Несломленная (СИ) - Лель Агата. Страница 24

— Чего стоишь? Садись, — приказным тоном прогнусавила тётка, прожигая меня презрительным взглядом, спустив очки в тонкой оправе на кончик большого носа картошкой.

Подойдя к столу, где словно судья восседала врачиха, я робко присела напротив.

— Имя? — гаркнула она.

— Саша. Саша Рыжова.

— Не мямли. Ещё раз, не слышу ничего.

— Рыжова Александра… Сергеевна, — ответила я, голосом, более походящим на жалкий мышиный писк.

Тётка что-то пробурчала, и с недовольным лицом принялась копаться в бумагах.

Над ее верхней губой торчали длинные черные волоски. Точно такие же то тут, то там покрывали внушительного размера второй подбородок. «Суслова Лариса Ивановна — акушер», — прочитала я на карточке, пришпиленной булавкой к заляпанному чем-то жирным халату.

— Нет карты твоей, ты записывалась? — перелистывая тетради с одинаковыми картонными корочками, спросила она.

— Я… я с мамой пришла, — пролепетала я, оглядываясь на дверь.

Лариса Ивановна перестала ковыряться в тетрадях и сощурила глаза, жирно проведенные голубыми тенями.

— А, это ты та залётная? А я и смотрю, что-то больно молодая, — хрипло хохотнула она, и я моментально вспыхнула. Казалось, что краска залила не только лицо, но и всё тело до самых пят.

— Тебе шестнадцать-то хоть есть?

— Есть, — слова царапали гортань, и я молилась только об одном — не разрыдаться при этой мерзопакостной мегере.

— Ещё раз имя назови, в детскую пока оформим, а там разберёмся, — процедила акушерка, и я назвала полные данные с датой рождения.

— Когда были последние месячные?

— Я не помню…

— А кто должен помнить? Я? — раздражённо уставилась, возмущённо приподняв брови.

Снова этот презрительный взгляд. Где же мама! Мне так нужна ее поддержка…

— В мае, пятнадцатого числа… по-моему.

— Так, в мае, значит, угу, — пробубнила она, бегло записывая. — С каких лет половую жизнь ведёшь?

— Я не веду половую жизнь! — прошипела сквозь зубы и насупилась.

Да как она смеет вообще подобные вопросы задавать?

Ларису Ивановну, похоже, мой ответ только развеселил. Обнажив непропорционально мелкие относительно лица зубы, она отложила ручку и, сцепив пальцы в замок, положила мясистые локти на стол. Слегка склонив голову на бок, неприятно хихикнула.

— А ребёночек тогда откуда, по-твоему? Уж не ветром ли надуло? Или, может, от святого духа? Приходите все такие невинные, глазки в пол. А у самих ни грамма стыда!

Я буквально задохнулась от возмущения. Да кто она такая вообще? Расселась тут, и считает, что ей можно вот так запросто высмеивать человека, его чувства. Делать выводы совершенно ничего не зная! Ни на минуту больше здесь не останусь!

Резко подскочив, опрокинув при этом стул, я ринулась к выходу, столкнувшись в дверях с Ниной Георгиевной.

— Тише, тише! Куда это мы так спешим? Пойдем, никто тебя тут не съест, — мягко, с улыбкой произнесла она и, приобняв за плечо, завела обратно в кабинет. — Лариса Ивановна, совсем запугали девчонку?

— Да их запугаешь, куда уж. Побежала как угорелая, глаза вытрескала, — кряхтя и постанывая, акушерка натужно наклонилась и вернула стул в обратное положение.

— Это Лариса Ивановна так шутит, — ласково произнесла Нина Георгиевна, и я невольно прониклась к ней доверием. — Иди за ширмочку, раздевайся, сейчас мы тебя посмотрим. Заметив мой растерянный вид, добавила: — Иди, иди, никто тебя тут не увидит, не волнуйся.

— Стеснительная какая, ты погляди. Как с мальчишками екшаться, так вся скромность у них быстро куда-то улетучивается, — пробрюзжала акушерка.

— Ну ладно вам, не смущайте девочку, — добродушно «отругала» Нина Георгиевна.

Зайдя за ширму, буквально обомлела: передо мной стояло металлическое кресло, больше похожее на электрический стул, только ремней, чтоб удерживать буйных пациентов, не хватало. Рядом на столе в стеклянной колбе, подсвеченной голубоватым светом, лежали ужасного вида инструменты: какие-то щипцы, зажимы… Точно пыточная камера!

