Назад дороги нет (СИ) - Манило Лина. Страница 57

Называю адрес городского морга, а Анна Михайловна, будто в прострации, сворачивается клубочком на заднем сидении и следит невидящим взглядом за дорогой, пробегающей за окном.

Пару раз порываюсь достать письмо из кармана и прочесть его наконец, но останавливаюсь, потому что не хочу трясти своей личной жизнью перед чужими людьми. Потом, всё потом.

— Витя, спасибо тебе, — говорит бывшая тёща, когда таксист паркует машину у центрального входа в городской морг. За время поездки Анна Михайловна, кажется, полностью пришла себя, а во взгляде уже не сквозит отрешённость на грани помешательства. — Я постараюсь недолго.

— Не за что.

Она выходит, а я следом. Нужно покурить, потому что на душе как-то очень уж паршиво. Достаю сигареты из кармана и снова натыкаюсь на письмо, а ещё стакан этот проклятый так и не вытащил. Всё, надоело, нужно прочесть, потому что это на самом деле важно. Хоть новость о смерти Жанны и выбила из колеи, всё-таки маразма у меня ещё нет, знаю, кто мне на данном этапе жизни дорог.

Присаживаюсь на лавку, отрываю край конверта, и на колени падает какой-то продолговатый плоский предмет. Беру в руку, верчу и так, и эдак, но чёрт его знает, что это за херота. Когда замечаю две тонкие сиреневые полоски в круглом окошке, сердце, кажется, пропускает удар.

Чёрт...

Внутри конверта лежит свёрнутый в четыре раза листок бумаги. Вырванный из школьной тетрадки, размашисто исписанный с первой до последней строчки крупным почерком. Пока читаю, понимаю, что стою в шаге от того, чтобы умом тронуться.\

"Дорогой мой человек.

Вот сейчас перечла, и поняла, насколько старомодно это должно смотреться со стороны, но ты уж потерпи свою валькирию, я в последние дни не очень хорошо соображаю.

Ты знал, что я трусиха? Да, представь себе. Нет, нет, если ты вдруг собрался сейчас смеяться, то не нужно, я не шучу. Я трусиха. Потому смело можешь перестать называть меня валькирией, и можешь придумать мне какое-нибудь другое прозвище. Рохля, например. А что? Вполне годится.

Так вот... Я должна ведь лично сказать тебе о том, что у нас будет ребёнок, но вместо этого пишу пространное и путаное письмо, из которого ты, наверное, совсем ничего не понял.

В общем.

Я беременна.

Знаю, насколько эта тема для тебя сложная и болезненная, потому и говорю вот так, письмом. И да, я готова к тому, что ты не захочешь предавать память Яна. Не смогу тебя в этом винить, знай об этом, но...

Знай, какой бы ни была твоя реакция, я оставлю этого ребёнка. Он мой, я его выстрадала. Ясно?

Я буду тебя ждать сегодня в полдень, в нашем лесу. Ты меня понял? Ты вспомнил, где это? Очень на это надеюсь...

Но только знай: если приедешь, то я тебя уже не отпущу. Никогда. Потому подумай хорошенько сперва, нужно оно тебе или нет.

Твоя трусливая валькирия".

Перечитываю письмо в третий раз, вчитываясь в написанное. Ребёнок? У меня?

Письмо падает на землю у ноги, а я закрываю лицо руками, пытаясь привести мысли в порядок. Тру глаза, бороду, разгоняя кровообращение, но дрожь во всём теле не унять. Просыпается что-то глубинное, давно забытое. Почему-то на память приходят картины того, как я висел вниз головой на турнике, а Роджер, ещё тогда двуглазый, смотрел на меня снизу вверх и умолял не пороть горячку. Тогда я впервые узнал, что Жанна беременная и почти предложил ей сделать аборт, но не хватило духу. Пошёл советоваться с Роджером, а тот чуть шею мне не сломал за такие фокусы.

Но сейчас, по прошествии стольких лет, прислушиваясь к себе и намеренно будоража гнилую память, понимаю, что я уже не тот мелкий сосунок, страшащийся открывающихся перспектив.

Я люблю Асю, люблю так, как никого до неё и никогда уж после. И я уверен на двести процентов, что все мои чувства взаимны. Никогда я не был так близок к тому, чтобы назвать себя счастливым человеком, потому, что бы там она себе не думала, отпускать не собираюсь. Пусть рожает, пусть. Может ещё десятерых родить, лишь бы я мог и дальше чувствовать такой покой и имел поводы любить рассветы и радоваться закатам.

