Звонница(Повести и рассказы) - Дубровин Алексей Александрович. Страница 26

— Пойдемте в избу. Там и поговорим, — с хрипотцой в голосе пригласил приезжих в дом Лаврентий.

На цепи во дворе дернулась собака.

— Тихо, тихо, Шарик. Свои люди теперь станут. Привыкай, — негромко сказал хозяин, и пес присмирел.

— Шарик, — девочка, идя к избе, задорно помахала псине.

Распахнув дверь, Лаврентий повел рукой:

— Проходите.

— Спасибо. Вы, оказывается, обходительный мужчина, — повеселев голосом, молвила женщина, — а то меня Тимофей Иванович предупредил, что у вас нрав крутоват.

— Больше слушайте этого Тимофея Ивановича, — в огорчении Лаврентий повел бровью. — На вешалки и гвозди макинтоши ваши развешивайте. На столешницу в углу сумки ставьте. Позавтракаем.

На серый дощатый стол он поставил котелок с вареной картошкой, снял с кухонной полки тарелки и положил на стол две помятые временем ложки.

— Ой, что это? — глаза Лизы округлились от удивления. — Оладушки?

— Да, они, вот только по вкусу ли придутся? — замялся хозяин. — И мука тут ржаная, и сухие толченые почки сосновые со свекольной ботвой.

Лаврентий потчевал беженок картошкой и оладьями, но главное — подал на стол маленькую чашку сметаны, которую выменял с утра пораньше у соседа Геннадия на склянку самогона. Пока гостьи ели, рассмотрел повнимательнее женщину. На первый взгляд, Надежде и можно было дать около сорока лет, но, похоже, по годам она оставалась явно моложе. Тридцать семь, не иначе. Волосы густые, темно-коричневые, вились у нее до плеч. Носик маленький, аккурат как у супружницы Насти, безвременно почившей. В задумчивости Лаврентий даже притронулся к своему носу, чтобы сравнить, насколько его нос больше.

До него донесся голос Надежды Алексеевны:

— Муж Дмитрий пропал без вести в самом начале войны. Нас в начале августа, как и многих других, отправили из Ленинграда в тыл. Полпути под обстрелами ехали. У вагона крыша насквозь дырявая стала. Думала, если самолеты налетят, а выскочить не успеем, прикрою Лизу телом. Дочь выживет, и то слава богу. До смерти надоели бомбежки эти.

Пришла очередь и Лаврентию сказать о себе несколько слов.

— Живу один. Работаю в местной школе по хозяйственной части, — рассказывал он о себе. — Двери, окна, стекла, полы — все под руками и ногами ребят ломается. Одно не успеваешь сделать, как другое в пух и прах разнесли. Только проломленный порог починил, у туалета дверь с петель сняли и спрятали сорванцы. Провел я инспекцию и узнал, что парни решили отомстить девочкам за то, что те их на спевку в хор к ноябрьским не приняли. Смех и грех, раскудри.

И Лаврентий, и его постоялицы улыбнулись.

— Что же… С понедельника тоже буду ходить в школу учительствовать, — сказала Надежда Алексеевна.

— Мама у нас школьников географии учит, — тонюсеньким голосом пропищала девочка.

— Подобралась, значит, школьная бригада, — подытожил Лаврентий. — Вот ваш угол будет. Раскладывайте вещи на маленькую столешницу. Спать станете на кровати. Я — на печи. Все фуфайки в избе наши, поэтому, если шибко студено по ночам или под утро станет, берите их и поверх одеяла бросайте. Воду кипячу в чугунке на огороде по надобности, вон чугунок, на шестке стоит. Печь в избе топлю пока по разу в неделю. Зимой почаще придется.

— Ничего, Лаврентий Петрович, оглядимся, — сказала гостья и принялась развязывать баулы.

Постоялицы вытерпели первую неделю жизни в доме Лаврентия, потом вторую, третью. Несмотря на то что одиночество хозяина постепенно растворялось в каждодневных общих хлопотах, он все также поджидал, когда Надежда оповестит о своем желании уйти с постоя. Особо мечтать о том, что «вот-вот останусь один и заживу поспокойнее», было некогда. Рябину рано обдало холодами, оставалось готовить и дом, и школу к приближающимся морозам.

