Назад дороги нет (СИ) - Манило Лина. Страница 56

— Да иду я, чего трезвонить?!

Странный какой-то курьер, честное слово. Обычно разок робко позвонят, и дышать за дверью боятся, а тут прямо настойчивый такой. Размышляя о том, что такому активисту не мешало бы шею намылить, распахиваю дверь и замираю, увидев пришедшего. Вернее, пришедшую.

— Виктор, здравствуй, — говорит Анна Михайловна, моя бывшая тёща. — Надеюсь, я не помешала.

Господи, я не видел эту женщину чёртову уйму лет, а она зачем-то снова нарисовалась на моём пороге, будто бы кто-то здесь рад её видеть. Словно, здесь ещё кто-то способен радоваться.

— Я занят, — отрезаю и опираюсь плечом о дверной косяк. Нечего ей делать в моей квартире. Мы давно всё выяснили и трижды разжевали, потому не вижу повода чаёвничать под абажуром. — Говорите здесь, только быстро.

Наверное, некрасиво держать пожилую женщину на пороге, но вот такое я дерьмо, совсем не уважаю старших. Во всяком случае, моя бывшая тёща не из тех, с кем мне хотелось бы вести долгие разговоры, потому пусть выкладывает о целях визита, не проходя в квартиру.

Анна Михайловна бросает на меня хмурый взгляд и поправляет на голове чёрную шляпку.

— Хорошо, я много времени у тебя не отниму, — вздыхает, осматривая подъезд, потом всё-таки переводит взгляд на меня, но молчит, а я и так всё понимаю без слов.

Мы давно уже ничего не должны друг другу. В тот момент, когда Жанна нас бросила, её родители, хоть и отреклись от дочери, но принимать участие в воспитании внука не торопились. Так, изредка, брали Яна с собой в парк, катали на карусели и возвращали через пару часов. В итоге я пресёк эти бесполезные попытки изобразить любовь — не хотел, чтобы Яна снова ранили. Да, я был плохим отцом хотя бы потому, что слишком трясся над ним, оберегал, и это сделало сына очень доверчивым и наивным. В итоге всё закончилось тем, чем закончилось, и в этом лишь моя вина.

— Анна Михайловна, говорите уже, раз пришли. Вряд ли вы соскучились по бывшему зятю.

На тонких губах расцветает лёгкая улыбка с явным оттенком горечи, а в голубых, как у дочери, глазах застыла тоска. Что-то случилось, только она продолжает играть в молчанку, будто бы слова в горле застряли.

— Что произошло? — не выдерживаю, повышаю голос, а тёща вздрагивает, словно ударил её.

— Витя… понимаешь.... — начинает, но голос срывается, и Анна Михайловна зажимает рот рукой, а из глаз в окружении сеточки морщин текут слёзы.

Вот это поворот.

— Заходите, — затягиваю бывшую тёщу в квартиру, и как только закрывается дверь, Анна Михайловна оседает на банкетку у двери и принимается рыдать.

О́дин всемогущий, этого мне только не хватало. Ни разу не видел, чтобы эта женщина плакала, да и не сказать бы, что мечтал лицезреть подобное зрелище.

Присаживаюсь на корточки напротив и, взяв крепко за худые плечи, встряхиваю. Чтобы успокоилась, перестала рыдать и сказала наконец, за каким чёртом пришла сюда сегодня.

— Жанна, — воет, а у меня в голове что-то щёлкает, — она… она…

— Что с вашей дочкой непутёвой случилось? Да хватит рыдать!

— Она умерла, — выдавливает и закрывает лицо руками.

Мать моя...

— Жанна? — спрашиваю, поднимаясь на ноги. — Умерла?

Анна Михайловна лихорадочно кивает, не отнимая рук от лица, а мне слышны лишь всхлипы  и тихое подвывание. Тёща моя всегда была сильной женщиной, волевой, несгибаемой. Сказала, что им не нужна такая дочь, и больше Жанна не переступила порог отчего дома. Но сейчас сидит в моём коридоре, худая и маленькая, а истерика выворачивает её наизнанку. Иду на кухню, наливаю полный стакан воды и, вернувшись, протягиваю.

— Попейте, — прошу, а внутри что-то в узел сворачивается, потому что сказанное минуту назад не укладывается в голове, кажется невероятным, немыслимым.

Всё-таки, несмотря на мои, не самые светлые чувства, к Жанне, сейчас не могу поверить, что сказанное Анной Михайловной — правда. Ей же… чёрт возьми, ей же всего сорок один! Молодая же баба, здоровая была, когда в последний раз доставать меня удумала, а тут...

