Лемминг Белого Склона (СИ) - Альварсон Хаген. Страница 36

— Я положил двух, — справедливости ради заметил Хаген.

— Ого! — вскинул брови Хакон. — Думается, выйдет из него толк, коли не убьют раньше срока!

— Толк выйдет, — осклабился рыжий Рэфкель, — а дурь останется.

— Это обязательно, — бросил Бьёлан, — а не останется, так ты своей поделишься. У тебя ведь в избытке дури, а, Лосось?

— Не меньше, чем у тебя, геладец! — рассмеялся Рэфкель.

Хаген же разглядывал первую плату от конунга. Золото было настоящее, не золочёная медяха, на печати красовалась чернёная руна «Хагаль» в обрамлении четырёх крохотных самоцветов. Хаген попросил огниво, запалил огарок, поднёс кольцо к огню. Камешки оказались не стекляшками, как юноша опасался, но и не алмазами, как надеялся.

— Ну? — с ехидством полюбопытствовал Рэфкель. — Хороши бриллианты?

— Это не бриллианты, — пояснил Хаген, — это киркестейны. Вероятно.

И гордо надел кольцо на указательный палец правой руки.

— Ты смыслишь в камнях? — недоверчиво повёл бровью Хакон. — Откуда бы?

— Отец обучил, — честно сказал юноша, — он был мастером-ювелиром.

— Был? — уточнил Хакон.

— Может, и нынче работает, — уклончиво проговорил Хаген, — я давно его не видел.

— А чего из дома ушёл?

— А пришлось, вот и ушёл, — ледяным голосом прервал расспросы Арнульф, и Хаген едва заметно улыбнулся уголком рта: мол, спасибо. Арнульф же сгрёб золото в мешок и обернулся к парню, — а скажи-ка, сын Альвара, сколько тебе обещали заплатить на том хуторе?

— Сорок марок. За четыре месяца…

— Здесь, как было сказано, больше полутысячи гульденов, — Арнульф потряс мешочек, набитый так туго, что металл даже не звенел. — В марках — где-то пять тысяч. За лето на море. Это, конечно, доля морского короля, но я своих людей не обижаю, да и Хакон Большой Драккар — тоже. Это тебе для сравнения.

Помолчал — и бесстрастно добавил:

— Впрочем, надобно помнить, что это — кровавые деньги.

— Это — огонь прибоя, — ответил Хаген кённингом, — МОРСКОГО прибоя. За всех не скажу, а для меня это, пожалуй, важнее прочего.

— Воистину, сукин ты сын, — усмехнулся Хакон, — а сходи-ка, будь добр, к хозяину, скажи, пусть принесут ещё выпить, да закусить, да ту арфу, что висит у него в зале без дела, да, коли желаете, юноши, пускай найдут вам девок в баню. Ты сыграешь нам, Бьёлан, сын Сумарлиди?

— Большая честь — потешить струнной игрой морских королей, — кивнул геладец.

Арнульф и Хаген не задержались в Хедингарде.

На утро, приведя себя в порядок и приодевшись, Арнульф обратился к Хакону:

— Скажи, кто нынче сидит в Гравике? Кто держит Скёлльгард?

— Известно кто, — прогудел Большой Драккар, — Виндрек Торгаутсон, годи Трёх Асов.

— Жив, старый пёс, хвала богам, — усмехнулся Седой, — а что Крак сын Траусти? Водит ещё корабли, или вернулся на хутор?

— Этот вернётся! — покачал головой Хакон. — Он ищет работу. Коли он тебе нужен, так ты найдёшь его здесь, в корчме «Пузырь», в Нижнем Хедингарде.

— Радуют меня твои слова! А сам-то что думаешь делать?

— Посижу тут ещё пару недель, пока льды не растают, — пожал могучими плечами Хакон, — потом соберу своих и двинем на Сторвег. Или ещё куда.

— Моё предложение насчёт Эрсея в силе, — напомнил Арнульф.

— Я, конечно, подумаю, — покачал головой Хакон, — но не слишком на меня рассчитывай.