Только, мать их, я опаздываю!

Выхватываю телефон, набираю номер Аси, но в ответ “абонент не абонент”. Чёрт её дери, снова куда-то телефон дела, безумная женщина. Оглядываюсь по сторонам и замечаю, что Анна Михайловна выходит из здания, а в глазах такая боль плещется, что сразу понимаю: ошибки быть не может, Жанна на самом деле умерла. Чёрт, до последнего ещё надеялся, что это очередной фокус бывшей жены, и всё это окажется дурацким розыгрышем или ловкой инсценировкой, но нет, на этот раз всё действительно закончено.

— Надо похороны организовать, — бормочет Анна Михайловна, а я понимаю, что ей нужна помощь.

— Садитесь в машину и езжайте домой, — говорю, помогая ей забраться в салон, — о похоронах не беспокойтесь. Хорошо? Договорились?

Это малое, что я могу сделать для своего сына, потому что, как бы там ни было, он до последнего любил Жанну и в тайне — знаю это — ждал, что она вернётся. Жаль, что встретиться у них получится только за последней чертой.

Когда такси отъезжает, набираю Карла, у которого хранятся запасные ключи от всего моего движимого и недвижимого, и прошу, чтобы кто-то из его ребят подогнал мой байк к моргу. Вот за что люблю белобрысого засранца, так это за то, что он даже не удивился моему месту нахождения. Лишь бросил короткое “жди” и отключился.

Чёрт возьми, время скачет галопом, и мне до боли под лопатками страшно опоздать. Не хочу, чтобы валькирия подумала, что останется одна. Судя по тону письма, она уже убедила себя, что могу сбежать, да только хрен им всем, никуда я не денусь.

Теперь лишь бы успеть.

27. Ася

Когда такси, привезшее меня к лесной тропинке, скрывается за горизонтом, смотрю на наручные часы и понимаю, что слишком рано приехала. Только половина двенадцатого, но мне так хотелось скорее добраться до нужного места, что не выдержала и рванула сюда. Хочется скорее закончить уже этот цирк, потому что всё это слишком сложно для меня. Надо было не слушать маму, а сказать всё самой, глядя в глаза, но теперь уже поздно. Раз решила действовать таким образом, менять ничего не стану.

С таксистом договорилась, что он приедет сюда через пару часов — после долгих раздумий во время поездки, мне показалось, что этого времени будет достаточно, если Викинг захочет быть с нами, а если нет… что ж, к такому повороту событий я тоже была готова.

С детства я научилась тому, чтобы не радоваться раньше времени. Лучше продумать все варианты, тогда многое, даже самое ужасное, воспринимается гораздо легче. Жаль, только в истории с Сашей шла вперёд с широко закрытыми глазами, будто бы не замечая сигналов, которые подавала мне судьба почти с самого начала.

Так, стоп! О чём я вечно думаю? Но, наверное, мысли о бывшем муже, который на самом деле уже стал бывшим, кажутся в этот момент наиболее безопасными, потому что с этой стороны ничего плохого уже не жду. Прошлое, при всём своём негативе, хорошо лишь в одном — оно уже никогда не повторится.

Тревога давит на сердце, но отгоняю прочь мрачные видения. Правда, от ежеминутного посматривания на наручные часы ничего не спасает, а время будто бы замерло, и тонкая стрелка, хоть ты тресни, с места почти не двигается. Чёрти что, в самом деле!

Отвлекаюсь на разглядывание уже знакомых ландшафтов, и виды соснового бора постепенно успокаивают. Упоительно пахнет хвойной смолой, а птицы где-то в небе щебечут, не переставая, и голоса их растворяются в сонной тишине июньского полдня. На удивление даже тошнота прошла, хотя ещё пару часов назад наизнанку выворачивала. Делаю мысленную пометку почаще приезжать сюда, где так вольно дышится полной грудью и совсем не кружится голова. А ещё здесь удивительно легко и спокойно, тепло и уютно. Мимо проезжает незнакомый парнишка на велосипеде, и длинные светлые волосы развеваются за спиной. Забавный. Пройдя ещё полсотни метров, натыкаюсь на двух старушек, самозабвенно выискивающих в траве что-то невидимое глазу. Грибы, возможно, или какие-то ягоды. Сейчас, несмотря ни на что, у меня на дивность прекрасное настроение. Хочется обнять весь мир, покружиться на месте и петь, петь, сливаясь голосом с птичьим гомоном. Ведь если научиться щебетать как они, то, возможно, и взлететь получится. Такая глупая мечта — летать.