Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ) - Стрельникова Александра. Страница 33

Лезу в сумочку и вынимаю свою визитку. Шеф отпечатал мне их за счет института после того, как я стала регулярно давать консультации и интервью. Золотом она не блещет — черное на белом. Но и там все солидно — и название института и то, что значится ниже фамилии.

— Доктор наук и профессор?

Глаза у него так и лезут на лоб. Испытываю ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения. Только ради одного этого мгновения стоило столько лет корпеть сначала в институте, затем в аспирантуре, а потом за рабочим столом. Но удовлетворение мое быстро гаснет после того, как вижу — а парень-то скис! Даже на коленки не смотрит. Какие там могут быть коленки у профессоров?

— А что в Берлине делала? Какой-нибудь научный слет?

— Да нет. У меня тут квартира…

— Да ты что? Не знал, что научные работники у нас столько зарабатывают…

— Зарабатывают они по-прежнему мало, но на некоторых из них, случается, сваливается такая штука как наследство.

— А-а-а… Понятно. А то я подумал…

Что уж он там подумал, я не знаю, но вижу, что мое сообщение о полученном наследстве тут же возвращает ему прекрасное настроение, а мне — его повышенное мужское внимание. Как же Виктория Прокопьевна хорошо знает людей…

Болтаем всю дорогу. Вспоминаем общих друзей, которые остались там, в нашем детстве. Он много рассказывает о себе. Был женат. Есть дочь. «Но что-то не срослось». Теперь вот снова в поиске своей «счастливой половины».

— Но вокруг вьется так много меркантильных баб, а хочется чего-то настоящего, подлинного…

Как я его хорошо понимаю!

Когда прощаемся в аэропорту, он просит дать ему номер моего мобильного телефона, но я лишь улыбаюсь в ответ. Получает он отказ и на свое предложение подвезти меня до дома. Илья расстроен, угрожает, что все равно отыщет меня — «мамин-то домашний телефон, небось, не изменился», и, наконец, скрывается в толпе. А что если он и правда позвонит? Наверно… Наверно это будет мне приятно, даже несмотря на то, что он неправильно среагировал по всем пунктам — сделался грустен, услышав о моей ученой степени, и заметно повеселел, когда узнал о том, что я богатая наследница.

И потом мне совершенно необязательно влюбляться в него вновь! Я вполне могла бы использовать его просто… для секса. В тот первый раз, когда я торжественно преподнесла ему свою девственность, ничего путного у нас в постели не вышло. Мне было больно, он то ли был недостаточно умел, чтобы как-то сгладить этот момент, то ли просто не очень старался. Но ведь с тех пор мы оба изменились…

Нет. Не выйдет, наверно. Жаль, что я не умею «просто для секса»… Мне, видишь ли, любовь подавай! А иначе — никак. В итоге и получается один сплошной «никак».

Иду в сторону аэроэкспресса и внезапно в толпе замечаю… Нет, это совершенно точно Павел! Пробирается через толпу, прочь от меня. Потом, словно почувствовав на себе мой взгляд, останавливается, начинает вертеть головой. Заметит? Конечно заметил. Стоит, смотрит усмехаясь. Потом выставляет на меня указательный палец на правой руке так, словно это пистолет и изображает выстрел… От ужаса, который наваливается на меня мгновенно, даже зажмуриваюсь. А когда нахожу в себе силы открыть глаза, его уже нет. Кидаюсь в ту сторону, где он стоял, цепляя сумкой на колесиках за чемоданы других людей и, соответственно, выслушивая их брань… Нет. Никого похожего. Но мне ведь не примерещилось!

Хватаюсь за телефон и звоню Стрельцову.

— Егор.

— Что Ань?

— Ты, помнишь, говорил что если только я свистну…

Мгновенно становится серьезным.

— А ты свистишь?

— Свистю. То есть свищу… Мне страшно, Егор.

— Бля-я-я, Ань, тебя там что ли снова похитили в этой твоей Германии?

— Нет. Я не в Германии, я в Москве, и ты знаешь, мне кажется я только что видела в толпе Павла…

Он приезжает очень быстро. Даже удивительно быстро для вечно забитой Ленинградки. Оказывается ехал с другой стороны — с Новой Риги, от Серджо и Ксюхи. Какие-то у них с Серджо постоянные дела. Туристические, наверно, бизнес-то схожий… Рассказываю ему о том, как вышла из самолета, как шла в сторону аэроэкспресса, как увидела Павла, бросилась за ним, но его и след простыл. Благодарна Егору, что он не начинает спрашивать дурацким тоном: не примерещилось ли мне — у страха-то глаза велики. Но на всякий случай поясняю.