— Витя, я пришла… я не знала, куда ещё пойти… мне только что позвонили, сказали...

Голос срывается, но тёща уже взяла себя в руки, постепенно возвращаясь к привычному для себя состоянию — отстранённой холодности и жуткого самоконтроля.

— А почему? Что случилось?

Сейчас кажется, что кто-то стукнул меня по голове пыльным мешком. Мысли путаются, разбегаются в разные стороны, и я не могу собраться и взять себя в руки.

Анна Михайловна возвращает мне пустой стакан, и я машинально засовываю его в карман домашних брюк. Отводит взгляд, проводит рукой по лицу, будто стирая следы чего-то невидимого. Между нами пролегло много пустых лет и разрушенных судеб. Она знает, что по вине её дочери слишком многое однажды сломалось, чтобы мы могли ещё хоть что-то значить друг для друга, но сейчас нас с ней снова объединяет беда. И пусть Жанна давно уже для меня никто, пустое место, но когда-то она родила мне замечательного сына, и это не даёт совсем забыть о ней.

— Она повесилась, — отвечает, размазывая по лицу слёзы и остатки макияжа. — Надо поехать, на опознание…

Истерика, вроде бы, уже прошла, но Анна Михайловна, попытавшись встать, снова заваливается на банкетку.

— Помоги мне, пожалуйста, — просит жалобно, хотя это совсем на неё не похоже. — Ты же знаешь, я совсем одна.

И это правда, потому что тесть давно умер, и сейчас Анна Михайловна тихо доживает отведённое судьбой время в пустой квартире. Пустота и одиночество — как много этого в наших судьбах, и это роднит нас лучше, чем может показаться на первый взгляд.

— Отвези меня в морг, я боюсь не доехать.

Ладно, чёрт с тобой, повезу.

— На мотоцикле ехать не предлагаю, сейчас такси вызову.

Она пожимает плечами, согласная на всё, лишь бы не быть сейчас одной, а я, вызвав машину к подъезду, иду в кухню. Открываю шкаф, достаю бутылку коньяка и наливаю половину стакана. Чёрт возьми, утро ведь на дворе, а я уже пью, но за помин непутёвой души бывшей жены можно и поступиться принципами.

Всё ещё мерещится, что это может оказаться глупой шуткой, но что-то подсказывает, что покойники не оживают.

Вокруг гнетущая тишина, вязкая и липкая, но я уже привык. Понимаю, что мог бы не помогать бывшей родственнице, но вроде бы как в память о том хорошем, что когда-то было у нас с Жанной, сделаю это. Неважно, чем всё закончилось, однажды ведь была любовь.

Можно ненавидеть человека, но если вас связывают общие дети, чужими вы уже не будете никогда.

В окно замечаю подъехавший тёмно-серый автомобиль с шашечками на крыше, ставлю стакан в мойку и иду в коридор. Молча обуваюсь, а Анна Михайловна, уйдя с головой в своё горе, не обращает на меня внимания. Несмотря ни на что, жалко её.

— Пойдёмте, машина приехала.

— Да, Витя, я иду.

Помогаю ей встать, и она бросает на меня благодарный взгляд.

Когда распахиваю дверь, замечаю парнишку в форменной футболке и папкой в руке. Курьер, чёрт возьми! Совсем забыл!

— Жданов Виктор Андреевич? — интересуется парень, сверяясь с документами.

У меня нет ни времени, ни желания расшаркиваться, потому рявкаю:

— Письмо привёз?

Вздрагивает и неуверенно кивает, протягивая мне бумаги. Ставлю роспись в нужном месте, и через мгновение становлюсь обладателем ценного груза, а парень исподтишка рассматривает мои татуировки. Делаю вид, что ничего не замечаю, и он в итоге убегает в сторону лифтов.

Кладу письмо в карман — чуть позже прочту, — ощутив напоследок что-то плотное внутри. Чего там Ася удумала? Мне дико хочется разорвать этот чёртов конверт и понять, что приготовила для меня валькирия, но пока что повременю. Сначала отвезу тёщу к моргу, а то ещё дубу даст от горя. Несмотря ни на что, Жанна была её дочерью. Уж я-то знаю, насколько невыносимо больно хоронить собственных детей, пусть и непутёвых.

Мы молчим, каждый по-своему переживая эту новость. Мне, лично, не верится, что Жанны нет во всех смыслах этого слова. Когда-то, сразу после смерти Яна, я неистово желал этой женщине смерти. Казалось несправедливым, что Ян лежит в земле, а мать, предавшая собственного сына, живёт и радуется. Потом ненависть утихла, сменившись вначале брезгливостью, а после и пустотой.