В огне революции(Мария Спиридонова, Лариса Рейснер) - Майорова Елена Ивановна. Страница 17

1917 год явился периодом взлета популярности эсеров, и, как ни парадоксально, началом их заката. Сторонники хозяйственной и политической демократии, которая должна была выражаться через представительство организованных производителей (профсоюзы), организованных потребителей (кооперативные союзы) и организованных граждан (демократическое государство в лице парламента и органов самоуправления), эсеры, казалось, могли послужить препятствием на пути большевиков к достижению их цели — диктатуры пролетариата. Но в то судьбоносное время обольщенные большевистской демагогией и купившиеся на прямой обман, левые эсеры помогли Ленину укрепиться у власти. И в этом историческая вина Марии Спиридоновой.

Союз с большевиками

Первые признаки расхождения взглядов эсеров и большевиков на дальнейшее развитие России появились к началу лета. Эсеры намечали пути социалистических преобразований для подавляющего большинства населения страны. Большевики отвергали любые соглашения со всеми, кто не был согласен с их точкой зрения, в том числе с эсерами, и выступали за осуществление социалистической революции классовым подходом в интересах российского и зарубежного пролетариата.

Тем не менее, Ленин понимал, что в сложившихся условиях только блок с эсерами может принести большевикам победу и большинство в Учредительном собрании. Кроме того, им нужна была какая-нибудь аграрная программа — ведь у РСДРП(б), партии, считавшей себя сугубо пролетарской, собственного аграрного проекта вовсе не было. Яков Свердлов признавал, что большевики «работой среди крестьянства совершенно не занимались». После неудачных попыток подменить в деревнях идеологию левых эсеров большевистской идеологией Ленин решил принять программу эсеров целиком и представить ее как свою. А тактика эсеров была проста: бить «направо», кооперироваться «налево». «Левее» находились большевики, так что кооперироваться эсеры, особенно левые, могли, прежде всего, с ними. Большевики же шли на блок с левыми эсерами «не ради левых эсеров как таковых, а из-за того влияния, которое имела на крестьян эсеровская аграрная программа». Впрочем, ленинцы были заинтересованы, главным образом, в переманивании на свою сторону левоэсеровских партийных работников, функционеров-практиков, имевших, в отличие от большевиков, доступ в деревню.

Уже в конце августа Ленин уверял крестьян, что только партия большевиков «может на деле выполнить программу крестьянской бедноты».

Тем временем складывалась опасная для большевиков ситуация. Ленин и ряд деятелей РСДРП(б) были обвинены в шпионаже в пользу Германии и получении от нее денег. Это не было новостью: еще весной 1917 года в печати поднимался вопрос о необходимости внесения ясности в обстоятельства проезда Ленина и других большевиков через территорию Германии. Зинаида Гиппиус, писательница острого, холодного ума и иронического отношения к людям, в дневнике выражала мнение не только собственное, но и всей передовой интеллигенции: «…Везде разруха, развал, распущенность. „Большевизм“ пришелся по нраву нашей темной, невежественной, развращенной рабством и войной, массе. Главные вожаки большевизма — к России никакого отношения не имеют и о ней меньше всего заботятся. Они ее не знают, — откуда? В громадном большинстве не русские, а русские — давние эмигранты. Но они нащупывают инстинкты, чтобы их использовать в интересах… право не знаю точно, своих или германских, только не в интересах русского народа. Это — наверно. Ленин, Зиновьев, Ганецкий, Троцкий, Стеклов, Каменев — вот псевдонимы вожаков, скрывающие их неблагозвучные фамилии. Против них выдвигается формальное обвинение в связях с германским правительством».

Справедливости ради следует отметить, что о «коренном русаке» В.М. Чернове «пламенная Зинаида» отзывалась не менее резко: «Его в партии терпеть не могли, однако, считали партийным „лидером“, чему я всегда изумлялась: по его „литературе“ — это самоуверенный и самоупоенный тупяк». Такие высказывания вполне объяснимы: Чернов написал большую разгромную рецензию на роман Зинаиды Гиппиус «Чертова кукла». Он не поддерживал эстетику Серебряного века, декадентство, упор на чувство, излом. Но и менее пристрастные люди обвиняли Чернова не только в недостаточной компетенции, нерешительности — «неспособный политик, занятый политиканством, который за все время революции не сумел выставить ни одного яркого лозунга», — но и шпионаже в пользу Германии.

