Сталин и заговорщики сорок первого года. Поиск истины - Мещеряков Владимир Порфирьевич. Страница 35

Почему Павлов после первого же звонка из Москвы заторопился покинуть штаб округа в Минске и убыть в Белосток? Думается, что он получил сообщение, которое его не обрадовало. По той же, думается, причине, стремился покинуть штаб и Болдин. Не буду долго интриговать читателя, а выскажу свою точку зрения, по поводу неприятного сообщения из Москвы. Мог, например, Павлов, поинтересоваться у наркома обороны о состоянии здоровья первого лица государства? И что Тимошенко ему ответил? По всей видимости, что Сталин, пока жив! Или можно сказать так: на данный момент, остался жив. Представляете, как теперь Павлов должен был отнестись к этому известию? Сразу, небось, мелькнула мысль об аресте: «Сдайте, оружие!» Ведь, всё так и произошло через несколько дней. Обратите, только внимание, кто арестовал Павлова? Не представители контрразведки, а — Мехлис! Человек, которому доверял Сталин.

А хитрый Болдин улизнул, и долго «кантовался» по лесам в тылу у немцев и, удивительное дело, вышел к своим лишь тогда, когда маршал Тимошенко стал Главкомом Западного направления. Тот сразу взял его «под свое крыло», назначив тут же своим заместителем. Скептики возразят, что это все чистое совпадение. Не буду спорить, ибо «такие» совпадения на войне, действительно, имели место.

А по делу Павлова много чего происходило «интересного». Ниже, приведен один эпизод, в котором казалось обыденные факты, приобретают зловещую окраску.

Глава 12. Хрущев проговаривается…

У писателя Ф. Чуева в его книге «Так говорил Каганович» есть глава о том, как, якобы, Лазарь Моисеевич Каганович спасал своего брата Михаила от необоснованных наветов, но дело, все же закончилось трагически. Ф. Чуев ведет с Лазарем Моисеевичем диалог:

«— Говорят, Орджоникидзе не мог вынести репрессий и застрелился.

— Это другой вопрос. У Орджоникидзе брата арестовали. Переживал очень. У меня брат тоже… Обвиняют, что я его не защищал. Вранье! Само по себе обвинение глупое. Представьте себе, что брат был бы врагом. Тогда я бы, конечно, пошел против него! Так что же обвинять, мол, он даже брата не защищал — это по-мещански, это по-обывательски! Брата надо защищать, если ты убежден, что он прав. А я был убежден, что он прав, и я его защищал. Защищал.

Очную ставку требовал. Меня изображают, что так преклонялся перед Сталиным, что брата своего предал! Волкогонов пишет, что Сталин сказал: твой брат с правыми связан, а я ответил: пусть судят, как полагается по закону. При чем тут закон? Если правые, при чем тут закон? Другие пишут, и Бажанов тоже, я дал согласие, согласился. А это все вранье.

Я пришел в Политбюро, и Сталин мне сказал:

— Вот мы получили показания, что ваш брат Михаил состоит в заговоре.

Я говорю:

— Это ложь. Я знаю своего брата. Это большевик с девятьсот пятого года, рабочий, преданный человек, преданный Центральному Комитету партии. Все это ложь.

Сталин говорит:

— Как ложь? Я получил показания.

— Мало ли показаний бывает? Это ложь. Я прошу очную ставку.

Сталин так посмотрел:

— Хорошо.

И Сталин сказал:

— Хорошо. Давайте очную ставку».

Из этого диалога прорисовывается следующая картина. Брат Л.М. Кагановича обвиняется во многих прегрешениях, но все они, почему-то, нечетко сформулированы. Сначала Лазарь Моисеевич говорит, что его брата обвиняют, как «врага», надо полагать, как «врага народа». Затем выясняется, что известный враль по истории Волкогонов утверждает, что Михаил Каганович связан с правым уклоном, что приводит в ярость Кагановича младшего. Обратите внимание на фразу: «Если правые, при чем здесь закон?». Для Лазаря Моисеевича правые уклонисты, это внутрипартийные разборки, если, конечно, тут не замешано политическое дело с уголовным «душком». «Бажанов пишет» — не совсем понятно, какого Бажанова имеет в виду Л. Каганович? Если перебежчика Б. Бажанова, секретаря Сталина — это все же конец двадцатых годов. Может речь идет о прежнем начальнике НИИ ВВС, комбриге Н.Н. Бажанове? Он был в ведомстве М. Кагановиче, когда тот был наркомом авиапрома, но он был расстрелян еще в 1938 году. Мутит воду Лазарь Моисеевич. А читатель думает, что дело происходит в годы «чисток»? Как бы ни так!

