Лемминг Белого Склона (СИ) - Альварсон Хаген. Страница 39

— Как ты стерпел, Арнульф сэконунг, рабские обноски?

— Афи рыбак терпел обноски, — пожал плечами старик, — и где теперь Афи? Нет позора на моих сединах! Но я спрошу тебя, Торкель: чего ты бросился на Асбьёрна?

— Ну как чего, — опешил Торкель, — отомстить…

— Это я понимаю, — терпеливо улыбнулся вождь, — но ты не слышал, верно, народной мудрости, что лишь раб мстит сразу, а трус — никогда? Знаешь, на Юге говорят: месть — это такое кушанье, которое надобно подавать холодным. Легко мстить, когда кровь закипает в жилах, а багровая мгла застилает взор. Труднее, когда сердце сковано льдом, и иней на рёбрах… А что ты, собственно сказать, думаешь теперь делать?

— Думал двинуть в Гравик, податься к викингам, — устало молвил Торкель.

— Ну, тогда нам по пути! — сверкнул глазами Арнульф.

— Я не стану вам обузой? — надежда звенела тонкой струной.

— Грести можешь? Ну и всё! Обуза, скажешь тоже… — старик сплюнул вбок, приложился к меху с настойкой, крякнул вовсе не по-орлиному, — твой отец был славный человек, как и твой брат, и мне болит сердце, что у тебя такая кривая судьба. Чем смогу — помогу, а ты мне отплатишь, когда придёт срок.

— Даже если тебя вдруг подведут фюльгъи и хамингъи, — Торкель достал из-за спины свёрток, развернул дерюгу, кровавые сполохи окрасили клинок, — я не предам тебя, Арнульф сэконунг, и никого из твоих людей. И в этом я клянусь!

— А я стану свидетелем твоей клятвы, — заметил Хаген внезапно, — потому что и сам присягал Арнульфу Иварсону. Да помогут нам боги и духи сдержать слово!

— А я никогда не был свидетелем, — буркнул Крак, — только обвиняемым. И теперь не намерен менять привычек. Хватит тешить тщеславие Седого, а то у него морда треснет. Давайте уже спать! Хаген, ты самый младший, поэтому сторожишь первым.

— Тьфу, вот так всегда, — проворчал юноша, почёсывая редкую щетину.

В Гравик прибыли через четыре дня. И сидели там до самой осени.

Собственно, конечная цель пути, крепость Скёлльгард на вершине Фленнскалленберга, показалась ещё на подходе к Серому Заливу. Громада Горы Лысого Черепа темнела над волнами, но ни одного выхода к морю, пригодного для швартовки корабля, не имела. Потому желающим посетить Скёлльгард следовало сперва зайти в бухту, чьи воды хранили тяжкий серо-стальной цвет даже в самую солнечную погоду.

Хаген и раньше слыхал, что здесь собираются викинги на зимовку, но мало что мог бы сказать о том, как тут живётся летом. Оказалось — живётся славно и на широкую ногу. Моряки сорили серебром в посёлках и хуторах, разбросанных по берегу Гравика: пили, гуляли, играли в кости, тэфли и новомодные южные карты — замусоленные клочья дублёной кожи. Дрались — когда понарошку, когда и всерьёз. Лапали девиц. Поселяне не то что не обижались, напротив, едва не молились на гостей: во-первых, те давали заработать не только крестьянам, корчмарям и шлюхам, но и кузнецам, портным, сапожникам, плотникам и всяким ремесленникам. А во-вторых, гравикинги защищали побережье, и редко кто отваживался грабить в Сером Заливе.

Так завещал сам Рунольф Рагнарсон, легендарный основатель братства гравикингов. То был большой викинг и великий герой. Он был первым и единственным из северных мореходов, кто опустошил Керим. Он же заключил с отцами города от имени всех северян знаменитый Щитовой Ряд, по которому купцам и странникам из Страны Заливов позволялось жить и торговать в Кериме без уплаты многочисленных пошлин. За это Рунольф обещал, что ни один викинг не посмеет грабить ни керимские суда, ни владения. Много зим минуло с тех пор, но ни в Кериме, ни во фьордах никто и не думал нарушать этот договор.

А если кто и подумывал, то вслух не говорил.

Тот же Рунольф заложил на широкой плоской вершине Горы Лысого Черепа крепость. Ибо, как ведомо, ладья — дело хорошее, но ведь жить-то где-то надо? Тем более, что не один владыка пытался окоротить морскую вольницу, посадить на цепь волков бури мечей. Тогда-то и пригодились укрепления. Многим вепрям битвы обломали клыки под стенами Скёлльгарда, многие черепа украшали частокол на Фленнскалленберге…

Хагену вспомнилась ограда Гримхёрга. Правда, там всё больше висели черепа животных. Здесь же скалились только человечьи головы, и некоторые — явно недавно.

