Горечь рассвета (СИ) - Манило Лина. Страница 19

Кстати, Роланд вообще не должен был выжить. Я всё рассчитал ведь. Он должен был пойти первым и первым же в той мясорубке сдохнуть. Но он попёрся за Мартой, и это его спасло. Ну да ладно, может, он мне ещё пригодится? Посмотрим. Сейчас мне нужно думать о том, чтобы быстрее прийти в Город, а там уже будь, что будет. Я почти уже у цели и не позволю кому-то эту цель у меня отнять.

Кажется, ещё немного и я задохнусь в этом отвратительном Лесу — запах смерти следует за мной по пятам. Всё чаще, практически на каждом шагу мне встречается свита нашего Генерала: мерзкое вороньё наблюдает за мной с изломанных ветвей, следя за любым движением. Это их плотоядные, ненасытные взгляды ощущаю каждой клеточкой своего измученного тела. Уверен, они докладывают ему о моих перемещениях, но наплевать — я уже почти дошёл до границы, ещё немного и, надеюсь, смогу укрыться в каких-нибудь развалинах и дождаться всех остальных. Пусть я дерьмо, но я им обещал.

"Эй, вороньё — мерзкое отродье! Ты меня слышишь?" — ору во всю глотку. Птицы испуганно каркают и взлетают со своих насестов. Смех разрывает изнутри — я безумен, безумен, мне нет прощения и не спастись от этого уже никогда. Пропащий, изувеченный до самого дна, всегда буду лишь полупрозрачной тенью прежнего себя. Сырость пронизывает до костей, я голоден и зол. Нужно быстрее выбираться отсюда, потому что с каждой проведенной в Лесу минутой из меня по капле вытекают остатки рассудка.

— Какого хрена, мерзкий ты идиот, орёшь тут? Ты мне всех птиц испугал! Я тут уже чёрт знает, сколько времени пытаюсь хоть кого-то из них поймать, чтобы пожрать! — От звука знакомого голоса меня передёргивает. Такое чувство, что этим голосом меня можно пытать — настолько мне неприятен его обладатель.

Медленно поворачиваюсь на звук, вижу ухмыляющуюся рожу говорящего и прикрываю глаза, чтобы дать себе небольшую передышку, успокоиться и не заорать, разрывая гортань.

— Ты, твою мать, — выдыхаю и на мгновение зажмуриваюсь, пытаясь привести дыхание в порядок. Я не имею права срываться, потому что должен быть сильным. Хотя бы ради самого себя.

— Я, к сожалению для тебя, — заливается хриплым смехом Роланд и подходит ближе, становясь практически вплотную. Мы практически одного роста — слишком высокие, но он намного шире меня в плечах, крупнее. — Скучал, златоглавый?

В его руках палка, которой он, по всей видимости, собирался пристукнуть одну из ворон. Наверное, поэтому я его и терпел всё это время — у Роланда поразительная способность выжить и не дать при этом умереть другим. Кажется, его мозг просчитывает любое действие на сто шагов вперед.

— Но почему? — со стоном говорю я, открывая глаза.

— Почему именно я? Почему я не умер? Что "почему"? — Он смотрит на меня, нахмурив брови, и его злые глаза впиваются, кажется, в саму душу. Если бы взглядом действительно можно было бы прожечь, то в моём теле уже можно было насчитать сотню дыр размером с яблоко.

Молчу. Он и так все понимает — о нашей взаимной любви впору сочинять легенды одну кровавее другой.

— Ты, Айс, все думаешь, что ты главный? — с усмешкой спрашивает Роланд. — Никак не успокоишься, да? Неужели так и не понял, что твоя история закончилась в тех катакомбах, когда нам пришлось бороться с ужасом по твоей вине? Но куда тебе — твоя гордость и алчность не позволят тебе снять корону и слезть с трона, на который тебя водрузили. Бросай выделываться и мнить из себя чёрт знает что — твоя песенка спета.

Я скриплю зубами так, что ещё немного, и они выпадут.

— Отвали, идиот, — шиплю я. — Сколько можно? Как же ты меня достал, в самом деле!

— Ну, так и иди, куда шёл. Я тебя не задерживаю. — Роланд уже откровенно издевается — в этом он весь. Злой, неуступчивый, не желающий признавать хоть чей-то авторитет. Хочется врезать по этой мерзкой ухмыляющейся роже, но моя голова сейчас так сильно кружится от голода, что я, скорее, просто свалюсь в обморок, если сделаю хоть одно резкое движение.

