Золотошвейка (СИ) - Шведова Анна. Страница 30

Я не считала себя красивой, в окружении своих сестер я чувствовала себя человеком второго плана. Не ущербной, не обиженной, не второго, низшего сорта, но именно так - второго плана. Судьбой им назначено блистать, я же должна была оставаться в их тени. Не подумайте, что я завидовала. Отнюдь. Мне даже в голову не приходило соперничать. Моя роль вполне меня устраивала. Я не могла сражать наповал недоступной чувственностью, как Натали, я не могла сбивать с ног буйством самых противоречивых и изменчивых эмоций, как Селина, но я и не хотела этого. Оказаться в центре внимания было для меня худшим из наказаний, поэтому мне никогда не приходилось делить с сестрами то, в чем они были мастерицами. Мы были такими разными, что зависть просто не помещалась между нами. Да и вообще, завидовать кому бы то ни было в чем бы то ни было - не по мне. Я и так хорошо знала свое место в жизни. И пусть в этом месте не было завораживающего блеска богатства и дурманящего запаха славы, пресмыкания и бесхребетности в нем тоже не было, это уж точно.

А вот рядом с Эленой именно низшей только и можно быть. Не равной, но низшей. Только на таких условиях она потерпит женщину рядом с собой. Ослепительная медноволосая красавица, идя к цели напролом, слишком любила играть с людьми и добиваться желаемого, чтобы выбирать пути попроще. Слишком любила саму себя, чтобы замечать других. Я ей не завидовала. Я ее откровенно боялась. Поскольку слишком хорошо знала таких, как она. Они милы лишь до тех пор, пока им не перечишь, пока соглашаешься с каждым словом и поддакиваешь, глядя в рот. А поскольку я никогда не умела это делать, Элена обязательно сделает мою жизнь невыносимой. Не то, чтобы я не готова была воевать, но это точно поставит крест на моей работе в замке. Граф настолько ей доверяет, что разрешает попользоваться мной. Что может быть естественнее для обрученных? И мне это было крайне неприятно.

Элена вернулась быстрее, чем я ожидала. Она внимательно рассмотрела скопированный на лист бумаги рисунок, который мне дала, и холодно заметила:

- Поторопись, граф ждать не будет.

- Так это для графа? - удивилась я.

- Конечно, - презрительно повела Элена точеным плечом, - зайду вечером. Гляну на твою работу, а потом отдашь графу как обычно. Кстати, как ты обычно отдаешь?

- Джаиль забирает. Ночью или утром, - пожала я плечами.

Элена ничего не сказала. Кусочек пергамента исчез у нее в руке, сама же Элена задумчиво и изучающе смотрела на меня. Внезапно она едва заметно насторожилась и повела глазами в сторону.

- Элена, глазам не верю! - широко улыбаясь, в дверях показался Иолль, - Неужто твоя милость снизошла до рукоделия?

Я искренне обрадовалась появлению графа Катэрскира, но присутствие Элены отравляло эту радость. Где, интересно, Иолль живет? Наверное, где-то недалеко, поскольку слишком часто и внезапно он появлялся в Самсоде и не менее внезапно исчезал.

- Милый Иолль, - проворковала Элена, даже не поворачивая головы. Она положила лист бумаги с монограммой, скопированной с ее рисунка, в стопку других бумаг и неторопливо перемешала их, - А твоя милость снизошла до чего? До рукодельницы? Ты-то что здесь делаешь?

Он остановился у входа, озадаченно посмотрел на крохотный букетик осенних крокусов в своей руке, на мгновение задумался, высоко задрав брови на лоб, и прошел вперед, мимоходом отрешенно кладя цветы на колченогий столик у входа.

- Думаю, то же, что и ты.

- Ты так уверен в том, что знаешь, что делаю я?

- О да, - по-прежнему широко улыбаясь, Иолль упал на тахту и выжидательно посмотрел на Элену, - Так что же ты здесь делаешь?

- Пойдем, я тебе расскажу, - проворковала она, подходя к тахте и выжидательно протягивая руку. Иолль подхватился, Элена взяла его под руку и повела к двери, - Мой милый Иолль, мне о многом надо бы тебя порасспросить. Ты не против?

