Наш с тобой секрет (СИ) - Лизергин Богдана. Страница 7

Слушая о возлюбленной Петрарки, я почему-то вспомнила злое море в глазах Громова. Украдкой бросив взгляд на него, я увидела, что он, как обычно, уткнулся в телефон, с какой-то демонстративностью игнорируя урок. Учитель тоже его игнорировал, ни разу не сделав замечание из-за того, что у него нет учебника, что он ничего не пишет. Я-то за три занятий исписала чуть ли не четверть тетради, стараясь успеть за его плавной вдумчивой речью. Он редко мог воспроизвести уже сказаннное. Как-то Алка попросила его повторить предложение, которое не расслышала, и он тогда всерьёз растерялся.

— Вы знаете, я говорю как бы в состоянии аффекта, моментально забывая предыдущую мысль. Давайте так: самое важное я буду параллельно записывать на доске, — извиняющимся, как мне показалось, тоном сказал он. Поэтому все решили записывать только то, что появлялось на доске. Кроме меня, конечно.

Погода резко испортилась. С неба срывался холодный мелкий дождь, и заметно похолодало. Тамара, как всегда, унеслась, дежурно чмокнув меня в щеку. Я шла, втянув голову в плечи, мечтая поскорее очутиться в тепле. Обычно на холоде моя бледная кожа расцвечивалась всеми оттенками синего, серого и фиолетового, превращая меня из красивой девушки в инфернальное существо. Но пройдя несколько десятков метров быстрым шагом, я согрелась и стала идти медленнее. Домой сразу расхотелось, и я зашла в одно из бесчисленных кафе на набережной. Мне нравилось, что обстановка внутри была стилизована под уютную квартиру начала 20-х годов: диванчики, обтянутые полосатой материей под атлас, длинные ряды книжных шкафов с настоящими книгами тех и более поздних времен, разные безделушки давно ушедшей эпохи. Лампочки скрывались под зелёным абажуром, а на каждом столике стояли маленькие гипсовые бюсты русских писателей. Я выбрала столик с Мариенгофом, потому что моё настроение было созвучно строчке “С тонких круглоголовых лип падают жёлтые волосы”. Я точно так же теряла себя на ровном месте, как эти липы.

Вытаскивая кошелёк у барной стойки, я наткнулась взглядом на конверт, призывно белеющий среди моих тетрадей. Я села за столик и отхлебнула тёплый кофе. Конверт лежал рядом, манящий, загадочный, и я всё-таки его открыла. Фотографии, конечно, были на месте. Как и крошечный листок бумаги, который выпал из конверта, стоило мне его зачем-то перевернуть. С замирающим сердцем я развернула листок. Крупным почерком Николая Владимировича было написано:

есть известь и мел.

и камень.

снег. и сильнее ещё белизна.

Пауль Целан.

И больше ни-че-го. Я перечитала эти простые строчки несколько раз, но не поняла, что он имел в виду. Этот листок, как лишняя деталь, никак не подходящая к моему жизненному конструктору. Я вращала его в руках, не замечая, что почти скомкала послание. Внезапно мне надоело перекручиваться в мясорубке непонятных чувств, надоело краснеть и запинаться, увидев учителя. Надоело мерзкое чувство волнения, зарождающееся в животе, перекатывающееся там, как колючий ёж, заставляя чувствовать боль. Я окончательно смяла листок и положила его в квадратную пепельницу, стоящую на столике. Вот только поджечь было нечем. Он так и остался там, маленький, смятый, даже не заполнивший собой пространство пепельницы. Тема по имени Николай Владимирович была закрыта.

Тем более, как выяснилось, в конце сентября он уезжал на две недели к себе, в Петербург, предварительно загрузив нас домашним заданием, от которого класс едва ли не взвыл. Что ж, за две недели многое может измениться. Может, если я не буду его видеть, образ быстрее сотрётся из памяти? О том, что будет, когда он вернётся, я предпочитала не думать.

В последний день сентября должна была состояться традиционная школьная дискотека. Дирекция школы всё-таки не забыла первосентьябрьское обещание.

— Ууу, дрыгаться в спортзале под дебильных O-Zone и “Фактор-2″ теперь же предел мечтаний, — язвительно сказала Тамара в ответ на восторги девчонок, прихорашивающихся перед большим зеркалом в вестибюле.

— Тебя никто и не зовёт, Алёхина, — дёрнула плечиком Алла, — Тусуйся со своей Доманской.

