Репей в хвосте (СИ) - Стрельникова Александра. Страница 28

Я приводила себя в порядок — на звук винтов вертолета вылетела во двор нечесаная, в одной только рубашке и босиком, — когда появился гость.

— Ты бы хоть свои звездья дома оставил, а то глаза слепят, — добродушно басил мой рыжебородый хозяин.

А вот и голос визитера. Я затаила дыхание, прислушиваясь.

— Некогда, Медведь Иванович. Некогда. Я ведь к тебе за помощью.

Неужели? Или показалось?

— Вот и славно, потому что и мне твоя понадобится. Чего надоть-то? — бодро откликался хозяин, а я, растопыренными пальцами приглаживая растрепанные волосы, уже торопилась вниз по лесенке к выходу из сарая.

— Да понимаешь, гостья моя пропала…

— Чудеса… Уж не эта ль? — Михаил Иванович кивнул Славе Ильченко — а это был именно он, я не ошиблась — за спину, как раз туда, где только что в дверях сеновала нарисовалась ваша покорная слуга.

— Маша… — совершенно изумленно проговорил тот и, сдвинув на затылок форменную фуражку, потер лоб. Возможно для того, чтобы разгладить собранные задравшимися в удивлении бровями морщины, и тем самым вернуть лицу обычное выражение.

— Твоя пропажа?

— Моя, Медведь Иваныч. Вот, черт побери! Да ты, видно, и вправду леший! Где ж ты ее взял?

— Не я. Ника. Это он у нас лешак. Тут ты прав.

Я подошла к мужчинам и, смущаясь, улыбнулась им по очереди.

— Доброе утро, Слава.

— Доброе утро… А мы уж чуть было не схоронили тебя, голуба-душа.

Я ахнула, а он заторопился рассказывать.

— Твоих-то ребят еще позавчера вечером бугай Петренковский привез. Напились, говорит, буянить начали. Хозяин, мол, и велел отправить. А Мария Александровна де решила задержаться. Ну, я чего? Решила, так решила. По телефончику отзвонил — спит, говорят. На часы глянул — и то, ночь на дворе. Звоню утром — ушла рыбачить с хозяином. А тут и твои мужики оклемались. А как оклемались, оператор сразу ко мне. Зеленый весь, худо человеку, но упорный. Говорит, опоили нас какой-то дрянью — с обычной водки, мол, так не дурею. Я было усомнился. Видел, как он у нас-то за воротник закладывал. А он нет, гнет и гнет свое — опоили и все тут, а раз опоили, значит, Мария Александровна в беде. Давай, говорит, всех в ружье!

Я прониклась благодарностью к этому, в общем-то, мало знакомому мне человеку. А Ильченко тем временем продолжал, захлебываясь и размахивая руками, так что его полковничьи звезды, сияя на утреннем солнышке, и вправду вроде как начинали слепить мне глаза. Или все дело было в слезах облегчения, которые внезапно навернулись мне на глаза?

— Ну-ну, Мария Александровна, — рыжебородый хозяин приобнял меня за плечи. — Пойдемте в дом. Мариша на стол накроет. А то и не по-людски как-то… Гостей держу на улице. Там и доскажешь, — это уже к Ильченко.

Через пять минут мы уже сидели за широким столом, Марина Ильинична, ступая бесшумно и легко, несмотря на свой довольно-таки солидный вес, расставляла приборы, а Слава, наконец-то освободившийся от фуражки, явно сильно мешавшей ему все это время, досказывал свою историю.

— Ну в ружье, не в ружье, а к Петренке пару БМПшек послал. Знаю я его, паразита. Ребятки шумнули, братву построили, везде пошарили, звонят — нет гостьи-то, пропала. Тут Петренко виниться начал. Сам понимаешь, со мной ему ссориться не резон… Во-от… Говорит, дескать, не досмотрели, заплуталась где-то столичная пташка, городская. Только на минутку и отлучилась-то по малой, значит, нужде. Глядь, и след простыл. Искали, искали — нет, словно леший утащил, — Ильченко облегченно рассмеялся, поглядывая на тихонько проскользнувшего в горницу Никиту. — Да… А знаешь, Маша, Михайло лешака этого своего в честь нашего тогдашнего лейтенанта, твоего Ники назвал.

Я изумленно распахнула глаза и перевела взгляд на столь же удивленного хозяина дома.

— Так вы что ж, не познакомились? — Ильченко даже крякнул раздосадованно. — Ах ты медведина! Такую гостью принимаешь, а…

— Постой долдонить. Толком говори.