- О, Элена... - услышала я стихающий за дверью завороженный голос и швырнула вслед ушедшим ножницы - единственный тяжелый предмет, попавшийся мне под руки. Так, от избытка чувств. Разве не имею права? Ножницы громко звякнули, упавши на пол, а я тяжело вздохнула.

Печальный день склонился к вечеру, и я решила немного отвлечься от сидения над вышивкой. Накрапывавший с утра противный мелкий дождик прекратился, небо даже прояснилось перед закатом, но в воздухе буквально висела неупавшая наземь вода, пропитывая все вокруг всепроникающей холодящей влагой. Мне было все равно, подходящая ли погода, на сердце давила такая непонятная тоска, что единственным выходом я посчитала легкую прогулку.

Не отрываясь, я просидела над монограммой Элены весь день, но так хотела от нее поскорее отделаться, она так жгла мне руки, что вышивала гораздо быстрее, чем ожидала. Мне были неприятны и сами знаки монограммы, и шнур, которым я вышивала. Это был другой золотой шнур, я поняла это в тот самый момент, когда Элена положила его на стол, а уж взяв в руки, убедилась точно. Он был плоский, скорее лента, чем шнур, к тому же в переплетении нитей я видела нечто постороннее, инородное. Но в остальном отличий я не видела, кроме, разве что меньшей строптивости, когда я с чувством пристегивала его к ткани. А чувство было вполне определенное. И причина этому была на поверхности. Да, никогда еще я не вышивала с таким ожесточением. Удивляюсь, что игла не ломалась в руке и ткань не разлеталась клочьями от раздражения, кипевшего во мне. Ни о чем другом и думать я не могла, кроме как о визите Элены, о словах Элены, о действиях Элены.

У нее вообще не было нужды снисходить до меня, но уж если она это сделала, то конечно же, моя работа ей ни к чему. Как бы хорошо я ни сделала ее монограмму, ей это будет безразлично. Не это ей надо. Она просто пришла поставить меня на место. Указать на мое положение служанки. Унизить. Зачем? Может, просто для острастки, на будущее, а может, прошлое на ум пришло - мол, таким, как я, мнение свое иметь не положено, а тем более высказывать его. И она своего добилась.

Когда наконец последний стежок был сделан, я не могла больше находиться рядом с этой монограммой. Оставила ее на столе и ушла, пытаясь привести в порядок чувства и успокоиться. А это у меня хорошо получалось только в одном месте в замке.

Однако подходя к любимому с некоторых пор дворику с фонтаном, я заметила, что место моего отдохновения сегодня занято.

Сквозь слегка приоткрытую дверь я увидела расслабленно прислонившегося к грузному покатому боку фонтанной каменной птицы, вполоборота ко мне, графа Ноилина. Его небрежно вытянутая рука слегка касалась водяной струи, разбрасывая брызги на и так уже мокрые плиты пола. Не думаю, чтобы он заметил меня. Его глаза невидяще смотрели вглубь позеленевшего водоема, где кое-где веселыми солнечными кружками блестели неизвестно для чего брошенные туда монетки. Граф сидел на неудобном узком выступе, немного сгорбившись, склонив темноволосую голову, но не был ни печален, ни удручен. Скорее задумчив, сосредоточен и полностью погружен в свои мысли.

Пару секунд я смотрела на его фигуру, удивляясь про себя, что уродливый шрам на щеке, так хорошо видный мне, уже не вызывает никакого отвращения, а седая прядь, ярко выделяющаяся в массе темных волос, сколотых сзади, не кажется чем-то неприятным, но скорее добавляет пикантности в его облик. Резкие черты его лица, когда граф находился в одиночестве, приобретали странное очарование, с них слетала наносная надменность и презрительность. Я не переставала удивляться обилию тайн, окружавших этого человека, и задавалась вопросом: так кто же он?

Словив себя на мысли, что это крайне неприлично и неделикатно - подглядывать за ничего не подозревающим человеком, что, к стыду признаться, уже безраздельно и по независящим от меня причинам входило в мои привычки, я осторожно отступила назад, стараясь не привлечь каким-нибудь нечаянным шумом его внимание. Мне не хотелось его тревожить, а мои вопросы... Что ж, вопросы подождут.