Зима не заставила себя ждать. До сильной стужи, перемогая хвори, Лаврентий успел напилить леса на дрова. Как-никак приходилось теперь думать о постоялицах. Они привыкли к его заботе, открытости, хозяйственности. И Надежда Алексеевна, и ее дочь стали чаще смеяться, лица их разгладились от морщинок прежних забот. Пятиклассница Лиза вечерами то и дело принималась объяснять полуграмотному Лаврентию правила умножения, деления, рассказывала про материки и океаны. Мать смеялась:

— Ты нашего Лаврентия в институт готовишь?

— Он молодой еще, выучится и сам будет ребят учить, — бойко отвечала дочь. — Познакомьтесь, ребята, это учитель труда Лаврентий Петрович.

— Стрекоза, бери выше — учителем астрономии стану, — улыбнулся Лаврентий. — Забыла, сколь яркие я тебе Стожары на ночном небе показывал? О лепота! В Ленинграде небо светлое. Там таких звезд сроду не увидать, а здесь мы с тобой до единой звездочки в черноте посчитаем.

Лиза внимательно посмотрела на хозяина дома, перевела взгляд на мать:

— Мама, дядя Лаврентий целую историю мне рассказал про Волосыни.

— Про Волосыни слышала, а вот здешние предания про них не знаю. Любопытно, — Надежда Алексеевна отложила тетрадь.

Дочь таинственным голосом начала пересказ:

— Много лет тому назад, когда на Земле люди еще ходили в звериных шкурах, один охотник оставил в пещере сторожить огонь свою возлюбленную, а сам отправился на поиски злого льва, часто нападавшего на людей. Пока охотник искал льва за рекой, тот глубокой ночью подкрался к пещере и бросился на возлюбленную охотника. Девушка успела схватить факел с огнем, испугала им льва и выбежала из пещеры. Она почти добралась до реки, когда позади послышался грозный рык. То разъяренный лев догонял беглянку. Молодой охотник на другом берегу увидел погоню и громко крикнул девушке, чтобы она бросалась в стремительные потоки воды. Беглянка не умела плавать, и ей грозила смертельная опасность, но уже не на берегу, а в реке. Лев приближался, и девушка прыгнула в ледяную воду. Молодой охотник развязал свои длинные волосы и так ловко раскинул их по реке, что возлюбленная сумела вцепиться в них и была спасена. По преданию, волосы спасителя стали ярким созвездием Стожары, которое оберегает людей от многих бед. Интересно, мама?

— Добрая история, Лиза, — кивнула дочери мать. — Люди создают легенды и сами становятся их частью. Созвездие Стожары раньше называли «Сонм поэтов» в честь семи стихотворцев при Птолемее, которые сияют на небе подобно светилам. В Древней Руси, показывая на созвездие, говорили «Волосыни». Свет от них теплый идет, недаром еще и Стожарами их прозвали. Лаврентий много помнит из того, что услышал в народе, так что с мыслями о его учительстве ты, Лиза, пожалуй, не фантазируешь. Все может исполниться, скорей бы война закончилась.

Постоялицы с нетерпением ждали возвращения домой, в Ленинград. А Лаврентия с недавних пор начали посещать совсем иные думы, чем по осени. Господи Иисусе, истинный Христос! Как же это он раньше жил без этой писклявой «стрекозы», без этого мягкого взгляда Надежды? И что от него, Лаврентия, останется, когда они снимутся с учета в сельсовете и уедут в свой Ленинград? Странно, но на сердце Бородина одновременно с заботами легла тихая радость от близкого присутствия Надежды. С десяток лет минуло, как остался вдовцом. И не захочешь, да привыкнешь за такой срок к одиночеству. Оба сына выросли и давно уехали из деревни. Писали, что воюют, что помнят, но Лаврентий, любя их всем сердцем, даже не представлял, как они, возмужав, теперь выглядели. Последний раз бывали в гостях более четырех лет назад. Лаврентий привык к уделу одинокого бобыля и не обижался на судьбу. Признаться, и не думал уже о другой доле. Тем паче в войну, когда о семейном уюте говорить вслух боялись. Главное — все для фронта, все для победы! Семейное тепло — тоже. И Лаврентий доставил в сельсовет для посылки на фронт табак и валенки. Два домотканых половика тоже унес по началу зимы. Родина в лице председателя Тимофея Ивановича благодарила и обещала, что «все вещи беспременно дойдут до воюющих». Обрести личное счастье Лаврентий и не мечтал. И вот — Надежда с дочерью рядом, ровно теплые Стожары, одарили светом, и, кажется, надвигавшаяся, как осеннее ненастье, старость вдруг отступила. Неужели пожить удастся еще, да с душевной радостью?