— Это ж дочка Луневская младшая. Сидишь в своем лесу…

— Замолч! — опять рыкнул Медведь Иванович, и задумчиво осмотрел меня, словно прикидывая что-то. — На могилке-то хоть бываешь?

— Бываю, как не бывать? — улыбаясь от уха до уха, откликнулась я.

Ильченко тоже тихонько хихикнул, и строгий хозяин зыркнул на нас как на разыгравшихся не к месту детей. А я внезапно задумалась о существовании неких то ли астральных связей, то ли духовных сплетений, нитей судьбы, в конце концов. Мальчик, названный в честь похороненного заживо монаха, принявшего обет молчания, оказывается глухонемым… Кто чью вину искупает? Кто чей крест несет? Как и на ком отразится то, что мне и в этот раз удалось спастись, выжить?

— А? — это Ильченко дотронулся до моей руки, и я вздрогнула, словно просыпаясь.

— Сама расскажешь или мне?

Он явно горел нетерпением, и я, улыбнувшись, позволила ему посвятить друга в последние новости.

— Монах-молчальник, значит, — некоторое время спустя с оттяжкой проговорил Михаил Иванович и взглянул на своего Нику. Неужто подумал о том же, что и я? А потом: — Батюшку твоего, Мария, хоть и понимаю, но простить не смогу. Мы оба — и я, и Славка — Никите жизнью обязаны… Даже не знаю, чем можно искупить, восполнить то, что он для нас сделал с собой… Не знаешь? Может, и хорошо. А может… Дочь его должна уразуметь, что не трус он и не слабак, как твой отец решил. Просто… Ох, как все как раз и не просто-то… Не дай бог никому пройти через то, что испытал он. Я много раз думал — что бы стал делать на его месте. Так и не решил. Видимо для этого как раз нужно на его месте и оказаться-то… А ты, Славка, ты думал об этом?

— Да, — Ильченко помрачнел и как-то постарел. — Иногда думаю, отказался бы, иногда… А, не знаю!!! Не дай Бог! — и офицер Советской армии истово перекрестился на висевшую в углу иконку.

Я хоть и ничего не понимала из их недомолвок, почувствовала, как мороз пробрал по коже. Такие у них были лица, что… В общем, правда, не дай Бог! И хоть любопытство штопором ввинтилось в мозги, не стала, просто не посмела задавать вопросы.

— Ну ладно, — Медведь Иванович, а раньше, когда я немного знала его, рядовой Миша Панкратов, хлопнул себя по коленям. — Это все лирика, а вот что хотелось бы услышать, так это правду о том, что произошло с тобой, Мария Лунева, на самом деле. Ника сказал, за тобой охотились Петренковские олухи… Хотели помочь справить малую нужду или какие другие дела у них к тебе были?

Я отодвинула от себя чашку с недопитым чаем и задумалась. Откуда начать? И вдруг поняла — сначала! Это ведь Энск! Именно отсюда все, видно, и началось. Здесь проходила ватерлиния, разделявшая ту часть истории, что оказалась над поверхностью, и ту, что так и осталась под водой. Невидимой…

— А ведь я помню этот случай… И парня помню, — это Ильченко. — И о романе его с Аней Суриковой знали… Нет, с ее смертью все чисто. Действительно утонула. Сердечный приступ. Свои же врачи из нашей больницы, в которой она и работала, вскрытие делали. А что касается парня… Это ведь ты его нашел, Миша?

— Нет. Ника. Он тайгу просто-таки чует. Сам не могу понять, в чем тут суть. Ведь не слышит ничего, а даже если лист с дерева падает, может сказать с какого и который… Ну ладно. Не о том. Короче, нашел его он. Притащить не смог — сил не хватило. Ему тогда ведь едва четырнадцать стукнуло. Сходил за мной. Лежал этот парень возле дороги, под откосом. Словно из машины его выкинули, или сам выпрыгнул. Лицо все изорвано. Просто месиво. Рука сломана, несколько ребер. Кулаки все в ссадинах — по всему видать, легко он им не дался…

— Кому им? — почти шепотом спросила я, и Панкратов с Ильченко переглянулись.

— Да кто ж его знает, голуба моя? Одно тебе скажу, по дороге той только в одно место и добраться-то можно, и место то хитрое. Федеральной собственности. Если ты что понимаешь, то разберешь, что это может значить посреди тайги-то. Да, место такое есть… Только никто не знает, что там на самом деле. Вроде как дурдом для особо буйных. Для маньяков там разных и прочих душегубов. Только в народе шепчутся, что не так там все просто. А народ — он хоть дурак и приврать любит, но и зря болтать тоже не станет. Во-от. Что, испугал?