Привратник узнал Арнульфа, пустил гостей без долгих расспросов. Первым делом сэконунг направился в святилище посреди крепости — проведать местного годи. Тот стоял снаружи, раздавал указания помощникам и дымил трубкой. Увидев Арнульфа, годи онемел. Трубка выпала изо рта.

— Да, я живой, — просто сказал Седой, — и я тоже рад тебя видеть, Виндрек сын Торгаута. Идём, потолкуем.

Виндрек поднял трубку, сунул её за пояс, обнял Арнульфа и махнул рукой, приглашая в дом.

— Я распоряжусь, чтобы вас поселили, — лился густой бас из широкой груди жреца, — сейчас принесут перекусить — вы, думается, проголодались в пути? Но вынужден спросить, кто твои спутники, Арнульф Иварсон, каким богам поклоняются и чего здесь ищут. Итак?

Хаген представился и добавил:

— Я поклоняюсь Эрлингу, Повешенному богу.

— Я тоже, — на всякий случай сказал Торкель.

— А я никаким богам не поклоняюсь, — гордо заявил Крак, — потому что все боги сволочи, и мне лень гнуть им спину.

— Твои повадки мне ведомы, кормчий, — криво усмехнулся Виндрек, — а коли ты пришёл с Арнульфом, так на то есть причина. Желают ли молодые люди вступить в наше братство?

Молодые люди неуверенно переглянулись. Арнульф пояснил:

— Я собираю ватагу, и это мои люди. Размести их с новобранцами. Хочу, чтобы к осени из них выбили всю дурь и научили держать в руках оружие.

— Трудное дело — за лето превратить волчонка в волка, — пожал плечами Виндрек, — но уж коли ими займётся Ингольф Десять Рук, то скучать им не придётся. Так загоняет — мать родная не узнает! В деле-то были? Э, вижу, что не были!

Тут накрыли на стол, гости сполоснули руки и принялись за трапезу.

— А слышал, Арнульф? — держатель Скёлльгарда выколотил трубку и принялся снова её набивать. — Убили Гримкеля Ормарсона!

— Это который Гримкель Баранье Клеймо? — Седой отложил поднятую было кружку. — Гримкель Полутролль, самая жестокая и властолюбивая тварь на Тангбранде? И кто же, любопытно узнать, сподобился отправить его в чертоги предков?

— Это-то и есть самое невероятное, — лукаво ухмыляясь, Виндрек глубоко затянулся, — какой-то щенок тринадцати зим отроду! Впрочем, нет, теперь уже — не «какой-то». Хродгар. Да, так он зовётся, Хродгар Хрейдмарсон. Он нынче здесь обретается, с молодыми. В одиннадцатой сотне, точно. Скрывается. Думается мне, мало удачи будет ему на лебединой дороге: всё же у Гримкеля остались родичи и влиятельные друзья. Может, здесь и осядет. А глядя на него, так и не подумаешь, что такой заморыш мог убить Полутролля! Соплёй перешибить можно…

— Покажешь мне его, — искра вспыхнула во взоре Седого, — многого можно ждать от юноши, который не сробел поднять руку на Ормарсона с Тангбранда, и большего — от юноши, который смог эту руку на него опустить. И уйти живым.

— А зачем он его убил? — спросил Торкель.

— Что значит — зачем?! — воскликнул Арнульф, сверкая глазами. — Как же было его не убить? Сказано ведь: Полутролль. Жадная свинья, жрущая себе на погибель! Вроде твоего Асбьёрна.

Тут в гостиную зашёл человек, коротко поклонился, мотнул головой:

— Уже ведут, годи. Ты готов?

— Ах ты, троллю в зад, — досадливо поморщился Виндрек, — совсем забыл…

— Что случилось? — поднял бровь Арнульф. — Кто-то умер?

Виндрек вперил в Седого тяжкий, неподвижный взор, гневно сопя. Он был подобен горе, в недрах которой пробудился вулкан, готовый излиться лавой гнева, выстелить пеплом все девять миров, от земли до небес. Юноши втянули головы в плечи. Даже Крак побледнел.

— Да. Умер. Кто из вас видел, как казнят за братоубийство? — гулко прошептал годи.

Виндрек позвал парня из одиннадцатой сотни, чтобы тот показал юношам, что тут к чему, а сам в сопровождении Крака и Арнульфа вышел на поле перед храмом. Там над широким каменным алтарём стоял резной столб с перекладиной: идол Эрлинга, насколько понял Хаген. Внизу столб опоясывали сплетённые змеиные тела, чуть выше скалились волчьи пасти, в самом же верху, в тени остроконечной шляпы, застыла на волнах бороды ледяная улыбка. Единственный глаз, казалось, недобро щурился. На перекладине сидели резные вороны, с концов её свисали петли. Но теперь в них не было нужды: жертву явно собирались резать, а не вешать.