Золотошвейка (СИ) - Шведова Анна. Страница 9

Я узнала краткую историю замка и ореховой рощи за ним, о том, что лес, через который мы подъезжали к крепости, в последнее время хиреть стал, и хоть зверье в нем не перевелось, да больно пугливым стало. Волки непомерно развелись, отстреливать пора. Узнала я и о том, что на Западной башне совсем кладка развалилась, того и гляди рухнет, а Логану и вовсе дела нет. Поговорили и о том, что этим летом сильно обмелела река, на днях даже корабль на мели застрял, уж сколько возни было, пока вытащили...

Узнала и о том, что до меня работала здесь золотошвейкой старшая сестра Тирты и Марты - Карита. Все последнее время женщина болела, слабела, угасала и вот, померла меньше месяца назад. От того и Тирта такая - горюет. Ты не смотри так на нее, девушка. Она неплохая. Просто... странная немного. Но это пройдет. Надеюсь.

Ужин был готов ровно к тому моменту, когда огромные стенные часы торжественно пробили восемь. Марта загрузила изящные супницы и подносы в подъемник, который я сперва приняла за дверцы печи, и закрыла створки. Минут через пять послышался ровный скрип приводимого в действие механизма. Марта удовлетворенно кивнула, будто до этого не была уверена, есть ли кто наверху, и принялась нагружать второй подъемник, такой огромный, что туда поместились бы четыре меня. Еда уехала куда-то вниз.

- Для стражи, - пояснила Марта, заметив мое любопытство, - Ну вот, Кассандра, мы и закончили. Сама доберешься?

Я добралась. С нервным оглядыванием по сторонам, на цыпочках и почти не дыша. Но с первого раза и нигде не заблудившись. Впрочем, уже через день-два я поняла, что боялась зря - люди здесь появлялись крайне редко, и убедилась, что заброшенность - самое нормальное для этого замка состояние.

Странное место, этот замок, очень странное. Полоумные старушки, бродящие по коридорам, хозяин, о котором говорить нельзя, почти полное отсутствие слуг (в нашей семье их куда больше!). Да и сами мрачные стены навевали отнюдь не радостное настроение. На ум приходили рассказы Селины, и я думала о том, сколько в них правды.

Однако ночь прошла совершенно без приключений. Ни настырных привидений, ни страшных снов, ни нежданных вторжений, ни отодвинутых таинственным образом дверных запоров. Я проспала всю ночь без задних ног и проснулась с рассветом.

...Люблю это время. Чистое, умытое, радостное утро всегда сулит надежду. Я распахнула оконце в светелке, оглядывая с высоты середины крепостной башни расстилавшиеся внизу сонные, покрытые легким туманом зеленые луга, серебряный изгиб реки, темный, но в утренних солнечных лучах совсем не страшный лес.

Радуясь далекому солнцу, росистому воздуху и веселому щебету птиц, я не сразу заметила, что на столе в светелке что-то лежит, а заметив, принялась рассматривать.

На кусочке шелковистой белой ткани лежал небольшой моток золотых ниток, скорее даже шнур, тонкий, но свитый из множества тончайших нитей. Рядом с ним - нарисованный на листе бумаги узор, точнее, знак, некая стилизованная буква неизвестного мне алфавита. На обратной стороне бумаги небрежным, трудноразбираемым почерком было написано предельно кратко и ясно: "Выложить шнуром. Начало и конец шнура соединить в одной точке".

Что ж, работа как работа. Это даже вышивкой не назовешь.

Мне не привыкать к сложным монограммам, в которых порой даже невозможно понять, какие буквы ее составляют, или изощренным узорам без конца и без начала, мне приходилось выводить на кайме платья не просто слова, но даже стихи, поэтому с тем, что было на оставленном для меня небольшом (величиной с ладонь) рисунке, я надеялась справиться без особого труда.

То, что работу нужно было выполнить шнуром, облегчало мою работу, если, правда, я сумею разобраться, где у этой буквы начало. Это может показаться странным, но вышивку нельзя начать просто так, откуда-то из середины. У нее обязательно есть начало, и от этого зависит всё.