Эсеры и меньшевики образовали умеренно-социалистический блок, выступавший за длительный переходный период от капитализма к социализму. Они были за социальное партнерство между классами, поддерживали Временное правительство и одновременно стремились контролировать его действия, чтобы закрепить революционные завоевания, Эти партии сходились и на идее «революционного оборончества», продолжения войны при отказе от захватнических целей.

С мая 1917 года начался открытый отход левоориентированных партийцев от основного ядра ПСР к большевикам — дело шло к партийному расколу. Правое крыло представлял, наряду с В.М. Черновым, Николай Дмитриевич Авксентьев (1879–1943), человек незаурядный. Даже злоязычная 3. Гиппиус не нашла на него никакого «компромата»: «Культурный… человек, кажется, весьма ничего себе, порядочный». «Русокудрявый» русский дворянин, обучавшийся в Московском, Берлинском, Лейпцигском, Галльском университетах, он защитил диссертацию о Ф. Ницше и получил степень доктора философии. В жизни это был премилый и превеселый человек, отличный рассказчик еврейских и армянских анекдотов, исполнитель злободневных куплетов. Легкий характер не мешал ему быть глубоким мыслителем. Авксентьев считал революцию «варварской формой прогресса» и последовательно выступал за легальные методы политической деятельности и отказ от террора. Он страстно убеждал однопартийцев не поддаваться большевистской пропаганде о необходимости передачи всей полноты власти рабочим и солдатским советам. «При таких методах действия, при такой тактике, какую рекомендуют социал-демократы-большевики, которые говорят о захвате власти Советом, мы стоим перед опасностью того максимализма, той поспешности революционного созидания, которые рискуют изолировать революционную демократию, рискуют отбросить те слои, которые идут вместе с ней, и пробудить контрреволюционное чувство… Когда завоеванная революция недостаточно закреплена, рискованно создавать ту пропасть между отдельными силами, в которой может погибнуть и смысл русской революции», — объяснял он.

Однако к его доводам не прислушались. На Третьем съезде Партии социал-революционеров, проходившем в конце мая, левое крыло партии, стоявшее на радикальных позициях и насчитывавшее 42 человека, образовало свою фракцию. Спиридонова в ходе партийного съезда вошла в состав Оргбюро и возглавила левых. Левые стали доминировать: в петроградской организации эсеров из 45 тыс. человек за левыми шло примерно 40 тысяч, то есть здесь за ними стояла реальная сила. Еще на Третьем съезде ПСР левые эсеры высказались в целом за программу большевиков. Виктор Чернов обвиняя Спиридонову в позерстве, утверждал, что «рядясь в тогу жертвы», она является соучастницей большевистских преступлений. Не любившие Марусю «Черновцы» называли ее «кликушей», зато другие видели в ней «новую, революционную святую». И все же, несмотря на разногласия, ЦК ПСР, не заинтересованный в партийном расколе, продолжал считать левых эсеров членами единой эсеровской партии.

В этой острой атмосфере особенно ценной была для Маруси почти сестринская поддержка Александры Измайлович.

Маруся выросла в большой семье — у нее было две сестры и брат. Но в отсутствие мемуарной литературы о человеческой судьбе, а не о формировании революционера, сведений о ее родных практически не сохранилось. Приходится довольствоваться теми крохами информации, которые Спиридонова обронила позже, в ее знаменитом открытом письме в секретный отдел НКВД (1937 г.): «Я виделась с двумя сестрами один раз по приезде с каторги в 1917 году, а с третьей тоже один раз в 1929 году. Короткие встречи после 12–24 лет отрыва, конечно, близости не создали. Переписывалась я чрезвычайно формально и редко с одной сестрой (ей 70 лет). Не содержала ни одну. Все старухи, все старше меня очень. …Когда я сажусь, ни одна не приезжала ко мне на свидание. Когда меня спросили, хочу ли я отбывать ссылку в Тамбове, я сказала — не хочу».