Скользкая дорога (СИ) - Байдичев Константин. Страница 41

Сидим на тюках, отдыхаем. До Ситки осталось всего ничего — километра два. Пацаны поубавили веселухи, с наслаждением сидят, вытянув ноги, одежда парит… в лесу, метрах в двухстах от нас затрещала и взлетела сорока. И еще одна. Продолжая улыбаться и не меняя выражения лица, достаю трубку, огниво и, прикрыв естественным жестом курильщика рот руками, (индейцы умеют читать по губам) говорю вполголоса:

— Всем внимание! Двести пятьдесят ярдов от нас, по направлению к морю, в лесу кто-то прячется. Думаю, тлинкиты. Не оглядывайтесь, не делайте резких движений. Пока я раскуриваю трубку, вставайте по одному и спускайтесь в ручей, типа попить воды. Вон там.

Показываю глазами на кусок берега, за которым можно скрыться от наблюдателя со стороны, где я заподозрил засаду.

— А… — начал Жозеф, но я тихо обрываю его:

— Все потом! Делай, что говорю. Давайте, по одному, первый — Ван!

До чего смышленый китаец. Встал, поглядел на ручей, вроде выбирая куда пойти, потом шагнул к краю русла, прыг и только макушка видна. Гляжу, а к его лыжам веревочка привязана и за ним тянется. Когда успел? Чиркаю огнивом, раз, другой, табак в трубке затлел, раскуриваю, пацаны смотрят на меня, ждут команды. Говорю:

— Не торопясь, по одному привяжите веревки от лыж к поясам, только не все разом, а по одному. У кого веревка короткая привяжите к лыжам товарища. Юра первый.

И этот не оплошал, встал и ушел за Ваней. Выпустив клуб дыма, напевно произношу:

— Жо-зеф!

Опп-ля! Третий пошел! Четвертый! Отлично! Встаю с тюка, выбиваю трубку о приклад, достаю подзорную трубу навожу в предполагаемое место засады и командую:

— Тащите лыжи!

Оппа, тюки уезжают вслед за мальчишками. Уже не таясь, сталкиваю свой тюк в русло ручья и спрыгиваю в общую кучу:

— Оружие зарядить, патроны дослать! Ван, заряжай картечь! Если тут засада, то индейцы поняли, что обнаружены. Может, сами уйдут. А нам нужно быстро бежать к Ситке. Снимайте груз с лыж.

Вижу недоумение на лицах, говорю:

— Мясо бросаем. С грузом можем не уйти. Не хватало еще из-за оленей поймать пулю или стрелу.

Ван возбужденно выкрикивает:

— Капитана, я схозу, подыглену! Мозет инди усли!

Мотаю головой:

— Нет! Растащат нас в разные стороны, потом по одному и перебьют! Только вместе держаться! Снимаем тюки, встаем на лыжи! У индейцев лыж нет, на таком снегу мы быстрее.

Китайцы возбужденно затрещали между собой. Смотрю, скинули тюки, разделили мясо килограмм по десять и в поняги, на спины. Ну да, в их понятиях кощунство и святотатство — бросить столько еды. Они в Америку-то от голодухи и сбежали. Жозеф глянул на них и тоже кинул в понягу пару кусков мяса. Ладно, до Ситки чуть-чуть осталось, да и полный рюкзак от стрелы и пули спину прикроет. Готовы? Перезаряжаюсь картечью, Ван тоже. Встаю на лыжи первым в колонне.

— Ван, если меня убьют — ты старший. Убьют Вана — старший Жозеф! Если на самом ручье тоже засада — уходите в сопку до гольцов и через них в город. Пошли!

Быстро идем по руслу ручья. Он не замерз, лениво бежит себе полуметровой лентой в середине двадцатиметрового русла. В самом русле снега немного и он твердущий, вперемешку с песком, а свежий пухляк выдуло отсюда, как из трубы, лыжи стучат по насту. Ручей от дороги отделяет полоска кустов, в которых и не спрятаться на первый взгляд, но я не обольщаюсь — индейцы мастера засад. Опасное место все ближе, вот-вот подойдем, оппа, есть контакт! Я выстрелил картечью по макушкам кустов и заорал:

— Ложись! Без команды не стрелять!

Мальчишки попадали в снег, выставив в сторону нападавших стволы винчестеров. Вынув стреляный патрон, заменил свежим. Сам, не отрываясь, разглядываю предполагаемую засаду. Вот они! Всего двое. Это не значит, что я вижу всех.

— Эй, вы, там, в кустах! Выходите или убью!