«Меня на очную ставку не вызывали, потому что была война, сорок первый год. Я был занят делом. „Нельзя его нервировать, дергать его сейчас, поэтому вы его не вызывайте“, — так Сталин сказал. Меня не вызвали. Брат поторопился, конечно. Ванников, который на него наговаривал, он же потом наркомом был, министром. Его освободили, конечно. Ванников был заместителем моего брата.

Когда на Ванникова были показания, Михаил, он горячий был, с пеной у рта его защищал. Этот Ванников у него на даче ночевал, боясь ареста. И брат защитил его. А потом этот же Ванников на него показывал. Тот говорит:

— Ты что, с ума сошел?

— Нет, ты был вместе со мной в одной организации.

Что ему скажешь?».

Как видите, события, о которых рассказывает Лазарь Моисеевич происходили в начале войны, в 1941 году. Почему-то, не уточнено, когда именно. Придется уточнить за автора и рассказчика. Ванников был арестован в начале июня. По рассказу Л. Кагановича, чтобы «выкрутиться», Ванников облыжно обвиняет старшего Кагановича, Михаила. В чем и зачем? Сейчас поймем из изложенного ниже. Ф. Чуев задает Лазарю Моисеевичу вопрос:

«— Но вы не видели Михаила перед тем, как он застрелился?

— Нет. Это было в коридоре. Ему сказали: „Ты там подожди, а мы еще раз поговорим с Ванниковым“. Берия и Маленков. Ванников тут же сидел. Они говорили: „Мы решили его еще раз допросить, что, он с ума сходит, что ли?“

А брата попросили выйти и подождать. Он, видимо, решил, раз его попросили выйти, так ему не верят, и застрелился.

— Но его не арестовывали, раз у него был с собой пистолет?

— Нет, нет. Он оставался членом ЦК. Было решение Политбюро — снять всякие обвинения с Кагановича Михаила, памятник ему на Новодевичьем поставили и разрешили мне написать — я спрашивал специальное решение Политбюро, — что брат — „член ЦК“. Там так и написано: „член ЦК“».

Значит, сам Лазарь Моисеевич не присутствовал на очной ставке, ввиду занятости? «Я был занят делом»??? Очень подозрительно, ведь сам же требовал, как уверял Ф. Чуева, у самого Сталина предоставить ее? Не менее странным выглядит и Сталин с напускной заботой о товарище из ЦК: «Нельзя его нервировать, дергать его сейчас, поэтому вы его не вызывайте»??? Но ведь, сам же, лично, как утверждает Лазарь Моисеевич, дал согласие на проведение очной ставки между братьями? Но тогда, о какой очной ставке может идти речь, если Михаил не арестован? Что понимают наши герои под словом «очная ставка»? А не кажется ли странной такая фраза, приписываемая Берии и Маленкову в адрес Михаила Кагановича: «… он с ума сходит, что ли?». О чем это? Берия и Маленков, со слов Лазаря Моисеевича, не понимали, почему М. Каганович защищает Ванникова от обвинения, когда есть, на их взгляд обличительные показания? Отсюда и вышеприведенная фраза: «…он с ума сходит, что ли?». Хорошо. Предложили М. Кагановичу выйти в коридор и подождать, а он возьми, да и застрелись. Я уже отмечал, что у советских историков в Кремле, могут происходить самые невероятные вещи. Например, коридор что? место для сведения счетов с жизнью? Ведь, сам Лазарь Каганович в этот острый момент, почему-то отсутствовал? К тому же, что-то кажется сомнительным, что Михаил Моисеевич на очную ставку с Ванниковым пошел, положив в карман пистолет? Или он сбегал куда-то, пока комиссия решала его вопрос, принес пистолет и назло товарищам из ЦК, пустил себе пулю в висок у дверей данного кабинета? А если предположить, что никакого «самоубийства» в коридоре Кремля не было? Все это могло произойти в другом месте и при других обстоятельствах. Кроме того, в своем рассказе Ф. Чуеву Лазарь Моисеевич из членов комиссии, почему-то пропустил А. Микояна? Почему? А ведь из троицы, допрашивающих М. Кагановича, свои воспоминания по этому делу, разумеется, оставил, именно, один Анастас Иванович Микоян, тоже не отличающийся почему-то, многословием по данному делу: