Искушение (СИ) - Комарова Инна Даниловна. Страница 7

Буду тебе женой…»

Няня не любила эту песню. Говорила, что она очень грустная, напоминала ей юность.

Вспомнилось, как с соседскими мальчишками бегали в рощу мимо крестьянских домов и собирали чёрную, крупную, мясистую шелковицу. Ягоды — загляденье, с пупырышками, сочные и необыкновенно сладкие. Объедалась ею. Перемазанная от ушей до кончиков пальцев, я возвращалась домой. Няня сердилась и брюзжала долго, заставляла мыться. А я не любила. Агаша ставила на закрытой веранде корытце и поливала меня, приговаривая:

— Вот, так на человека станете похожи. А то — замарашка. Укутывала меня в простыню и несла в дом.

— Быстро переодеваться! Барышне не пристало вести себя, как крестьянским детям. Что скажет ваш батюшка, когда вернётся?

А я хихикала в ответ, мне было весело. Шелковица такая спелая, сладкая, сочная, необыкновенно вкусная, её сок на губах тонкой плёнкой подсыхал, я поминутно облизывалась. Какое непередаваемое послевкусие оставалось и услаждало душу! Настроение было превосходное. После этого обедать не хотелось. А няня бурчала:

— Гляньте-ка, что делает — не ест, возит вилкой по тарелке, размазывает, слыханное ли дело, нехорошо это, барышня.

«Господи, здесь я была такой счастливой. Какое чудное и незабываемое время осталось за плечами. Будет ли в моей жизни когда-нибудь что-нибудь подобное?» — Печаль заполонила душу и грузом сдавила, не было спасения от неё.

Я укладывала вещи, а мысли непрерывным потоком пробивали голову, барабаня, как дождь по крыше: «Мне предстоит научиться жить иначе. Привыкнуть к факту, что никогда больше я не услышу, как отец под настроение задушевно читает стихи матушке, а она ему в ответ подплывает лебёдушкой к роялю и исполняет один из любимых своих романсов. Мне предстоит ко многому привыкнуть. И всё же я верю, что придёт день и час, вновь вернусь в свою детскую обитель, где и поныне живёт дух нашей большой семьи. И даже если мне суждено весь век провести в одиночестве, хотела бы скоротать его в нашем имении». — Мой взгляд перескочил на другую полку шифоньера и натолкнулся на куколку.

«Батюшки, моя Танюша, старушечка из папье-маше. Не может быть. Сколько раз я беспощадно выдёргивала ей руки, изучая, откуда они растут, и следом начинала громко плакать, сопереживая куколке. Плотник Степан вставлял руки на место, приговаривая:

— Барышня, вы сделали своей подружке очень больно.

Отец, услыхав его слова, подхватывал и хвалил:

— Молодец, Степан, правду говоришь. Ниночка, учись дарить радость, боль и без тебя найдётся, кому причинить».

Я подошла к полке с книгами.

«Мои любимые сказки, матушка на ночь мне их читала. А вот эту книгу, — достала толстый потрёпанный том, — я прочитала тайком от родимой. В ней герой так сладко целовал героиню, что я краснела от макушки и до пяточек. А ещё…» — Я что-то вспомнила, но няня прервала моё уединение.

— Барышня, вы собираетесь в дорогу?

— Да, Агаша.

— Надолго покидаете нас?

— Не знаю. Погощу у Софьи Гавриловны. С Васильком наметили заняться поиском человека, из-за которого отец погиб.

— Что вы надумали? — переполошилась няня. — Выбросите из головы, не то не пущу.

— Будет тебе, Агаша. Я еще здесь. И там не одна буду, с Васильком.

— Знаю вас, и братца вашего знаю. Оба горячие. Чего доброго, задумаете ерунду этакую, а мне бессонные ночи коротать.

— Уговорила. Успокойся, Агаша. Погощу и вернусь, — слукавила я.

— Так-то лучше, барышня, Нина Андреевна. А что, крёстная не предлагала остаться в монастыре пожить немного? Она-то не позволила бы вам дурью этакой маяться.

— Нет. Сказала, что моё место в миру, в привычной обстановке.

— Правильно рассудила. Умная она у вас.

Няня приложила руку к губам и задумалась. Её лицо помрачнело.

— Боялась, останетесь там навсегда. Что я без вас делать буду? Пропаду от тоски.

— Видишь, вернулась живая и невредимая. Брось причитать понапрасну. Ну что ты пригорюнилась? — Я обняла Агашу.

— Побаиваюсь я затворнической жизни. Люди сказывали, что послушницы от тоски руки на себя накладывали. Топились, русалками становились или превращались в фей и жили в чащах лесных, зазывая юнцов. Завлекали их, и они оттуда не возвращались, — почти шёпотом договорила няня, будто открывала мне большой секрет.

— О Господи! Это ж кто такое сказывал? Ерунду говорят, и не стыдно тебе за ними повторять, выдумки всё это.

— Невестка — жена брата из деревни приезжала, она и сказывала.

— Неправду говорит твоя родственница. Выдумки всё это, — повысила я голос. — Наталья Серафимовна настоятельницей в том монастыре служит, ничего такого не рассказывала. Она бы точно знала.

— Барышня, вы не забывайте свой дом, возвращайтесь. Не то помру без вас с горя. Вашу матушку, царствие небесное, очень любила, поныне не сплю ночами, всё видится, что она здесь.

— Не пугай меня, Агаша. Ну что ты рыдаешь, никак хоронишь меня?

— Типун вам на язык, барышня. Что вы такое говорите, — разгневалась няня, фартуком промокая глаза.

— К брату еду. Погощу и вернусь. Напишу тебе, что и как.

— Дождусь ли весточки?

— Не плачь, пожалуйста, дождёшься, читать тебя научила, вот и жди. И моего возвращения тоже.

— Дай-то Бог, — перекрестилась Агаша.

О няне

Её привезли к нам зимним морозным днём. Худенькая, несуразная, боязливая, слова лишнего не скажет. К тому времени она успела поработать у наших родственников. Что-то у них не сложилось, не сладилось. Я не спрашивала у матушки. Кузен отца искал семью, куда пристроить няню. Матушке нужна была помощь. Отец поехал познакомиться. Увидел скромную, работящую, приветливую, очень добрую девочку-сироту и забрал к нам. Матушка была рада Агаше. В нашем доме она прижилась, стала незаменимой помощницей, позднее — моим лучшим другом.

Судьба ей выпала непростая. Мать погибла страшно — вилами её изувечил насильник, которому отказала, выйдя замуж за любимого. Отца уложила болезнь, в деревне не нашлось лекаря, а бабка, которая травяные настои готовила, отказалась входить в избу из страха заразиться. Так он и умер. Жила семья одиноко, родственников близких не нашлось, кто бы принял к себе девочку. Хорошо, случай помог. Из города приезжал купец по своим делам, его семье нужна была няня, вот он Агашу и забрал. Потом служила в доме у папенькиного кузена. Никто не знал, что у неё в деревне осталась первая любовь, вскоре слух долетел, что паренька того в рекруты забрали, так он оттуда и не вернулся. На всю оставшуюся жизнь заронилась печаль в сердце девичье.

Сестра отца

Княгиня Софья Гавриловна Боголюбова, в девичестве Ларская, в момент приезда племянницы достигла того душевного состояния, при котором дни протекают безмятежно, беззаботно и спокойно. Развлечения не очень жаловала. Общалась с теми людьми, с кем находила общий язык, и ей с ними было комфортно. Приглашений получала много, в выборе была довольно избирательна. А отправлялась исключительно к людям уважительным, учтивым, наперёд зная, что ожидает её приятная душевная обстановка. Княгиня посещала литературный салон, мастерскую чудесной мастерицы-вышивальщицы, которая с помощью бисера создавала красивые картины и плела необыкновенно нарядные кружева. Бывала в галереях, на выставках, в театрах и на балах, но дозированно и избирательно. Она рано овдовела. Её покойный супруг оставил ей немалое состояние, которое позволяло вести безбедную жизнь. Иногда София Гавриловна принимала участие в благотворительных акциях, больше для очистки совести, нежели из чувства патриотизма. Семью брата почитала, мою матушку очень любила и была дружна с ней. Памятуя о щедрости души княгини Ларской, стала помогать нуждающимся.

Тётушка встретила меня радушно. Накормила, напоила с дороги и отправила отдыхать. Вечерком мы с ней пили чай и вели неспешную беседу.

А вот узнаем, что будет…

— Душа моя, Ниночка, мой кузен, князь Орлов, в преддверии своего юбилея устраивает бал-маскарад.

— Матушка рассказывала, там очень весело. Все спрячутся под масками и не узнают друг друга.