Звонница(Повести и рассказы) - Дубровин Алексей Александрович. Страница 23

Пленный пермский механик понимал, что боится звезда яркого света, громкого голоса и завистливых взглядов. Товарищи несколько раз спрашивали, как ему удалось остаться в живых? Он находил правдоподобные ответы, но о немце по-прежнему молчал. Что-то вокруг менялось. В последнее время расстрелы прекратились, нередки стали случаи возвращения в бараки больных, ранее отобранных, как думали многие, для «списания». В лагере начали поговаривать о крупных поражениях немцев на фронте, связывали с ними послабление режима и проявляемую заботу о больных. Но Михаил догадывался: не фронт здесь играл решающую роль. Ах, если бы он только мог поговорить с комендантом, расспросить его о семье, о профессии, о годах молодости! Скольких бы расстрелов еще удалось избежать! Но русского военнопленного до лагерного начальника никто не допустит.

На построении Громов внимательно вглядывался в лицо немца: «Вспомни свой страх, вспомни себя, свое желание жить. Успокойся в своем мщении, не губи свою душу!»

Взгляды ли седого заключенного под номером 5231 или сама встреча с ним на новой войне, а вероятно, то и другое сказалось на характере поведения обер-лейтенанта Штофа. Комендант неожиданно для самого себя начал принимать к подчиненным строгие меры за излишнюю жестокость к пленным. Вчера он отстранил от службы охранника, отправив его под конвоем для разбирательства в штаб. Солдат без повода натравил собаку на колонну военнопленных, и овчарка искусала пятерых русских до рваных ран. Сегодня с утра отменил расстрел семерых заключенных, признанных лагерным фельдшером непригодными для использования на работах.

— Если вы, ефрейтор, и дальше так будете выполнять свои обязанности, — отчитывал комендант вытянувшегося в струнку эскулапа, — то в лагере скоро некому будет работать! Вы этого добиваетесь?

— Никак нет, господин комендант! — закричал испуганный фельдшер.

— Знаете, сколько пленных поступило за последний месяц? — поправив пенсне, обер-лейтенант пристально взглянул на подчиненного. — Раньше в лагерь, где мне выпала честь служить комендантом, привозили по две тысячи пленных за неделю. Сейчас доставили двадцать шесть пленных за месяц! Вы меня слышите?

— Так точно, господин комендант! — громко ответил ефрейтор.

— Выполняйте свою работу качественно, насколько позволяют медикаменты. Ставьте, черт побери, заключенных на ноги! И прекратите списывать в расход всех подряд. Лично будете докладывать о числе заболевших в лагере и о количестве вылеченных вами.

— Слушаюсь, господин комендант!

— Если пленные будут умирать от истощения, — внезапно закричал Штоф, — вы ответите за неисполнение приказа 65 дробь 12 по ведению военнопленными работ на линии оборонительного рубежа!

— Будет исполнено, — залепетал ефрейтор, — виноват, господин комендант!

Он понимал разницу между лагерной службой и восточным фронтом.

— Можете идти!

— Хайль! — фельдшер вскинул руку и чуть не бегом бросился из кабинета начальника.

Комендант, оставшись один, устроился в кресле и задумался. Он неожиданно признался себе: забыл, когда последний раз брал в руки книгу. Живая мысль последние годы редко посещала его голову. Взглянув на себя со стороны, поразился, как закостенело мышление! Когда он превратился в машину? Только увидев русского, вспомнил о нем, а прежнее раскрепощенное сознание помогало часто вспоминать милосердие чужого солдата. Когда же, когда исчезла способность самостоятельно думать? В голове вдруг появились вопросы, от которых он давно отмахнулся.

…С начала тридцатых годов жизнь в Германии начала резко меняться. Штоф, перспективный архитектор, поздно надел нарукавную повязку со свастикой и совсем не намерен был воевать. Даже поклялся Марте: семья, а не гитлеровская Германия превыше всего! Клятва затиралась ежедневно транслируемыми потоками обращений Гитлера и Геббельса, криками восторга маршировавших по улицам немцев. Прежнее вольнодумство подверглось неимоверному давлению пропаганды, и он даже не заметил, как безоговорочно поверил, что эксперимент с идеями Бисмарка на этот раз закончится благополучно. Поверив, согласился, что появились серьезные основания к распространению в мире нового немецкого порядка. Пустив в свои мозги змею, принял за аксиому девиз «Чистота расы требует твердости, а твердость — исполнения военных инструкций». Именно этого хотел всемогущий рейхсканцлер.

