы почему-то не идем в уже знакомый мне особняк, а загоняем машину в гараж того дома, что стоит напротив. Хотя при этом встречает нас все тот же Серджо. Видя мое недоумение поясняет:

— Это дом моей жены. Она его продавать не хочет. Так и стоит по большей части пустой. Проходите.

Тут просторно и как-то чувствуется, что люди здесь постоянно не живут.

— Через неделю Викусе полгодика, приедет Ксюхина бабушка. А пока он в полном твоем распоряжении, Паш. Для того, что бы спрятаться и переждать — самое то. Тебе, Ань, я думаю, будет удобнее у нас.

Павел усмехается:

— Не доверяешь?

Серджо в ответ лишь вежливо улыбается. Так вежливо, что холодно как-то становится. Пашина улыбка вянет.

— Ну что? С этим разобрались? Тогда давайте сядем и помозгуем. Паш, расскажи, пожалуйста, все с самого начала.

Павел приступает. Серджо периодически прерывает его краткими вопросами. В том числе уточняет, когда ему звонил заказчик — до убийства Коли или после него. Выясняется, что звонил он два раза. Первый раз — до. И Павел сразу согласился на встречу, но не пошел — обнаружил труп приятеля. Потом тот человек позвонил второй раз, но тут уж наш новый знакомец от встречи отказался категорически. Итальянец и сосредоточенно грызущий ноготь Кондратьев переглядываются.

— Прав был Стрелок — какая-то фигня. Такое ощущение, что левая рука не знает, что делает правая. Зачем убивать Николая, зачем палить в Павла, если шприц с кровью ещё у него в руках? Какой-то бред. Куда как логичнее сначала получить кровь, а уж потом, если есть такая нужда, ликвидировать тех, кто ее добыл. Тогда есть только два варианта. Первый, — итальянец поднимает кулак и отгибает один палец. (Что значит иностранец — даже жесты другие. У нас ведь обычно при перечислении пальцы загибают). — Твои заказчики, Паш, идиоты.

— Отпадает.

— Ну тогда остается только второй. Вокруг вас с Анной орудует не одна, а как минимум две группы. И если первая пытается добиться своего более или менее мирным путем — например, подсылает тебя, чтобы по-тихому добыть у Анны кровь. То вторая — какие-то запредельщики. Устроить стрельбу в самом центре Москвы, прямо на Тверской — это сильно даже для этого безумного города и этой вашей сумасшедшей страны.

Кондратьев молча грозит итальянцу кулаком. Тот в ответ лишь усмехается со значением. Вот и поговорили… В том, что это был разговор, причем понятный только им двоим, сомнений нет.