Скользкая дорога (СИ) - Байдичев Константин. Страница 22

Я глаза округлил от изумления, эта присловка одно время была любимой у нашей гопоты.

— Это как?

— На Камчатке так говорят! Не с кондачка взяли! Тамотки бывает — Авача [49] как пыхнет дымом с огнем и полетели каменюги по ветру. Так и тут, чеши по ветерку быстрей, пока не началось!

Никанорыч сделал неопределенный жест правой рукой, я проверил, заряжен ли револьвер, сунул его за пояс, затянул поясной ремень, чтобы ствол не выпал, подхватил свое барахло, тюк Никанорыча и спрыгнул на пирс. Поднял голову, услышав, как надо мной кашлянул Иван.

— Не забыл куда идти?

— Не забыл.

— Ну, с богом! — и перекрестил меня.

Я развернулся и пошел, не оглядываясь, к выходу из порта. Начавшийся дождь должен отогнать любых возможных соглядатаев. Хотя откуда они? За кем соглядать? Да и темень подступает, не шибко кого разглядишь в ней. Идти недалеко, Иван еще с воды мне показал и дом вдовы Рудневой и лавку американцев. До полной темноты совсем немного, надо не спеша поторапливаться. Ммм-да уж, Николаевск нонешний на будущий совсем не похож. Деревня деревней. Улицы тесные, дороги грунтовые, тротуары из досок, лужи, грязь, телега вон едет, пароконная. С бочками. Небось с парохода. Темень уже вот-вот настанет. И как они дорогу находят? Вон и нужный дом. Быстрее, а то вымокну до нитки.

— Ви ал лайф ин э еллоу сабмарин, еллоу сабмарин, еллоу сабмарин, — стою на крылечке и любуюсь подсвеченным утренним солнцем противоположным берегом Амура, тихонько напевая "Желтую подводную лодку". Силуэты сопок за сто пятьдесят лет нисколько не изменились. Только прОсек нет. Ох, хорошо-то как! Тучи за ночь разогнало, с утра морозец, изо рта пар, лужи застыли (градусов 5 ниже нуля) ветра нет. Настроение — обалдеть! В смысле, отличное. Выспался в чистой постели, перед сном в баньке помылся — хозяйкины соседи топили баню к приходу "Корсакова", ждали приезда сына. Ну и мне обломилось, так сказать, "присоседился", хозяйка похлопотала. Такое приятное ощущение — лечь в свежезастеленую хрусткой простыней постель после баньки, эх! А сейчас завтракать и в лавку. Заходя в дом, плотоядно потираю ладони — запах блинов и свежезаваренного чая бесподобен! Расстаралась Прасковья Ильинична, дай ей бог здоровья.

Вещи пока оставлю в комнате. Таскать на хребтине два баула неслабого веса (как два стопятых аккумулятора), причем без ручек (обычные тюки) неохота, потому как тяжело и совсем неудобно. Понятие эргономика тут еще не существует ни в каком виде. А ну как не будет никого в лавке? Обратно с ними тащиться? Нет уж, возраст уже не тот тяжести таскать.

Так вот ты какой, северный олень! Хуго, блин, Штайер. Копия фюрера, только нос и правда, кривой. А худющий! Вместо гутен морген почему-то произношу: Гитлер капут! Уго дергает верхней губой, отчего становиться очень похожим на советскую карикатуру в исполнении Кукрыниксов [50], недоуменно моргает, потом на полном серьезе выдает:

— Этот швайненхунд продаль вас какой-то дрэк э-э-э хлам? О, я-я, ф такой ворфал э-э-э случай Гитлер капут — есть гуд э-э-з карашо! (тут он показывает мне большой палец правой руки и я вижу что указательный и средний пальцы на ней отсутствуют) Но ич беклаген э-э-э я сожалеть, Отто сьегодня раух э-э-э отдыхать! Если вы хотеть его тотен э-э-э убить — приходить завтра!

У них тут есть живой Гитлер? Них*я себе, пошутил! Я с трудом перебарываю желание расхохотаться, достаю кредитки и говорю, что желаю обменять их на доллары. Поосторожней надо со словами, назвал Гитлера, вот тебе и Гитлер. Как бы джинна какого-нибудь не вызвать таким макаром, или черта…

Хуго сосредоточенно морщит нос, достает деревянные счеты:

— Герр хат голд э-э-э иметь деньги? О, дас ис гуд э-э-э карашо! Доллар альзо карашо! Ич, яаа, считать!

Сопит перебитым носом, перекладывая кредитки и щелкая счетами. Закончил, уважительно покрутил головой:

— О-ля-ля, уан таузенд уан хандред э-э-э один тысяч и сто доллар! И ешчо файв, пять, мейн провизионен э-э-э-э, комиссия, э-э, процент, ду ю эгри, ви согласен?

— О, я, я! Данке шон, камрад!

Лицо Хуго расцветает широкой улыбкой, видны желтые зубы заядлого курильщика, он искренне рад:

— О-о-о! Дойч шпрехен?

— Найн! Совсем чуть-чуть…,- показываю маленький зазор между большим и указательным пальцем.

Хуго расстроился. Как быстро у него меняется настроение! Худой, лицо нервное, явный холерик! С таким желательно общаться мягко и аккуратно. Впрочем, лицо немца вскоре разглаживается, он даже приободрился:

— Приятно хот шут-шут услышать родной язык. У вас неплохой (он щелкает пальцами) произношений. Вы были Германия? Давно?

— Не был. Знакомые немцы, что-то слышал, что-то запомнилось… Оказывается, вы говорите по русски лучше, чем мне сначала показалось!

— Состоятельный человек есть кароши собеседник. А местный бауэр [51] унд туземц… — Хуго изобразил эдакий жест правой кистью и скривился, как будто укусил лимон.

Вот же немец-перец-колбаса! Высшая, бл**ь, раса! И откуда это в них? Нос уже ломаный, а все неймется! Стоило бы этому арийцу в чавку еще разок-другой поднести, чтобы поопасился перед русскими понты кидать. Даже перед нанайцами. Ну ничего, спесь и по другому можно сбить. Убираю улыбку и сухо произношу:

— Герр Штайер, мне необходимо видеть герра, или, скорее уже мистера Болена, шкипера. Сегодня. Желательно сейчас.

Хуго, кажется, проняло. Во всяком случае, он внимательно оглядел меня, пошмыгал носом и объявил:

— Айн час. Или цвай. Ви понимать, что мистер Болен есть заньят и не может э-э-э бистро бьежать по просьба неизвестно кого, герр…

— Василий, — представляюсь и светски приподнимаю весьма неновый треух, презентованный мне "братцем" Петей, вместе с остальной одеждой, именем, биографией и документами.

— Герр Васили, эээ, порт близко, мистер Болен быть шхуна, он уделит вам времья, ви обсудить что хотеть. Бистро и просто.

А Никанорыч предупредил, чтобы я не отсвечивал в порту. Так что…

— Я с письмом и посылкой от Фролова. Питер их ожидает, но не хотел бы, чтобы кто-то увидел почтальона. Потому я здесь и настоятельно прошу вас, Хуго, пригласить мистера Болена. Это ведь обычное дело, он посещает вашу лавку, не так ли?

— О, ви весьма осведомлены, герр Васили!

Делаю морду тяпкой, многозначительно молчу. Хуго испытующе смотрит на меня, я молча смотрю в ответ, он кивает:

— Я поняль, герр Васили, ви ждать, или зайти через цвай час?

Бросить у вдовы вещи, не предназначенные постороннему глазу, Саежку с патронами, к примеру, или аптечку вовсе не входит в мои планы. Сейчас сбегаю и вернусь.

— Через два часа я буду иметь честь снова нанести вам визит, герр Штайер.

Хуго снова кивает и снова улыбается. Все идет по плану. Отлично! Я выхожу на улицу. До дома Рудневой идти всего ничего. И я не спешу. Целых два часа ничегонеделания… чайку с хозяйкой попить, что-ли, время и пройдет… Солнце пригрело, Амур утихомирился, небо голубое, сопки зеленые, людей на улицах немного, кивают друг дружке, здороваются, на их лицах нет печати угрюмости, свойственной моим современникам. Грязь на улицах замерзла, идти гладко и легко, привольно дышится, дым из печных труб на утреннем морозце пахнет невыразимо приятным ароматом. Все вокруг сильно напоминает детство и деревенское житье у бабушки. На меня накатывает какое-то совсем несвойственное мне умиление, растроганность, что ли… Ну на кой черт мне та Америка? Поселюсь на Родине и буду жить-поживать. Это же мой родной Николаевск, я здесь родился! Дом построю, собаку заведу, на охоту буду с Никанорычем ходить, на рыбалку… Тут же себя одергиваю: Михалыч, ты тут еще не родился. Ты сейчас тут инородное, непойми откуда вынырнувшее тело! Останешься — стопудов заметут! Надо выправить надежные документы, сверстать себе гладкую биографию, чтобы никакой пристав не смог доколупаться. А уже потом можно будет осесть тут и жить-поживать, добра наживать! К иностранцам наши власти всегда больше уважения имели, чем к своим. Шустрее шагай и делай, как задумал. А патриотизьм в чем другом проявишь. Если уцелеешь. Но пока везет…