Карантин - Зорин Виталий. Страница 40

Секунды, доли секунд? Нет. Ноль! Ноль времени! Как электрон в возбужденном атоме перескакивает с одной орбитали на другую вне времени, так и готовое решение порой появляется в голове одновременно с происшедшим событием.

Хорошую пословицу некогда придумал полководец Суворов: «Сам погибай, а товарища выручай!» – да только для данного случая она не подходила. Даже криком Никита никого не смог бы предупредить – не услышали бы его из-за рева турбин. Поэтому оставалось лишь два варианта – либо бежать к самолету и погибнуть вместе со всеми, либо постыдно удирать прочь, спасая свою жизнь. Инстинкт выбрал второй вариант…

Между вспышками на горизонте и страшным взрывом лайнера прошло не более трех-четырех секунд, и Полынов не успел преодолеть за это время и двадцати метров. Но обострившаяся интуиция сработала мгновенно – будто почувствовав спиной, Никита прыгнул, распластавшись в воздухе, как бы ныряя в воду.

Взрывная волна подхватила его, пронесла метров семь над землей, отпустила, и Никита, сгруппировавшись, пару раз кувыркнулся, перекатившись по каменистой равнине, вскочил и, не снижая темпа, побежал дальше. Несколько мелких осколков просвистели поблизости, а затем скрученный спиралью кусок обшивки пролетел над головой, упал и некоторое время катился впереди, пока Полынов, как заправский барьерист, не перепрыгнул через него, ухитрившись при этом оттолкнуться подошвой ботинка от рваного края катящегося обломка. Этому, как и прыжку во время взрыва, его до автоматизма натаскали в спецшколе – перепрыгивать через катящиеся впереди бочки, обязательно отталкиваясь от них, иначе они тут же догонят и отобьют пятки. Но, опять же, все это Полынов проделал чисто машинально, на уровне условного рефлекса, как опытная секретарь-машинистка ударяет по клавиатуре компьютера, абсолютно не задумываясь, каким пальцем по какой клавише бить. Та же спецподготовка не позволила инстинкту перерасти в панику, чтобы удирать без оглядки, до умопомрачения.

Заметив на плоской поверхности степи небольшую ложбинку, Никита прыгнул в нее, перекатился, стараясь как можно больше запорошить себя пылью, и замер, распластавшись на земле, лицом к взорванному самолету.

Секунд десять он еще ощущал себя загнанным животным, затаившимся от погони, с бешено колотящимся сердцем и чуть ли не разрывающимися от судорожных сокращений легкими – страх отнюдь не способствует соблюдению правил экономного дыхания во время бега. Взгляд чисто рефлекторно зафиксировал на месте катастрофы громадный столб огня с клубами черного дыма и разбросанные вокруг в радиусе никак не меньше ста метров обломки самолета.

А затем сознание включилось, и тогда наконец организм вышел из-под контроля – Полынова вырвало.

Вероятно, здесь сказалось все: и вчерашнее отравление, и то, что Никиту впервые в жизни укачало в самолете, и два подряд покушения, одно из которых закончилось гибелью самолета, экипажа и спецбригады МЧС. Какими бы железными ни были нервы у разведчика, но, в конце концов, он живой человек и ничто человеческое ему не чуждо.

Первым делом, когда пришел в себя, Никита огляделся. Останки самолета еще горели, и до ушей доносился странный звук пламени – будто не огонь вздымался к небу, а трепетало на ветру огромное полотнище черно-багрового траурного знамени. Аккуратно присыпав пылью рвоту, Никита подался было назад – да так и застыл. Со стороны командного пункта учений к месту взрыва на полной скорости пылили два открытых «уазика».

Полынов скрипнул зубами. Ай да полковник Федорчук! Надо же, какую «развесистую клюкву» на уши навесил! Нет, видите ли, у генерала Потапова штабной машины…

«Уазики» затормозили метрах в двадцати от горящих обломков, и из них посыпались десантники с огнетушителями наготове. И трех минут не прошло, как пламя было сбито, а развороченный остов самолета окутался белесым паром. Все предусмотрел генерал Потапов – не напрасно его спецы заставляли самолет кружить над Каменной степью, выбирая для посадки место подальше от карантинной зоны. Одно дело, когда об акции «зачистки» знают двадцать-тридцать человек из спецподразделения при штабе, другое – когда за расстрелом самолета из ручных ракетометов наблюдают из окопов солдатики срочной службы. Понятное дело, что сейчас основная задача спецподразделения – найти черные ящики и стереть записи о благополучной посадке. Тогда комар носа не подточит – мол, сами летчики виноваты, что-то не рассчитали, заходя на посадку, и гробанулись… Вон и какой-то офицерик место катастрофы видеокамерой снимает, чтоб, значит, как положено, картину для следствия военной прокуратуре с места событий, так сказать, с пылу с жару представить… Оперативно работают, не подкопаешься. Само собой, куски, содержащие даже призрачный намек на неестественность катастрофы самолета, вырежут – а пленочку для прокуратуры смонтируют как надо.