Звенящая тишина минут пять. Утекли? Нет. Среди кустов выпрямляются две фигуры в бело-серых оленьих куртках. У обоих луки в руках. До них метров тридцать. Если их не двое и кто-то попробует напасть — хотя бы этих одним выстрелом срежу. Подходят ближе. Так и есть — молодые тлинкиты, ровесники моих пацанов. Задиры и хулиганы, постоянный источник проблем. Впрочем, как у всех и везде.

— Руске?

— Да, русские. Зачем подкрадывались? Охотники на бледнолицых? — я наезжаю на аборигенов. Если им не нагнать холода и сразу не поставить себя, драки не избежать. Тлинкиты — настоящие отморозки, полностью безбашенные. Вступают в драку не задумываясь и ножами пыряют бестрепетно. Даже между собой. Беспредельщики наших девяностых — просто щенята перед ними. Между тем тлинкиты подошли вплотную и один из них удивленно выговаривает:

— Руске ушел за море. Осень.

— Не все. Мы остались. Мы теперь русские американцы.

— Сачем оставил тут мясо? — насмешливо спрашивает тлинкит постарше.

— Груз мешает. — я без паузы подсекаю спросившего лыжей под колено. От неожиданности тлинкит изгибается назад, гладкие подошвы мокасин проскальзывают и он падает навзничь. Я тут же упираю ему в лоб ствол ружья, щелкаю курками. Одновременно со мной мальчишки вскакивают и окружают второго, наводя на него винтовки. Тот выхватывает здоровенный тесак, но Саша пыром тыкает ему в лицо стволом винчестера, Жозеф подкатывается сзади под коленки, Юра ловко бьет винтовкой по руке с ножом, а у Вани в руках оказывается веревка, которая захлестывает шею индейца. Обезоруженный тлинкит падает навзничь, пытается вскочить, но китайцы виснут на нем, затягивают веревку на шее и он, хрипя, падает. Возможно, они ожидали даже выстрелов в лицо и совсем нас не боялись, но нападения исподтишка — не ждали.

— Вы мои пленники! — провозглашаю я. Если рядом есть еще индейцы, то сейчас они себя проявят. Но вокруг тихо и я успокаиваюсь. Похоже, двое тлинкитов из небогатого рода (огнестрела нет) решили проследить за нами, при случае ширнуть стрелой в спину. Пока опасности нет. Пока! Но нужно спешить.

— Вяжите их!

Китайцы быстро вяжут пленных по рукам и ногам. Командую вернуться за мясом. Пацаны обрадованно бегут за тюками и вскоре, пыхтя, притаскивают брошенный груз. Обращаюсь к пленным:

— Понесете мясо!

Тлинкиты отрицательно замотали головами, но тут не толерантный двадцать первый век. Я сбрасываю с ног лыжи и с ноги пробиваю обоим "корня" прямо в лица, для доходчивости. Олочи не берцы, в тех бы я им поломал носы, но и так достаточно — у обоих течет кровяная юшка, которую они судорожно сглатывают. Вид и вкус крови убедительнее слов. Они явно такого не ждали от бледнолицего, удар ошеломил, но молча терпят. Нагибаюсь над лежащими с ножом:

— Вы мои пленники. Вы просрали свое оружие, вы связаны, как рабы перед новосельем [83], вы ничего не можете сделать, даже себя убить. Сейчас вы просто живое мясо. Пока живое. Я могу снять с вас скальпы и повесить на дереве за ноги. Вам до заката выклюют глаза сороки. Могу просто бросить тут связанными. И вас сожрут гризли. Они сейчас доедают оленью требуху совсем рядом. Стоит нам уйти, они придут сюда. Ты слышишь меня? Ты понял меня? — я тычу в ухо тлинкита ножом. Несильно, но ухо закровило, алые капли потекли ему к затылку. Он кивает. Я продолжаю:

— Но я не ищу себе врагов. Вы понесете мою добычу в Ситку, вместе с нами. Перед фортом я вас отпущу, отдам луки и ножи. Я никому не скажу, как вы попали в плен. Даю слово! Будете сопротивляться — протащу по центру Ситки на веревке, покажу всем, что вас поймали бледнолицые и отдам солдатам. За попытку нападение вас повесят за шею и вы умрете. Ваши старшие скажут, что раз вы попались бледнолицым, вы потеряли лицо. Вы станете едой для собак и сорок, а над вашим родом будет смеяться все племя.

Индеец было дернулся, да без толку, китайцы его повязали на совесть. Он минут пять молчал, я уж отчаялся, что он заговорит. Уже стал прикидывать, как их тащить в город (я не садист, чтобы их просто так убить или скормить медведям, и не повесили бы их, это я так, пурги нагнал для устрашения) но индеец, наконец, родил пару слов: