Похищение Прозерпины(Рассказы гроссмейстера) - Котов Александр Александрович. Страница 23

— Но ведь это было давно, много лет назад? — не понимал директор.

— Я тогда был еще очень молод, — пояснил гость. — Мне даже не позволили сыграть в сеансе… Ну и шутку выкинул Александр Иванович! Гамбит Марабу! Конь бе-один, бе-три. Придумал тоже!

Гость кончил курить, коленчатой, как лапа марабу, рукой притушил окурок и сделал шаг к выходу. Директор провел его через полутемный коридор и открыл дверь в маленькую комнату, отделанную мореным дубом и обитую красной материей. Это была святая святых клуба — комната гроссмейстеров.

Директор и гость внимательно рассматривали друг друга. С каждой минутой директор все больше убеждался в меткости сравнения Куприна: перед ним сидела большая мрачная птица марабу, молчаливая и зловещая в своей неподвижности.

— Вы мне все-таки объясните, — послышался шершавый, тонкий голос Марабу, — как можно играть в шахматы и не курить?

— А почему один курящий должен портить жизнь десяти некурящим? — вопросом на вопрос ответил директор.

— Шахматист всегда курит. Это традиция.

— Традиция? А мы против такой традиции. Это неправда, что шахматист должен курить. У нас двадцать гроссмейстеров, а курят всего человек пять. Если все будут курить, что станет с клубом? Будет, как ваше кофе. Я помню, у Куприна недавно читал: «Едкий запах табачного дыма и скверного кофе… маленькая запущенная комната… пожелтевшие мраморные столики».

— Это ему после заграницы оно показалось таким мрачным. «После Англии, Италии, всего широкого, безграничного света и простора», — процитировал Марабу.

— Знаем мы этот простор! Бывали! — воскликнул директор. — Играют в дымных, прокуренных кафе. Где еще найдешь такой клуб, как у нас? Знаете, что Ботвинник специально тренировался для игры за границей в условиях дыма и шума? Садился играть партию, просил партнера курить самые вонючие папиросы и включал на полную мощность радиоприемник. Теперь ему ничто не страшно.

Некоторое время оба молчали. Гость осматривал потолок, стены. Когда он вертел головой, директору казалось, что длинная шея Марабу издает тихий скрип.

— Обижают писатели шахматистов, — вернулся к прерванному разговору директор. — Рисуют их слабыми, забитыми, отрешенными от жизни. А на самом деле? Вот посмотрите.

Открыв дверь, директор включил свет. На стенах висело несколько десятков портретов.

— Вот давайте по алфавиту, — начал директор. — Это сильнейшие гроссмейстеры СССР. Юрий Авербах. Превосходный пловец, лыжник. Занимался боксом. Михаил Ботвинник — «патриарх» советских шахмат, как мы шутя его зовем. Ежедневная гимнастика, зимой лыжи, летом гребля. Многие часы проводит на Москве-реке Ефим Геллер — одесский крепыш. Ему бы тяжелой атлетикой заниматься. Пловец, баскетболист. А вот Пауль Керес, Первый разряд в теннисе, пинг-понге. Хватит, или еще? Вот Борис Спасский — прыгает в высоту метр восемьдесят. Неплохо. А вы говорите — шахматисты!

— Но ведь не скажете вы, что шахматы помогают им быть такими здоровыми?

— В известной мере и шахматы: они закаляют волю, выдержку, приучают к спортивному режиму. Потом естественный отбор. Хорошим шахматистом можно стать, лишь обладая незаурядным здоровьем. Сами знаете, каковы наши соревнования. Больше месяца каждый день игра, бессонные ночи, многие часы анализа отложенных позиций. Только здоровяк может выдержать такую нагрузку.

Понятно, почему вы в системе спорта, — заметил Марабу.

— Однажды были обследованы все сборные команды СССР — по борьбе, футболу, легкой атлетике. И — можете представить? — первое место по состоянию здоровья заняла команда шахматистов.

— Не может этого быть! — не поверил гость.

— Конечно, в мускульной силе они уступали своим коллегам, зато у них не было чрезмерного развития отдельных частей тела от страшных перегрузок, что тоже вредно. Вот и смейтесь теперь над шахматистами!

Директор заметно волновался. Видимо, излюбленная тема была для него «больным местом» и он не раз спорил по этому поводу. Но здесь он не встретил возражений.

— Вы меня извините, — вдруг заторопился директор, — я должен уйти. Сегодня играется очередная партия матча-реванша Таль — Ботвинник. Если у вас есть время, я могу взять вас собой. Посмотрите, в каких условиях играют сейчас шахматисты.

Зрители в Театре эстрады были на время отвлечены от сцены, где шла жаркая битва за корону мира. Они с любопытством разглядывали нелепо высокую фигуру, пробиравшуюся между рядов вместе с директором шахматного клуба. Усевшись в кресло, странный гость сразу принялся удивленно вертеть головой, смешно торчащей из огромного воротника-пелерины. Гостя интересовало все: и огромный на полторы тысячи мест зал, и ряды светлых, удобных кресел, и величественная сцена, задрапированная белым бархатом.

— Да, великолепное помещение, — тихо шепнул Марабу своему соседу. — Жаль, что мои коллеги по кафе не могут этого видеть.

Директор рассказал ему, как организовано соревнование. Каждый ход немедленно передается в десятки городов страны, миллионы людей во всем мире следят по радио и телевидению за ходом борьбы корифеев.

— Кстати, вы видите вон тот столик, — показал на сцену директор. — За ним сидят судьи матча гроссмейстер Гедеон Штальберг и мастер Гарри Голомбек. На столе маленький термометр. Едва температура в зале поднимается выше восемнадцати градусов, судья нажимает кнопку и немедленно включает вентиляцию. В зале должен быть всегда свежий, прохладный воздух.

— Чудеса! — воскликнул Марабу.

В это время Таль сделал ход. Мгновенно загорелись огромные часы Ботвинника, демонстраторы передвинули на двух досках плоские фанерные фигурки. Ботвинник, до этого ходивший по сцене, сел за стол. В зале послышался шепот — любители обсуждали ход Таля.

С этого вечера Марабу стал постоянным посетителем клуба. Говорят, ему присвоили звание шахматного судьи. По отзывам, это превосходный судья. Он приходит за полчаса до начала игры, проветривает помещение и следит за тем, чтобы никто не курил в турнирном зале.

Сам он курить бросил.

МЫШИНЫЕ ГЛАЗКИ

Много городов видел Сергей Буланов за время своих путешествий во все концы земного шара, но если бы его спросили, какой произвел на него самое сильное впечатление, Буланов, не помедлив ни секунды, ответил бы: Венеция.

Действительно, Венеция — явление исключительное и единственное в мире. Безвестные труженики воздвигли прямо в море в четырех километрах от берега оригинальный и красивый город. Более ста островков различных форм и размеров связаны в единый городской ансамбль бесконечными горбатыми мостиками, перекинутыми через каналы, Фантазия лучших художников Возрождения создала на этих островах ценнейшие образцы архитектуры. Купола соборов расписаны в несколько красок; дворцы так щедро усеяны резными узорами, что кажется, будто архитекторы кружевами завесили их фасады; маленькие площади миниатюрностью и удобством напоминают обжитые комнаты. Недаром, Наполеон и главную площадь города — одетую в гранит площадь Святого Марка — назвал «самой большой гостиной Европы». В этом городе нет ни автомобилей, ни извозчиков, ни велосипедистов; здесь можно только ходить пешком или плыть по каналам.

Когда-то неприступная крепость-владыка, Венеция ныне переживает период упадка и увядания; милый город с каждым днем становится дряхлее и неряшливее, его красоты теряются в соседстве с теснотой, грязью и зловонием. Когда Буланов, гуляя с товарищами по тесной улочке Венеции, чему-то удивившись, взмахнул руками, он чуть не разбил витрины сразу на двух противоположных сторонах.

Много опасностей подстерегало друзей во время прогулки. Сперва попали они в кучу мусора, брошенного посреди полутемной мостовой, потом угодили под холодный душ, капавший с мокрого белья, развешанного поперек улицы. Вдруг мимо них сверху со свистом пронеслась огромная корзина — это из верхнего этажа ленивая хозяйка опустила на веревке тару продавцу овощей.