Полынов уткнулся лицом в пыль. Хорошо, успел отодвинуться назад, а то пришлось бы сейчас мордой в собственной блевотине лежать. Оператор, несомненно, снимет и окружающую панораму. В пыли Никита вывалялся основательно и не боялся, что его обнаружат при просмотре и монтаже пленки. Но вот если пленка зафиксирует блеск его глаз, тогда кадр увеличат, увидят живого свидетеля… И в Каменной степи откроется сезон охоты на человека.

Около часа Никита лежал в ложбинке под палящим солнцем, не смея пошевелиться. Хотелось пить, во рту пекло от желчи, а в левый бок, под ребра, немилосердно давил кирпич мини-компьютера. Корпус пентопа, как и гарантировал Алексей, был целенький, но в сохранности начинки Никита глубоко сомневался.

Испытание под траками танка – это для корпуса, а для внутренностей нужно испытание встряской. И во время своих «кувырканий» Никита это испытание пентопу устроил по полной программе, так что, наверное, если его сейчас открыть, изнутри крошево деталей посыплется…

Но ни жажда, ни солнце, ни боль под ребрами не доставляли таких мучений, как возникшая в голове картина бегства от самолета. Почему-то видел ее Никита глазами Леночки Фокиной. Будто сидит Леночка в кабине трейлера, как раз выезжающего из трюма самолета на пандус, и видит спину улепетывающего во все лопатки Никиты. И столько недоуменного изумления в глазах Леночки, что у Никиты от бессильной ярости на копошащихся в останках самолета десантников окаменело сердце и задеревенели мышцы на лице. А картина в голове все повторялась и повторялась, будто ее зациклило…

Внезапно до слуха Полынова донеслись далекие, приглушенные голоса. Предельно медленно, миллиметр за миллиметром, он приподнял голову и посмотрел сквозь щели едва приоткрытых век. К счастью, офицер уже закончил съемку и спрятал видеокамеру, но десантники продолжали копаться в обломках. Человек пять разбрелись по степи, осматривая далеко разлетевшиеся осколки. Двое десантников стояли метрах в пятидесяти от Полынова и разглядывали крупный обломок обшивки самолета, во время взрыва пролетевший над головой Никиты. Один из десантников нагнулся, что-то поднял с земли, показал напарнику, и оба рассмеялись.

Мои солнцезащитные очки, узнал Полынов. Когда кувыркался во время взрыва, они чудом удержались на переносице, а вот когда прыгал через катящийся обломок, слетели… Зато кепи осталось при нем. Как вытирал пот с лица, так оно до сих пор было зажато в руке мертвой хваткой.

Десантник с довольным видом нацепил уцелевшие очки.

"Смеетесь, гады, – сцепил зубы Полынов. – Весело вам, что взрывом людей на кровавые куски разорвало, а очки уцелели. Ладно, недолго тебе, подонок, веселиться осталось. Кого-кого, но именно тебя я по очкам узнаю. Всю обойму разряжу, дай только срок!

За Леночку Фокину, за Володю Мигунова, за Олега Братчикова, за Василия Тимофеевича Устюжанина и за весь экипаж…"

От «уазиков» что-то зычно прокричали в мегафон, и разбредшиеся по степи десантники заспешили к машинам.

«Ага, – понял Никита, – нашли все три черных ящика…»

Десантники живо попрыгали в машины и укатили, а Никита продолжал неподвижно лежать. У обломков самолета никого не осталось, но Полынов не мог себе позволить рисковать – вдруг кто-то наблюдает за местом катастрофы в бинокль. Единственное, на что он решился, – осторожно вытащить из-под себя полу куртки с пентопом, а затем, уткнувшись лицом в пыль и чрезвычайно медленно перемещая руки, натянул на голову кепи. Голову от солнца он кое-как защитил, но вот от жажды спасения не было.