— Это точно был он. Понимаешь, я его ни с кем не перепутаю.

— Он тебя видел?

— Да. И даже делал так, — изображаю пантомиму, которую мне продемонстрировал Павел.

— Вот сука…

— Ничего не понимаю! Он же в федеральном розыске, а свободно разгуливает, где хочет.

Улыбается так, что я тут же понимаю, что сморозила глупость.

— Документики он себе новые наверняка уже выправил, а там достаточно, например, усы отрастить и волосы сбрить — и все. Узнать тебя уже очень трудно. Особенно по фотографии, которую по отделениям и опорным пунктам рассылают. Это ты его хорошо знаешь. Помнишь, как он двигается, походку, манеру голову поворачивать, наконец, а посторонний человек (машет рукой) — без сиропа. Тем более в большом городе, когда глаз замыливается за день так, что маму родную не узнаешь, не то что преступника какого-то.

Потом подпихивает меня локтем в бок и хитро интересуется:

— А ты этого Пашу случаем не выдумала, чтобы я тебя в аэропорту встретил и до дома с комфортом довез?

— Вот ведь!

Отскакивает смеясь:

— Не бейте меня по голове, фройляйн, я в нее ем!

Дурачится, развлекает меня, а сам по толпе так глазами и рыщет. Все-таки как хорошо, что судьба свела меня с такими ребятами. Без них бы я давно пропала. Выходим из порта, и я понимаю, почему Стрельцов прибыл так быстро — за рулем сидит Ксюха.

— Ты-то зачем приехала?

— А вариантов не было, Ань. Они ж с Серегой к тому моменту, как ты позвонила, уже по паре бутылочек пива на грудь приняли.

— У нас традиция, — с заднего сиденья возвещает Егор. — Каждую субботу мы с друзьями ходим в баню.

— Вот именно, — ворчит Ксюха и давит на газ. — Ты Ань только имей в виду, что в Москву я тебя не повезу. Домой поеду, к Викусе. А завтра этот вот оболтус, что сидит сейчас на заднем сиденье, протрезвеет, в столицу поедет и тебя заодно забросит. Ладно?

Я соглашаюсь с легким сердцем. С мамой я не созванивалась, так что она не знает точно, когда я прилечу. А в доме Ванцетти после неприятной встречи в порту мне точно будет спокойнее. Когда подкатываем, вижу, что поперек гаражных ворот припаркован джип Федора.

— Ксень…

— Он сегодня не собирался, Ань. Я не нарочно. Не хочешь видеться с ним? Я тебе тот дом отопру. Там ночуй.

Из гордости отказываюсь. И зря. Оказывается Федор приехал не один. И девица эта мне хорошо знакома. Да и дислокация привычная. Кондратьев сидит — в одной простыне, расслабленный. Она у него под боком — пальчики интимно поглаживают его влажную грудь. Одно хорошо: если я в полной боевой выкладке — платье, туфли на каблуке, прическа и макияж, то она — пятнистая после бани и с влажными волосами, прилипшими к голове. Но ее самомнение явно выше этих мелочей.

Раздосадованная вконец Ксения фальшивым голосом интересуется у меня:

— Ань, ты наверно устала с дороги?

Но не в том я настроении, чтобы бесславно бежать с поля ещё не начавшегося сражения. Усаживаюсь в кресло — ногу на ногу, и лучезарно улыбаюсь.

— Наверно я бы чего-нибудь выпила. Чтобы потом крепче спалось. Тот чудный арманьяк, которым меня кто-то не помню уже кто (косой взгляд в сторону Федьки) здесь угощал, еще остался?

Стрельцов отчетливо крякает у меня за спиной и идет наливать. Я сижу, покачиваю ногой в новой туфле (как права была Виктория Прокопьевна, когда запрещала мне раньше времени менять мои новые шмотки на старые джинсы!) и улыбаюсь прежней светской, ни к кому конкретно не обращенной улыбкой.

Со стороны бани, которая в доме Ванцетти расположена в пристройке, появляется замотанный в простыню Серджо.

Впервые вижу его с голым торсом. Оказывается татуировки у него не только на руках, но и на груди и на спине. Да и ноги по-моему тоже… Одно слово — иностранец. Сколько ж он, интересно, на создание этой красоты времени потратил? Наколки, кстати, потрясающие — словно живые, перетекают одна в другую. Забавный психологический эффект. Когда его наколки видны, все время ловлю себя на том, что смотрю только на них. Даже неприлично — нет чтобы, как вежливые люди, смотреть собеседнику в лицо…