На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия. Страница 38

— Ну, нет. Что я, предатель что ли, имя Пелагеи за деньги чернить? Да не нужны мне такие деньги! Лучше впроголодь жить да в утлой лачуге ютиться, чем хорошего человека оклеветать! Никакая она не ведьма, — как на духу выложил Пересвет. Его внимательно и очень учтиво слушал плакат с изображением популярного в городе оратора. Плакат вывесили на афишном столбе всего час назад. И ровно час назад Пересвет громче обычного хлопнул дверью «Южного Ветра». Василиса что, думает, он безотказный? Собачонка, способная на низость ради подачки?

Излив негодование перед плакатом, Пересвет бродил по городу и размышлял: бросить ему работу или не бросать? Наняться к очередному фермеру или лучше к столяру? А то, может, податься в чернорабочие на фабрику по производству «современных механизмов»? Там, по крайней мере, не нужно душу наизнанку выворачивать да совесть попирать.

Внезапно Пересвет остановился. Если он уволится из бюро, ему ведь непременно найдут замену. Свято место пусто не бывает. И тогда кто-нибудь другой будет чернить имена добрых людей. Нет. Как говорила Пелагея, так не пойдет. Он должен проявить смекалку, применить свой талант писателя и показать Василисе, где раки зимуют. Недаром же осваивал уроки литературного мастерства!

— Совести у нее нет, — бормотал Пересвет, приближаясь к Сезерскому тракту под мелким противным дождиком. По обочинам светили и моргали на ветру тщедушные фонари. Лаяли бездомные собаки. — На любое вероломство способна. Лишь бы прибыль получить.

Он переступил травяной бугорок и зашлепал по грязи, ничего не замечая и продолжая бубнить. Вздрогнул, только когда его колен коснулось грубое полотнище. Полотнище развевалось, как парус, и его обладателю не было до Пересвета никакого дела. Он — вернее, она — высматривала неприкаянную жертву: школьника лет двенадцати. В темноте было не разглядеть, но школьник шел навстречу с расстегнутым ранцем, и на его щеке красовалась здоровенная шишка. Подрался на перемене, с кем не бывает? Но его отчитали: сперва учителя, затем родители. А отец еще и ремня всыпал. В общем, настроение у школьника было такое же прескверное, как и погода. Вот только зачем его на тракт потянуло? Неужто не знает, кто караулит дорогу с наступлением темноты?

«Включай голову», — сказал себе Пересвет. Он вздрогнул снова: Мерда зашевелилась и со змеиным шелестом направилась к жертве. Медленно, плавно, точно вместо ног у нее два колеса. Пересвета для Мерды словно не существовало.

«Весьма кстати», — сказал он себе и приготовился работать головой. А как именно, «поглотительница умов» прочувствовала на собственной шкуре всего через пару мгновений. Ее толкнули в спину — причем так сильно, что она поскользнулась и упала носом в грязь. Если, конечно, у нее был нос. Школьник, который до сих пор брёл, словно в полусне, вдруг подскочил, развернулся и дал дёру. Пересвет потёр шишку на лбу и тоже решил не задерживаться. Прыжок, другой — и он под защитой леса. Едва ли Мерда сможет его догнать, после такого-то позорного поражения. У Пелагеи, еще с порога, он унюхал запах румяных блинчиков, разулся и поспешил к столу. Увидав его, мокрого, грязного, рядом с выстиранной да отутюженной скатертью, Пелагея выдвинула ультиматум: либо Пересвет сию же минуту отправляется в ванную, либо не видать ему блинчиков, как своих ушей.

Сидя по шею в родниковой воде, согретой на горячих камнях, он еще раз согласился сам с собой: когда тебя потчуют блинчиками, разрешают и даже настаивают на целительном купании, отдают в распоряжение целую библиотеку вместе с подушкой и одеялом, ты просто не имеешь права на предательство.

— На вашем пути стоит изменник, — вещал Яровед, напустив на себя важность с таинственностью. — У изменника толстая сума, перстень на мизинце и два больших рубина за холстом в раме.

— Точно! Муженек мой! Как вы верно описали! — Женщина, которой старик гадал по маленькой, изящной ручке, сжала эту ручку в кулак и стукнула кулаком по столу. Последовавший за сим всплеск праведного негодования потонул в гомоне прокуренного кабака. Там, как всегда, налегали на пиво, резались в карты и обсуждали последние сплетни. Пару раз проскочило имя Грандиоза, который, судя по недавней статье, зачем-то наведывался в лес. Упоминали Пелагею — опасливо, с неприязнью. Хоть Пересвет и выкрутился, хоть и сумел обойти препятствие, воздвигнутое Василисой, статья произвела эффект. Однако далеко не такой, на какой он рассчитывал. Люди издавна дичились тех, кто живет особняком. Наделяли их всевозможными пороками. Винили в любых несчастьях. Стоило где-нибудь проскочить даже крохотной искре, как тотчас вспыхивал пожар. И уж тогда одними пересудами не ограничивались. Спускали на отшельника всех собак.

— А с кем муж мне изменяет? — спросила женщина.

Яровед зажмурил дальнозоркие глаза, наморщил лоб и притворился, будто усиленно ищет ответ в центре мироздания.

— С Пелагеей! — наконец выдал он. И хоть бы посовестился. Но нет. Его лицо, похожее на потрескавшуюся глину, выражало едкую доброжелательность. Если бы он знал, что у Пелагеи сейчас живет его внучка, его бы, наверное, перекосило. Но «центр мироздания» ни о чем подобном не сообщал.

Получив за хиромантию щедрое вознаграждение, Яровед перебрался за соседний столик, чтобы погадать следующему посетителю на кофейной гуще. И только он приступил к осушению чашки, как дверь в кабак с грохотом распахнулась, взволнованно тренькнул колокольчик, и внутрь вломились три здоровяка. Мускулистые, с красными мясистыми лицами и недобрым взглядом. Они заметили Яроведа и направились прямиком к нему. Дед даже юркнуть под стол не успел. Его схватили под руки и поволокли к выходу.

— Эй! За что вы меня? Что я такого сделал?! — брыкаясь, завопил он.

— Этот? — поинтересовался первый здоровяк у бармена.

— Он самый. Соврет — и глазом не сморгнет, — подтвердил тот. — Обещал музыкантов привести, сбережения выманил — и ходит себе, как ни в чем не бывало.

Второй силач молча отсыпал ему монет — явно больше той суммы, что была украдена. Монеты зазвякали по подносу.

— Ах, вот ты как! — заскрежетал зубами дед. — Я тебе это еще припомню!

Его выволокли под мелкий дождь, на черную блестящую брусчатку. В дверях кабака — откормленный, розовощёкий — стоял, подбоченившись, бармен. За его широкой спиной раздавались голоса пьянчуг, да играл на гармони какой-то удалец. Там — свет и довольство, здесь — мрак и безнадежность.

Яроведа без лишних церемоний затолкали в безлошадную повозку. Он подумал было выбраться через другую дверь, но на свободное сиденье уже взгромоздился громила номер один.

— Зачем я вам сдался? Ну вот что вы будете со мной делать? — заюлил Яровед. — Я старик немощный, больной. — Для правдоподобия он покашлял. — Отпустите, а?

— Великий тебя ждёт, — пробасил здоровяк. — Там и поговоришь.

Мотор безлошадной повозки издал оглушительный хлопок, лениво зарычал — и машина тронулась с места.

Грандиоз устроил в приёмной зале грандиозный сквозняк. Ходил из угла в угол под заунывный шум ветра и шевелил губами. С момента его визита к Пелагее прошло три дня и даже чуть больше. Охотники по-прежнему находили пустые силки, попадались в свои же капканы и продолжали падать в ямы, вырытые в лесу неведомо кем. Часть из ям сразу зарастала сверху плотной сетью корней, так что пробиться сквозь эту сеть можно было разве что при помощи топора. Поэтому Грандиоз не видел иного выхода. Пелагею и ее прихвостней следовало наказать. Он сомневался лишь в том, верную ли тактику выбрал. Человек, который ради выгоды и мать родную продаст, тот, которого приведут слуги, — справится ли он с поручением? Не разболтает ли, кто его послал?

— Надо было прикрыться третьим лицом, — вздохнул Грандиоз.

В коридоре, со стороны черного хода, раздались тяжелые шаги, стариковское кряхтение и возгласы недовольства:

— Пустите! Я сам пойду!

Грандиоз уже сотню раз пожалел, что поставил себя под удар. Нельзя доверять тому, кто готов на подлость ради денег и заботится лишь о собственном благополучии. Но ход был сделан. Оставалось рассчитывать на то, что алчность вечернего «гостя» заставит его держать язык на привязи.