— Роланд, какой же ты придурок.

— А ты нет? Не такой? Разогнал всех птиц, а их, между прочим, можно съесть. Не знаю, как устроен твой организм, но обычным людям хоть иногда, но нужно есть. Хотя ты же у нас — небожитель, звезда ясная, может быть тебе и солнечного света хватает для пропитания. — При этих словах Роланд сплёвывает мне под ноги. В этом плевке столько яда, что, кажется, можно прожечь им обшивку танка. — И как они все тебе поверили? Где были их глаза и уши, мозги их куда подевались, когда они рукоплескали тебе готовые пятки лизать в припадке восторга? Ты же размазня, слабак. Лидер хренов.

Мне тошно от одного только взгляда на его холеную самодовольную харю. Но больше всего бесит, что он прав. Я действительно не способен ни на что. И никогда не был. Генерал позволил мне поверить в свою исключительность, помог убедить других, но на самом деле я — червяк, трясущийся за свою шкуру. Но я не стану об этом думать — не сейчас, не в беседе с Роландом.

— Я, может, конечно, и таков, каким ты меня всегда считал, но ты, Роланд, не думал, откуда тут вообще эти вороны взялись? Ещё несколько часов назад думал, что от голода рехнусь окончательно, ничего живого и пригодного в пищу вокруг не наблюдалось. Я уверен, что и ты не всегда видел воронов. А тут сидят на ветвях, как будто только и ждут, чтобы их сожрали. — Мысленно смеюсь, замечая, как искажается морда моего недодруга.

Некоторое время он молчит, пытаясь, наверное, сообразить, как меня заткнуть. Потому что мои доводы очевидны, и он ничего не может с этим поделать. Да, пусть я тля и червяк, слабак и идиот, но моя голова ещё способна соображать.

— Ладно, тут ты прав. — Он, как обычно при сильном волнении, запускает руки в каштановые кудри. — Но что это за вороны? Откуда они взялись? Есть какие-то мысли?

Он не смотрит на меня, ковыряя носком ботинка в пепельной пыли, что теперь заменяет нам землю.

— Я думаю, что это Генерал их подослал. Возможно, это просто морок, но я могу и ошибаться. Во всяком случае, без него тут точно не обошлось.

— Опять он! Айс, прекрати! — Роланд со всей дури бьет кулаком в ствол ближайшего дерева. — Ты даже представить себе не может, как все это осточертело! Генерал может быть каким угодно, и мы все хорошо знаем, какой он подонок, но ты! Ты не имеешь права перекладывать свою вину на других. Ты заварил всю эту кашу, а нам приходится расхлёбывать. Неужели ты не понимаешь, что не потащи ты Марту в катакомбы, не вознамерься спасти её, в обход всем обещаниям и здравому смыслу, то ничего бы этого не было!

Я стою, оглушенный его яростью, не в силах вымолвить ни слова.

— Ты понимаешь, что ты во всём виноват? Понимаешь, спрашиваю тебя?!

— Я?

— Ну не я же! И не Марта, не Ингрид и не Джонни! И не сотни и тысячи погибших, между прочим, по твоей вине! А теперь нам приходится прятаться. И он найдет нас, дело времени, понимаешь? Так нельзя было поступать. Ты даже не сказал нам, что нас ждёт, что всех их ждёт. Вы играли свою игру, в которой нам отводилась чёткая роль — сдохнуть за идею, не пикнув — идею, в которую мы даже не слишком-то и верили. Мы верили Генералу, и верили тебе, а все обернулось задницей. Мы выжили, выжили и теперь прокляты, уничтожены. Мы — мусор под ногами, тлен.

У меня холодеет всё внутри, будто меня окунули в ледяную воду и не дают вынырнуть, а Роланд всё орёт, не переставая, выплёскивая наружу всё накопившееся — боль, злость, усталость, отчаяние. На него невыносимо больно смотреть, ещё больнее слушать.

— Ты о чем думал? Думал, что всё обойдется? Думал, что все погибнут, а ты останешься единоличным королём? Думал, что вместе со всеми, и Генерал погибнет? Что, твою мать, вы с ним задумали и почему всё так обернулось?! Хоть раз в жизни ты, мелкий подонок, можешь сказать правду?!

Я не знаю, что ответить. В голове какой-то звон, словно мою голову засунули в церковный колокол. Роланд прав, впрочем, как всегда. Но я не в состоянии во всём признаться, не могу сказать правду. Во всяком случае, пока.