И восходит луна (СИ) - Беляева Дарья Андреевна. Страница 83

Но, Грайс знала, и все у этого огня знали, они не были готовы. Зато их сердца желали этого. Грайс отчего-то захотелось плакать. Она не могла понять чувств, которые сопровождали ее на протяжении всей речи Лайзбет. Она говорила:

- Мы собрались здесь, чтобы поприветствовать Грайс и Маделин.

Лайзбет совершила шутовской поклон, ее пушистые, рыжие волосы ниспадали на маску, придавая Лайзбет жуткий, мистический вид.

- Здравствуйте, - сказала Грайс. В образовавшейся тишине ее голос прозвучал слишком громко. Маделин засмеялась, потом покрутила пальцем у виска. Подумав, посмотрела на Лайзбет и покрутила пальцем у виска еще раз.

Лайзбет засмеялась. Теперь она не использовала ничего, чтобы искажать свой голос, и Грайс слышала первородное, злое безумие, охватывавшее ее, как пламя. И пламя пылало за ее спиной.

- Ты ведь чувствуешь это, милая Грайс?

И Грайс чувствовала - ярость, желание, свобода. Она чувствовала, видят боги.

- Из нее, - Лайзбет указала на Грайс, и она вздрогнула, когда на нее обратились взгляды. - Получился бы чудесный воин. Но она запятнана, несет в себе семя врага каждой из нас, врага всех нас, врага всех людей.

Грайс почувствовала, как щеки запылали от стыда. Ей не хотелось быть чужой, неправильной - здесь. Ей хотелось, чтобы эти безумные девушки из заброшенного детского лагеря приняли ее вдруг за свою. Она была одета так же, так же молода, чем же она так разительно отличалась от них?

Грайс снова позавидовала Маделин - ее-то проникновенная речь Лайзбет совершенно не задела.

- Они забирают таких же людей, как мы. Посмотрите на нее. Она ничем не отличается от нас. Посмотрите на эту шлюшку рядом с ней, и она - такая же.

Маделин помахала рукой девочкам напротив, будто они были всего лишь ее случайным фанатками, которых она видела в первый и в последний раз на съемочной площадке. На ее губах заиграла дежурная улыбка.

- Я сотру это с твоего лица, - пообещала Лайзбет. А потом крикнула:

- Посмотрите на меня! Посмотрите на убывающую луну! Ее могущество уходит, как уходит и могущество богов. Их эра заканчивается! Возможно мы, ты, ты, ты и ты.

Она беспорядочно указывала на безликих девочек, кружась на месте.

- И ты, и ты, ты тоже - вы все умрете. Нет, нет, не возможно вы умрете, а невозможно, чтобы вы дожили до рассвета. Но из ваших действий сложится новый день. Помните об этом.

Разумеется, Лайзбет промывала им мозги. Правила всегда были одни и те же: повторяй разными словами то же самое снова и снова, пока это не станет программой.

Смерть была программой Бримстоуна.

Ритм голоса Лайзбет был неуловим для Грайс, но его улавливали девочки, будто их слух был острее, чем ее, будто они во всем от нее отличались. Они начали танцевать.

Их движения были нервными, резкими, совершенно некрасивыми. Никогда прежде Грайс не видела подобного танца. Лайзбет говорила и говорила, и ее словам вторили их тела, будто только так немые девочки говорили с ней. Это были девочки-хакеры, девочки-убийцы, девочки-самоубийцы, девочки-жрицы, но ни у кого из них не было лица и голоса, и Грайс не знала, чем они отличаются, кроме комплекции и роста. Их движения были совершенно одинаковыми, и Грайс понятия не имела, что привело в Бримстоун каждую из них.

Одно было ясно - они не боялись смерти. Даже странно, ведь вокруг страха смерти строилась вся человеческая культура. Во всех страхах скрывался он, и все страхи им прикрывались. А эти девочки были исключены ото всюду. Не воины, скорее шаманы.

Лайзбет кричала о том, кто они такие. И это было самым главным, они были - люди. Они были те, кто живет и умирает, и те, кто пожинает плоды земли. Слова из "Книг восходов и закатов" роились в голове, маленькими насекомыми выскакивали фразы.

"И люди, что придут за вами, будут слабые люди, но вы - сильны."

"Но однажды вы вернетесь, и будете напоены кровью сполна."

