Акт возмездия - Михайлов Максим. Страница 67

Судья молодящаяся ярко накрашенная блондинка постоянно стучала молотком по столу и сорванным голосом призывала весело гомонящих южан к порядку. Впрочем, особого успеха у зрителей разыгрываемой в зале комедии она не имела. Никакого уважения к суду гости с юга не проявляли и даже не пытались его имитировать, выкрики с места, образные комментарии, щедро сдобренные исковерканным акцентом матом, были в порядке вещей. Особенно бравые горцы разошлись когда для допроса вызвали одного из свидетелей обвинения – молодую девчонку едва восемнадцати лет. Варяг от всей души сочувствовал бедной девушке. Чего она только не наслушалась и о себе, и обо всей своей родне, пока отвечала на вопросы адвокатов. Лишь когда выкрики с места становились уже явно угрожающими, судья лениво тянулась к молотку и грозила вывести бузотеров из зала. Но даже эта угроза действовала не больше, чем на несколько минут, и вскоре все начиналось сначала. Старания адвоката потерпевшего хоть как-то протестовать полностью блокировались вялым равнодушием судьи, отклонявшей один протест за другим. Вообще весь процесс до нельзя походил на комедийный фарс с неохотой разыгрываемый донельзя утомленными актерами третьесортного провинциального театра, уже уставшими раз за разом играть одну и ту же пьесу.

Единственной живой фигурой, выделяющейся на фоне всех остальных, был адвокат одного из обвиняемых, высокий, похожий на чеченского принца кавказец. Его благородный профиль дышал искренним негодованием, глаза метали молнии, речи были обличительны и страстны, наполнены настоящими, а не наигранными эмоциями. Сразу чувствовалось, что этот человек, чуть ли ни единственный здесь, кто верит в то, что говорит. Он нередко прерывал судью и других участников процесса язвительными репликами с места, нервно тискал длинные тонкие пальцы и буквально не мог усидеть на месте. В коротком перерыве он даже произнес самую настоящую обличительную речь, обращенную к родителям потерпевшего и немногочисленным родственникам и без того подавленным напором заполнивших зал кавказцев. Однако этого адвокату показалось мало, и он отчаянно жестикулируя, обрушился на несчастных, с праведным гневом рассказывая об ужасных русских фашистах, прямых наследниках идей Гитлера, предающих память своих же дедов, что полегли во множестве на полях сражений великой войны.

– Правильно, что наша молодежь поднимается на борьбу с такими, как ваш сын. Этих ублюдков, мечтающих о возрождении газовых камер и концентрационных лагерей, надо уничтожать! Я сам готов взять в руки оружие! Я готов ногами топтать эту мразь! Слышите? Ногами!

Почерневшая, высохшая от горя мать потерпевшего пыталась что-то отвечать, доказывать, что ее сын вовсе не имеет отношения к тем, о ком говорит молодой, модно одетый юрист. Но ее слабый голос мгновенно заглушили гортанными криками и матерной руганью столпившиеся вокруг кавказские борцы с фашизмом. Сутулый, испуганно озирающийся по сторонам муж никак не мог помочь женщине в этой перепалке, а несколько вжавших головы в плечи и постаравшихся сделать вид, что их тут вообще нет друзей сына и подавно.

– Ногами топтать! Размазывать эту мразь по асфальту! – хрипел прямо в лицо закрывающейся руками матери вошедший в раж юрист, брызгал слюной, наливался свекольным соком праведного гнева.

Варяг молча наблюдал из своего угла. Сузившимися в узкие щелки глазами всматривался в лицо адвоката, старался запомнить. Нехороший у него был взгляд, прицеливающийся, словно у выбирающего мишень для очередного смертельного выстрела снайпера, и встреться юрист с ним в тот момент глазами, может и подумал бы лишний раз о необходимости кого-то топтать. Но увлеченный собственным красноречьем адвокат не смотрел по сторонам, да и какую угрозу, в самом деле, мог для него представлять какой-то ободранный русский очкарик, сутулый и нескладный. Смешно, право слово…

Все было ясно, и сразу же, после того, как судья вернулась в зал после перерыва, Варяг, втиснув голову в плечи, начал пробираться к выходу, старясь не обращать внимания на несшиеся в спину обидные комментарии о нем самом и обо всех славянах вообще. Один раз, кто-то из особо расшалившихся черноусых молодцев даже попытался подставить ему подножку, но встретившись случайно глазами с комичным уродцем, над которым решил поиздеваться, отчего-то передумал и поспешно убрал ступню с прохода, даже сдвинувшись чуть в сторону, чтобы Варягу было удобнее пройти.