— А Доманская как раз хочет подрыгаться под “Фактор-2″, - насмешливо ответила я, застёгивая пальто, — Ты, конечно, не знаешь, что я в старой школе была звездой дискотек. Вот так-то, Аллусик.

— Ну-ну, — скептически протянула Алла и поспешила уйти с вечной Сонькой под ручку.

Сцена с Шестовым заставила меня пересмотреть свои взгляды, стала толчком для развития в себе внутреннего стержня, который, как я ожидала, никому в рот не влезет. Поэтому я решила, что мне нужно пойти на эту дискотеку.

— Ты серьёзно насчёт дискотеки? — спросила Тамара, когда мы выходили из школы. Сегодня она не спешила уйти.

— Ага. Пора вливаться в коллектив, а не отдаляться от него. К тому же я никогда не была на дискотеке. Вот так школа закончится, а вспомнить-то и нечего.

— То есть, я для тебя уже не коллектив? — Тамара сощурила глаза.

— Том, ну ты же понимаешь, о чём я.

— Да понимаю, — она вздохнула, — Только извини, я не пойду. У меня врождённая аллергия на попсу и крутящиеся попки.

Мы засмеялись. Дежурно поцеловавшись, разошлись в разные стороны: Тамара домой, а я — за прикидом для дискотеки. Мой чёрный гардероб явно не годился для звезды танцола.

После многочасовых блужданий из бутика в бутик, я обзавелась красной кожаной мини-юбкой и белым топом с одним плечом из сверкающей ткани. Крутясь перед зеркалом в день дискотеки, я решила надеть поверх топа джинсовую чёрную рубашку, а на ноги — любимые белые “мартинсы”, которые берегла и надевала только в исключительных случаях. Я нарисовала на веках широкие стрелки, подкрасила ресницы, нанесла на губы персиковую помаду, а на неё — прозрачный блеск. В итоге после всех манипуляций из зеркала на меня смотрела уверенная в себе красотка с горящими глазами и дерзкой улыбкой. Постараясь запомнить это выражение лица, я надела пальто и прошмыгнула из квартиры, стараясь не попасться на глаза маме, гремящей посудой на кухне. Ей бы точно не понравился мой дискотечный вид

Я немного опоздала. В холодном спортзале из колонок надрывались “Звери”, и цветомузыка металась по лицам присутствующих. На входе сидел меланхоличный охранник, проверяя “билеты” — клочки бумаги со школьной печатью, своеобразный допуск на дискотеку, продаваемый за 25 рублей. С трудом я отыскала в этом людском море Машу. На ней было узкое розовое платье, поразительно не сочетавшееся с рыжими волосами, уложенными в небрежный пучок с выпадающими прядями.

— Отпадно выглядишь! — прокричала мне Маша.

— Спасибо! — крикнула в ответ я, — Где все наши?

— Разбрелись все наши. Алка рядом с ди-джеем тёрлась, Гром вышел курить, Аня с Лерой вон там, у баскетбольного кольца, — Маша махнула рукой в глубь зала, — А больше я никого не видела с начала дискотеки. Ладно, я танцевать, люблю эту песню!

Она отошла, двигая бёдрами. Мне танцевать под “Дожди-пистолеты” не хотелось, и я подошла к окну, затянутому сеткой. Весь боевой запал прошёл ещё на входе в спортзал, и я чувствовала себя растерянной.

Алка и впрямь крутила задницей у ди-джейского пульта. Ди-джеем был парень, который вёл линейку, только сейчас вместо строго костюма он был одет в оранжевую толстовку с неоновой надписью WAR и широкие джинсы с кучей карманов. Алка всё порывалась схватиться за верньер на пульте, но он мягко отодвигал её в сторону. В красном топике с глубоким декольте и в обтягивающих серебристых джинсах она выглядела не школьницей, а начинающей путаной. К тому же она глупо хихикала и что-то кричала ди-джею, сдвигая его наушники. Глядя на неё, я передумала снимать свою рубашку.

— Доманская, привет, — чьи-то руки обняли меня сзади за талию. Я резко обернулась и увидела довольно ухмыляющегося Шестова, — Пришла попкой повертеть, да?

— Отвали, мразь, — процедила я, скидывая его руки.

— Какая несговорчивая крошка, — его ничуть не смутили мои слова. Светлые глаза навыкате смотрели нагло и с вызовом. Он него пахло застарелым табаком и свежим алкоголем. Конечно, разве школьная дискотека обходится без бухла.