Вздохнув и с усилием проглотив сухой ком, расстегнула юбку. Пока я раздевалась, толстуха травила какие-то байки и громогласно хохотала.

— Ты готова? — спросила Нина Георгиевна и, надевая латексные перчатки, заглянула ко мне.

Я стояла скрестив ноги, прикрыв наготу руками.

— Саша! А полностью-то раздеваться зачем?! — ахнула врач.

— Она догола, что ли, разделась? Вот артистка! — ещё громче загоготала толстуха, издавая булькающие звуки.

Бросив взгляд на сложенные аккуратной стопкой вещи, я схватила лифчик и отвернулась.

— Вы же сказали раздеться! — казалось, что большего унижения я не испытывала никогда в жизни.

— Полностью не надо, всю я тебя осматривать не буду, для этого есть другие доктора, — сдерживая смех, врачиха включила лампу у кресла.

Надев футболку, я снова повернулась к Нине Георгиевне.

— А где моя мама?

— Она за дверью ждёт. Хочешь, чтобы она вошла?

Само обаяние. Я никак не могла понять: она на самом деле такая или просто прикидывается добренькой. Может, её мать попросила быть со мной помягче? На фоне мегеры с бородавкой эта была сущим ангелом.

— Не надо, — отрицательно махнула головой я и подошла к креслу. Не хватало ещё, чтобы мать тоже видела этот позор.

— Садись. Руки на грудь, ноги вот сюда поставь.

Выполнив ее указания, я зажмурилась. Не хочу ничего видеть, как будто это происходит не со мной. Внезапно ощутила, как что-то холодное проникло мне «туда», и низ живота отозвался острой болью. Непроизвольно вздрогнула.

— Больно? — спросила Нина Георгиевна.

— Да, — закусив губу, выдавила я.

— Матка… — запнулась, — …увеличена… придатки спокойные… Лариса Ивановна, загляните в седьмой кабинет, нам нужно УЗИ сделать.

— Да там по записи же, — недовольно отозвалась акушерка, но судя по звуку жалостно скрипнувшего стула, всё-таки нехотя поднялась.

— Ничего, думаю, Ирина Владимировна нас по блату пропустит, да? — взглянула на меня и улыбнулась. Почему-то в этот раз ее улыбка показалась мне вымученной.

Через несколько минут вернулась толстуха, и я, уже полностью одетая, последовала за Ниной Георгиевной.

Выйдя из кабинета, увидела подскочившую со скамейки при нашем появлении мать. В руках она теребила кожаную ручку своей дамской сумки и выглядела необычно растерянной, даже испуганной, будто ее за чем-то нехорошим застали. Ничего не говоря и не останавливаясь, мы просто прошли мимо неё в конец коридора.

Я ничего не понимала, все это было для меня впервые, но где-то на интуитивном уровне поняла, что что-то идёт не так. Как бы ни старалась Нина Георгиевна за улыбкой спрятать свои мысли, но ее встревоженный взгляд и образовавшаяся складка меж сдвинутых бровей говорили красноречивее показной бодрости.

Зайдя в полутемный кабинет, с окнами зашторенными плотными занавесками, мне приказали снова раздеться и лечь на кушетку рядом с аппаратом, похожим на компьютер.

Вживую я компьютер видела лишь однажды, в гостях у дяди Жоры в Москве, и этот был очень похож, только больше, с множеством трубок, кнопок и каких-то датчиков. В этой убогой дыре такой аппарат смотрелся как пришелец из другой галактики. Манипуляции, именуемые УЗИ, молоденькая врачиха проводила очень долго, периодически хмурясь и цокая языком. Нина Георгиевна заглядывала ей через плечо, смотря в монитор, и они о чем-то тихо перешептывались.

— Все нормально? — осмелилась задать вопрос я, и тоже попыталась заглянуть в экран.

— Все хорошо, не волнуйся, — отмахнулась узистка, продолжая тихо сыпать медицинскимм терминами. Нина Георгиевна, молча слушая, задумчиво кивала головой.

Та же тревожная складка, тот же взгляд. Я хотела бы задать больше вопросов, но прекрасно понимала, что отвечать мне на них сейчас никто не будет.

Потом я быстро оделась, и мы пошли обратно в двенадцатый кабинет. Мама уже стояла у двери, переминаясь с ноги на ногу.

— Подожди здесь, — тоном, не терпящим возражений, Нина Георгиевна кивнула на лавку, а сама пригласила маму пройти в кабинет.