На крыльце курили, лениво перебрасываясь пустыми необязательными фразами двое камуфляжных.

– Что, паря, насмотрелся на суд?

– Чего там смотреть? – пожал плечами Варяг, тоже закуривая.

– И то верно… – неспешно согласился с ним охранник. – Видал, на каких тачках азербы прикатили?

Он широким жестом обвел видный отсюда угол стоянки, где рядками приткнулись мощные джипы с запредельной тонировкой, сверкающие на солнце черным лаком.

– Так чего, в тачках дело?

– Да не…, – не повелся на явную подначку расслабленный припекающим солнышком охранник. – Не в тачках, конечно… В бабках, родной, в бабульках…

– Че, хочешь сказать судья купленная?

– Не… Кто тебе такое скажет? Вот только я здесь уже пять лет в охране и всегда у кого круче тачки, тот и дело выигрывает… Понял? Типа примета такая, вот…

– Примета, говоришь, – хмыкнул Варяг. – Не верь в приметы, дядя. Суеверия до добра не доводят.

И вдруг по-настоящему жутко, до мерзкой внутренней дрожи, стало камуфляжному от мертвой улыбки, что расплылась на губах сутулого нескладного очкарика. Неуютно и знобливо… Словно вдруг набежавшая туча закрыла черным своим телом ласковое весеннее солнышко. Было уже с ним такое. Давно, еще на срочке, в далекой горной Чечне, когда вдруг глянула на него из сочной травы альпийского луга взведенная противопехотка. Просто ветер удачно подул, шевельнул заросли, обнажив на мгновение зеленый бок мины. Вот так же тогда его продрало.

Так то мина была, смерть можно сказать из травы улыбнулась, а тут чего страшного? Очкарик сутулый, на голову ниже… Вот только было что-то в его лице неправильное, жесткое, даже жестокое, и смотрел он на здоровяка-охранника без привычного почтения и страха, равнодушно смотрел, как на предмет неодушевленный…

– Во сколько говоришь, дядя, следующий раз эта комедия будет?

Охранник ничего не говорил до этого ни о времени, ни о дате следующего заседания, и в принципе говорить не собирался, но тут вдруг дисциплинированно доложил и то и другое, даже не думая о том, что стоило бы поставить чересчур любознательного нахала на место.

– Ну ладно, бывай, служивый, может, еще загляну к вам…

Варяг легко сбежал по ступенькам на тротуар и скорым шагом направился к подворотне, ведущей во двор, где он припарковал свой скутер, предстояло еще проследить за разъезжающимися по домам азербайджанцами. Надо же узнать адреса обвиняемых. Он еще даже для себя не сформулировал точно для чего ему это, но был на сто процентов уверен, что не помешает.

"Мне отмщение и аз воздам!" – сказал когда-то Иисус. Что ж, не верить ему нет никаких оснований. Вот только божьи мельницы мелют хоть верно, но очень медленно, и когда справедливость оказывается все же восстановленной, а обиды отмщенными, как правило, мало кто, включая самих виновников, может вспомнить и сообразить за какие именно деяния их так покарали.

Государственная машина тоже, вслед за сыном божьим попыталась узурпировать для себя право на месть, объявив на весь мир, что лишь ее чиновники могут отличить правду и справедливость и адекватно наказать преступивших закон. Как они справляются с этим делом, Варяг только что наблюдал лично.

Ну что ж, кроме справедливости божьей и государственной, есть еще справедливость человеческая, и пока еще есть люди, не забывшие о ее существовании ни один негодяй не может чувствовать себя в безопасности. Другое дело, что в наше время людей готовых взять в свои руки возмездие осталось не так уж много. Да что там! Мало их, так мало, что человеческая мразь вообще перестала брать их в расчет, творя все что хочет, надеясь всегда откупиться деньгами от продажных слуг закона.