За яркими политическими изменениями в стране все реже и реже вспоминались глаза русского спасителя, но, вспомнив их, Штоф опять мысленно благодарил его за спасение. Он по-прежнему обожал Марту, двух сыновей, дочь, связывая семейное благополучие с поступком русского солдата. Но однажды попытался подумать о русском парне, а в ушах зазвучал голос Геббельса, требовавший не допустить слабохарактерности при создании в каждом немце сверхчеловека. Больше глаза русского солдата не вспоминались.

В новой войне хотелось отделаться условной принадлежностью к армии в качестве высокопрофессионального архитектора при реконструкции городов для великой Германии. Штоф надеялся, что построит новые красивые населенные пункты от Польши до Сибири, когда пространство будет очищено от лачуг и их обитателей. Возраст, опыт прежней войны, знание французского языка сыграли с Фридрихом злую шутку: его поставили в 1940 году на должность коменданта лагеря во Франции, а потом, в сорок первом, перевели в Россию. Здесь, милосердный боже, встретился русский! За минуту до расстрела! Штоф просто обязан был помиловать своего спасителя.

На построениях комендант искал глазами среди пленных «своего» русского. Искал, находил, и тогда в сознании пробуждалось что-то забытое. Пленный русский, неутешительные вести с фронта побуждали к размышлениям с вкраплениями прежнего вольнодумства. Появились сомнения в верности избранного Германией пути. Нечто подобное она уже проходила. Прошлое для Фридриха однажды едва не закончилось катастрофой. Дома ждала Марта, ждали дети. Что скажет он им, вернувшись домой при благоприятном раскладе? Против кого он сейчас воевал? Разве не звучал уже вывод в его голове о том, что великие идиоты порождают великие беды?

Душа просыпалась от спячки. В мысли приходил порядок, и обер-лейтенант Штоф чувствовал, как постепенно превращается в думающего архитектора, которым так гордились его родители и жена.

Сегодня утром он видел обращенный к нему взгляд русского. Наверно, тот молился о его заблудшей душе. Внезапно захотелось узнать, кто этот русский, как его зовут, где он родился, кем работал до войны. Комендант приказал помощнику принести ему карточку заключенного под номером 5231. А потом долго вглядывался в фотографию «Громова Михаила Владимировича, 1897 года рождения, уроженца деревни Данилихи Пермской губернии, ныне части города Молотова, попавшего в плен 27 сентября 1941 года…»

Штоф откинулся на спинку стула.

— Громоф, — сказал он вслух, — так вот ты кто … Ми-ха-ил Гро-моф, пароходный механик. Значит, в первую войну меня спасал Ми-ха-ил Громоф из Пермской губернии.

Комендант прикрыл глаза, снова вспоминая тот овраг, русского солдата с папиросой во рту, развязавшего на руках веревку и выстрелившего мимо. Какой, однако, этот русский великодушный и мужественный человек! Он чтил военные традиции — нельзя убивать беззащитного, а чтит ли их сегодня сам Штоф?

Пожалуй, Германия сильно ошиблась, пойдя войной на Россию. «Мой бог! — показалось, что вскричала сама душа. — В кого мы себя превратили? Сплошные убийства! Бессмысленная, глупая затея — мировое господство!..»

Начальник лагеря вскочил и нервно зашагал из угла в угол кабинета комендатуры, показавшейся ему страшной темницей.

Глава 6

Колесница войны советско-германского фронта медленно поворачивала в сторону запада. Она грохотала, приближаясь к лагерю. Обер-лейтенант Штоф получил из штаба приказ уничтожить лагерь под номером 397 и все расположенные в нем рабочие батальоны пленных в ночь с 17 на 18 июля 1943 года. Штоф ожидал такого приказа, поэтому ничуть ему не удивился. Он подготовился к его исполнению…