— А ты, Рэфкель Рориксон?

— Эээ… — глубокомысленно выразился Рэфкель, прикладываясь ко грибочному рассолу — попойка не прошла для него даром, — я по… пойду, коли дядька отпустит… Отпустишь, Хакон?

— Поглядим, — махнул рукой сэконунг.

— Что же, — поклонился Арнульф, — рад был вас всех повидать, и тысяча благодарностей, что не прогуляли мою долю. Свидимся. Удачи вам на лебединой дороге!

— И тебе всяческого счастья, Седой, и твоему волчонку.

Друзья обнялись на прощание, Хаген с чувством пожал протянутые руки Бьёлана и Рэфкеля, поклонился Хакону. Тот похлопал его по плечу:

— Береги нам Седого, Лемминг! Не сбережёшь — найду и почки вырву.

— Учту, — просто сказал Хаген.

Прежде чем отправиться искать Крака, Хаген обратился к Арнульфу:

— Тут есть какой-нибудь храм?

— Даже два, — кивнул тот, — а тебе зачем?

— Я хотел бы принести тебе клятву верности на этом кольце.

— Для этого храм не нужен, — отмахнулся Седой, — и клятва твоя не нужна…

— Ты не примешь мою службу? — обиделся Хаген.

Арнульф улыбнулся — тепло, по-отечески. Положил руку на голову юноши, взъерошил медные волосы:

— Ну куда же мне деваться? Приму, конечно! Но пойми, глупый ты лемминг: дорога волков бури секир — это не та дорога, с которой всегда можно свернуть. Это не просто «лебединая дорога», как говорят скальды. Я сам с тринадцати годков — на море. Не нашёл я на китовой тропе ни любви, ни страсти, нет у меня ни детей, ни своего угла. Гибли мои братья, предавали побратимы. Но я — сэконунг, морской король, и владения мои — бескрайняя равнина волн, а стены моего замка — борта кораблей! Никогда я не спал две зимы подряд под одной закопчённой крышей! И ни разу не был ранен в спину.

Гордо звучали те слова, но Хаген уловил горечь — она резала хриплую речь старого викинга, как крики чаек режут величественный голос прибоя. Не хотел Арнульф Иварсон такой судьбы юному Хагену. Не знал могучий старик, что иной судьбы сам Хаген не желал.

Ещё — не желал.

— Может, я и полудурок по твоему мнению, — тихо произнёс юноша, — но камни тверды, вода — мокрая, солнце движется с востока на запад, а дерьмо воняет. У меня выбор небогат.

Арнульф вздохнул. Сдался:

— Сними кольцо. Так. Подними над головой. Клянись.

— Есть какие-то особые слова клятвы на такой случай?

— Говори, что у тебя на сердце. То — самая крепкая клятва.

Тогда Хаген Альварсон поклялся на кольце, на крови, поклялся оружием и бронёй, бортом ладьи, хребтом коня, морем и ветром, огнём и землёй, призывая в свидетели всех духов и предков, поклялся своей удачей и судьбой, что отныне станет служить Арнульфу Седому Иварсону и умрёт за него, коли станет нужда, до тех пор, пока сам Арнульф не освободит его от присяги — или смерть не сделает это раньше. Морской король пообещал в ответ, что никогда не обидит своего человека ни словом, ни делом, ни едой, ни долей в добыче, и научит всему, что должно знать и уметь мужу, коль он хочет зваться викингом.

Солнце робко выглядывало из-за облаков, но глаза старика и юноши сияли ярче в тот миг. Они оба были счастливы и не имели сил этого скрыть.

Прядь 4: Стая Седого

Крак Кормчий, сын Траусти, был родом с острова Скипей. Ему не было и тридцати зим, но тёмные волосы и бороду уже тронула седина, обветренное лицо прорезали ранние морщины, взор был мрачен, а речь — коротка и прохладна. Никто не назвал бы его приятным человеком, да только немногие могли бы сравниться с ним в искусстве вождения кораблей, и все это признавали, хотя и с неохотой.