"И взойдут семена, что посеяли свободолюбцы, и будет их наградой серп."

Они знали все это. Каждая, до последней, а были среди них, если судить по росту, и почти дети - знали. Они пришли сюда разными дорогами, в подпольную организацию в заброшенном лагере - нищую-нищую, всеми отвергнутую.

И они были готовы. Сердце Грайс наполнилось огнем, который больно ее опалял. Девочки двигались, как огромные насекомые, резко, прерывисто, под голос Лайзбет и дрожь огня. Они были неопалимы, а Грайс - горела. Она не стала одной из них, и Ноар со всем его протестом - не стал. Не стала Маделин. Они были по другую сторону, и Грайс несла в себе семя погибели этих диких девочек. Они были по другую сторону, и Грайс не верила, что она - умрет. Умрут - они.

Так было и так будет всегда, мир устроен так, и эти девочки, сколько их здесь - тридцать или сорок - умирающие, белые цветы, лилии, оставленные у гроба. Все кончено, все решено для них.

Грайс почувствовала жалость к ним. Ее и Маделин выгнали в центр круга. Трое девочек держали Грайс, которая вряд ли могла и двум дать отпор. Они подвели ее к огню, и Грайс думала о том, как ей жалко этих глупышек, этих сильных, смелых людей, которые умрут совершенно зря. Она улыбнулась одной из девочек и получила болезненный удар между ребер.

Маделин только держали. Она смотрела с любопытством и безо всякой жалости. И Грайс не понимала, почему она не жалеет их - они ведь умрут. Все так просто, их скоро не будет. Для них уже приготовлен серп. И он срежет их, как мама срезала цветы в саду. И они упадут, как цветы падали в мамину корзину, а потом ими украсят дом. Грайс заплакала.

- Страшно? - спросила Лайзбет.

Какие глупости. Грайс не было страшно - совсем-совсем. Она чувствовала огромный, болезненный ком в груди, будто там вращались железные штыри. Это была жалость.

Она была горяча, как огонь, к которому поднесли руки Грайс. Она почувствовала запах паленой плоти прежде боли. Она - богиня для них, они были бы рады ее сжечь, но она нужна им. Они ее только помучают.

Грайс закричала, боль проникла даже в кости вместе с огнем. Ее руки горели, она видела, за золотой завесой огня, как плавится ее кожа, слышала, за его ревом, треск плоти и чувствовала ее запах. Почти не неприятно, можно считать, что здесь готовят жаркое. Слезы лились сами по себе, и крик будто тоже был - сам по себе. Боль не отрезвляла, а пьянила, и Грайс чувствовала, что упадет - прямо сейчас. Но ее держали, и держали еще долго, ничто не заканчивалось.

Грайс думала - у ребенка под ее сердцем еще не бьется его собственное сердце, оно не может остановиться.

И никогда не остановится, такова его природа.

Грайс кричала, громко, отчаянно, и ей было радостно, что Маделин рядом. Но она не ощутила ненависти, горячая жалость жгла ее вместе с огнем. Ее оттолкнули на траву, боль была такой, что все потемнело, даже костер.

Грайс открыла глаза, когда ее пнули, как собаку. Она снова улыбнулась, а потом посмотрела на свои руки. Обугленные, тошнотворно пахнущие кости. Кости и только. Ее руки превратились в кости, она была устроена, как и всякий другой человек. Они не двигались, Грайс даже плечом повести не могла без страшной боли.

Она была бы искалечена, а скорее всего мертва, будь она человеком - полностью. Не будь в ней бога. Грайс посмотрела на Лайзбет. Та подняла ее за шкирку, заставила вскинуть руки.

- Посмотрите!

И они смотрели.

- Она исцеляется.

Грайс не чувствовала этого, боль заглушала все. Но вскинув взгляд, она увидела, как пепел сходит с костей, кости становятся белыми, обрастают плотью, как вены вытягиваются вновь, как кожа покрывает обнаженное мясо. Грайс дрожала от тепла и боли.

- Эта шлюха - ключ к тому, чтобы мы могли выжить. Восславим ее, ибо она подарит не ребенка богу, а жизнь - нам. Она - наша мать, мать Бримстоуна.

Девочки издали животный визг, в котором нельзя было различить их голосов. Они оставались бессловесными.

Маделин сказала:

- Это глупо, Бейтси.

- Ты следующая окажешься в костре.