Под бичом красавицы (Роман) - Бремек Рихард. Страница 9

Прекрасная женщина покачивается на своих пышных бедрах, наклоняется над своим рабом и медленно кладет плеть за свою спину.

— Я еще раз спрашиваю тебя, отказываешься ли ты от своего упрямства и будешь ли ты слушаться?

— Да, госпожа, да!

— Я вижу, что я с большим усердием должна воспитать тебя для покорности и подчиненности, — говорит она презрительно. — Пойми же, наконец, что ты — только раб, существо, которое топчут ногами и бьют плеткой, когда оно не повинуется малейшему кивку или взгляду!

— Госпожа, милостивейшая госпожа, чем я заслужил это? — лепечет он.

Его колени трясутся, все тело дрожит в невыразимой тревоге. Ему хочется опереться на прекрасную женщину, обнять ее, бросить на землю и страстно целовать вместо того, чтобы валяться у ее ног, как побитая собака, и гибнуть в ужасных мучениях от ее жестокого, деспотического обращения. Но все же, чем властнее, чем строже и беспощаднее она обращается с ним, тем больше растет его страсть, тем сильнее вздрагивает его тело и волнуются его измученные страсти.

Она замечает его лихорадочное состояние и ее властолюбие удовлетворено видом его унижения. И она еще больше терзает этого мягкого, чувственного человека.

— До тех пор, пока ты будешь ставить вопросы без моего позволения, я должна буду, как мне ни жаль, наказывать тебя. Ты знаешь, я часто напоминала тебе об этом даже ударами, что ты должен молчать, когда тебя не спрашивают! Когда я бью плеткой свою собаку, то я могу быть уверенной в том, что она так скоро не сделает подобной провинности! Ты стоишь на более низкой ступени развития, чем моя собака, ты упорнее ее: получаешь побои и все-таки делаешь те же ошибки! Единственное, чего ты, по-видимому, боишься, это — побои Сабины, когда она подвязывает тебя к кольцу! Впрочем, она и сегодня может приняться за тебя, чтобы отбить у тебя охоту к сопротивлению!

— Пощадите, ради Бога, пощадите меня, госпожа! — умоляет он плачущим голосом, напуганный обещанием этого ужасного наказания, и все его тело трепещет от страха.

В серых, хищных глазах гордой, прекрасной женщины горит демоническое злорадство. Чем отчаяннее он сопротивляется, тем больше она наслаждается его мучениями и страхом. Но она унизит его еще более: он будет валяться в пыли, будет ползать, как собака, чующая плетку, и лизать ее ноги в покорном отчаянии. Какая-то неведомая сила заставляет ее истязать людей.

— Молчи, раб, собака! — кричит она на него и опять замахивается плеткой.

Она видит, что он раскрывает рот и, не дав произнести ни слова, хлещет плетью его голые плечи, оставляя на них темный, красный след.

Он вскакивает с криком. Ужасная боль возбуждает его нервы. Последний проблеск достоинства мужчины возмущается этим позорным обращением. Он хочет броситься на оскорбляющую его женщину, но холодный взгляд ее серо-зеленых глаз парализует его волю, и, разбитый, он падает на колени перед демонической женщиной и молит о пощаде.

Ответом ему служит ужасный, презрительный смех.

— Подожди, каналья, ты поплатишься за это! — угрожает она ему холодным, спокойным голосом.

Он весь вздрагивает.

— Ты увидишь, как я, твоя госпожа, справлюсь с тобой! — подзадоривает она свой стихший было гнев.

Она отступает на несколько шагов, повелительно указывает ему плеткой на красную туфлю и громко приказывает:

— Сюда, собака!

Он хочет подняться, но она грубо останавливает его:

— На колени, раб! Ты не знаешь, что раб, заслуживший побои, должен ползком приближаться к своей госпоже? Ползи ко мне на четвереньках, нет, лучше лежи на брюхе, как гад, и лижи мои ноги. Благодари меня, что я не избила тебя до крови, презренное создание!

Он не смеет промолвить ни слова. Он всецело в руках этой деспотической, жестокой женщины. Он больше не думает о своем положении и, как животное, подползает к своей сияющей красотой госпоже. Она стоит перед ним, как гневная, беспощадная богиня; ее бронзово-красные волосы спадают на голые атласные плечи; в правой руке, украшенной блестящими бриллиантовыми кольцами, она держит длинную плеть.

Он в страшных корчах лежит у ее ног и, наконец, осмеливается поднять на нее свои печальные глаза.

— Пощадите, — молит он слабым голосом.

Она долго смотрит на него своими дьявольскими глазами и заставляет его потупить взор.

— Ты пришел в себя? — издевается она. — Проси тотчас прощения за свою неслыханную дерзость!

— Да, госпожа, простите, простите!

— Не так! — говорит она гневно. — На колени предо мной!

Дрожа, он исполняет ее приказание. Ее величие опять покоряет его. Сладкий запах, исходящий от ее тела, опьяняет его.

— Сложи руки, — командует она. — Так, смиренно наклони голову! Так! Теперь почтительно проси прощения!

В смущении, снова покоренный ее демоническими чарами, он произносит прерывающимся голосом:

— Госпожа, простите меня за непослушание!

Она саркастически улыбается и торжествующе смотрит на валяющуюся в ее ногах безвольную жертву.

— Ты, по обыкновению, непонятлив, — говорит она. Мне придется по слогам подсказывать тебе, как маленькому мальчишке, формулу твоего извинения. Повторяй за мной! Милостивая, великая и строжайшая госпожа!

— Милостивая, великая и строжайшая госпожа!

— Я, жалкий раб, стою перед тобой в пыли, на коленях.

— Я униженно прошу простить мне своевольство…

— … которое я осмелился позволить себе лишь в безграничном ослеплении.

— …которое я осмелился позволить себе лишь в безграничном ослеплении.

— Простите мне, что я забылся на минуту…

— …что своим непослушанием и упорством…

— я вызвал гнев своей великой повелительницы.

— Будь милостива, о строжайшая госпожа, и прости своего смиренного раба.

— Накажи его со всей строгостью, как он того заслуживает.

— Окажи ему великую милость и исхлещи его жалкое, рабское тело твоей справедливой, карающей плетью…

— …дабы под твоей карающей рукой исправился его закоснелый, развращенный характер.

После того, как Федор слово за слово повторил эту пространную формулу прощения, баронесса Ада сказала ему:

— Запомни, так ты должен держаться в подобных случаях, раб! Но я хочу надеяться, что ты никогда больше не проявишь такого безграничного упорства.

— Нет, госпожа!

— Посмотри на меня, раб!

Он поднял свое бледное лицо с выражением беспомощности, и она посмотрела на него менее грозно и менее строго.

— Таким, как сейчас, я желаю тебя видеть всегда: послушным, покорным и проникнутым страхом и любовью к своей госпоже. Любишь ты меня, Григорий?

Он не мог сдержать слез.

— Да, госпожа, я люблю тебя, я молюсь на тебя, постоянно подвергаясь опасности быть жестоко избитым тобой. О, я люблю тебя больше, чем когда-либо, госпожа, богиня, повелительница — смилуйся!..

Она улыбнулась, показывая свои белые зубы.

— Это хорошо, сказала она снисходительно, — раб может и должен любить свою госпожу, конечно, только такой любовью, которая необходима для заботы о ее личном благе. Ты ведь так любишь меня, Григорий?

— Госпожа, я люблю тебя беспредельно!

— Иначе, чем я думаю?

Злая, коварная улыбка появилась на ее полных, красивых губах.

— Да, госпожа, иначе…

— Это наглость, Григорий. Подумай хорошенько о том, что ты говоришь, чтобы не пришлось потом каяться! Подумай, смеешь ли ты любить меня преступно, меня, твою госпожу, ты — раб, ничтожество.