Через несколько минут пристального изучения рисунка, я знала его наизусть. Я могла бы с закрытыми глазами повторить все бесконечные изгибы идущей линии, все петли и повороты, все переплетения, он улегся на полки моей памяти с правом несомненного собственника. И только тогда, когда мой палец с начала до конца смог повторить рисунок на столе, при этом ни разу не оторвавшись от столешницы, я поняла, как нужно делать. Теперь я знала, откуда начинать и где это должно закончиться.

Я была так поглощена работой, что даже не заметила угрюмой Тирты, молча поставившей маленький поднос со скромным завтраком: молоко, мед, белый хлеб с маслом, и также молча исчезнувшей.

Я наскоро жевала, досадуя, что это отрывает меня от работы, и думала только о работе. Переведя рисунок на ткань, не торопясь натянув шелковистую ткань на небольшие деревянные пяльцы и передвинув стол поближе к распахнутому окну, я приступила к шитью.

Шнур выкладывать - это не гладью вышивать, воодушевленно думалось мне. Это гораздо проще, уверена была я. Всего-то и надо, что уложить шнур по линии рисунка и аккуратно прикрепить его к натянутой ткани тонкой шелковой нитью.

Как же я ошибалась! Как я была наказана за свою самонадеянность! Еще пять минут назад я недоумевала, почему Селина не смогла справиться с рисунком - не так уж он и сложен, а она вовсе не неумеха, но взяв в руки золотой шнур и сделав первый стежок, я застыла в растерянности: шнур извивался как живая змея и совершенно не желал быть пристегнутым к ткани!

Пока я вонзала иглу в ткань, шнур выскальзывал из-под пальцев, как смазанный жиром. Он вырывался из-под булавок, которыми я его прикрепляла к ткани. Приноровившись, я сильнее прижимала его, пытаясь закрепить его стежком, но он сам по себе дергался, не желая ложиться точно по нарисованной линии. Я рассерженно дергала иглу, но при этом рвала шелковую нить. Немного отдышавшись и успокоившись, я начинала все снова. И все повторялось.

Но... дорогу осилит идущий, дело подчиняется упорному. Тяжело вздохнув, я положила шнур на ладонь. Была какая-то странность в его внутренней теплоте, будто не один час лежал он на ярком весеннем солнышке и теперь неохотно отдавал это тепло моим пальцам. Шнур как шнур, необычно тяжелый, почти не перекрученный, нити плотно прилегают друг к другу как приклеенные, однако никогда еще при мне ни один шнур не вел себя дикой кошкой, которую нужно понемногу и осторожно приманивать куриным крылышком.

Прошло немало времени, прежде чем мы друг к другу привыкли и я смогла сделать несколько первых стежков, закрепив шнур там, где положено. Работа обещала быть долгой, а закончила я ее при свете свечи. Не заметно прошел день. Вставая только затем, чтобы наскоро перекусить и размять косточки, я корпела над самой невероятной, самой сложной работой в моей жизни. В конце концов, я подчинила себе шнур (или он вдоволь наигрался со мной) и работа пошла на удивление скоро, но когда отложивши пяльцы в сторону, я смотрела на вышитую неизвестную мне букву, я чувствовала не гордость от хорошо сделанной работы, не радость победы, меня донимало любопытство - что это значит? Похожий на раскидистое дерево или на упрямую бычью голову знак выглядел не просто внушительно, от него исходила уверенность, сила, надежность и непоколебимость...

Ни один человек в мире не смог бы меня убедить, что шнур самый обычный, буква есть просто буква, а моя работа будет повешена в рамочке на стенке. Нет, здесь было много больше того, что видится глазами. Здесь попахивало колдовством, и это приводило меня в ужас. Подтверждались мои худшие опасения, вдоволь перестиранные за время моего похода в замок.

Но как бы меня ни донимали самые невероятные догадки, я уснула, едва добравшись до подушки, остро и почему-то тревожно пахнущей травами.

Очередное утро меня встретило невероятным гамом, который устроили воробьи прямо у меня под раскрытым окном, и новым заданием, лежащим на столе. Вчерашняя работа исчезла. Ни тебе "спасибо", ни тебе "понравилось". Вот тебе и порядки. А ведь хотелось бы многое узнать, и не только то, удовлетворила ли моя работа таинственного хозяина.