В огне революции(Мария Спиридонова, Лариса Рейснер) - Майорова Елена Ивановна. Страница 37

Бесхитростная и откровенная женщина исповедовалась перед своими палачами как перед равными. Но мог ли оценить ее искренность и полет мысли нарком Ежов, «образцовый пролетарий», человек, по его собственному выражению, с «незаконченным низшим образованием», даже попади оно ему в руки?

А Спиридонова пыталась объяснить, какую грубую ошибку делают чекисты, подозревая бывших эсеров в терроре: «Соввласть так жестоко и я бы сказала нерасчетливо к человеческой жизни, расправляется на террор, что нужно иметь много аморализма, чтобы пойти на террор сейчас. При царе пропадал только сам террорист и кто-нибудь случайно влипший. Ни предков, ни потомков не трогали (…). За КИРОВА было расстреляно количество людей, опубликованное на двух огромных газетных листах „Известий“, за покушение на Ленина было расстреляно чрезвычайниками 15 тыс. человек, мне говорили это коммунисты и чекисты. Какую же веру в правоту своей тактики и в себя, доходящую до мании величия, надо бы иметь, чтобы решиться за смерть одного, двух ответработников или вождей платить столькими человеческими жизнями. Кто я, чтобы взять на себя право распоряжаться жизнью сотен людей, ведь живут-то один раз на свете. Одного этого момента достаточно, чтобы раз навсегда отказаться от подобного метода, это уже был бы не террор, а подлая авантюра и провокация…»

Маруся искала в сталинских «преобразованиях» нечто социалистическое, и многое даже находила. Очень деликатно, не впадая в низкопоклонство, она заявляла о своей полной лояльности: «А между прочим, я больший друг Советской власти, чем десятки миллионов обывателей. И друг страстный и деятельный. Хотя и имеющий смелость иметь собственное мнение. Я считаю, что вы делаете лучше, чем сделала бы я. Ваша политика войны и мира приемлется мною полностью (так из всех кого знаю из леваков). Согласна со всем поступательным темпом и строем, перечислять не стоит». Преднамеренно или нет, вождь некогда мощной партии левых эсеров давала понять, что, сложись обстоятельства по-иному, она могла бы сейчас быть на месте нынешнего руководства страны и вершить судьбу России. Хотя бы на этом основании она была вправе рассчитывать на уважение.

Спиридонова еще надеялась, что ее советы и мнения могут быть учтены и использованы. «Я не согласна только с тем, что в н/строе осталась смертная казнь (…). Можно и должно убивать в гражданской войне при защите прав революции и трудящихся, но только тогда, когда нет в запасе под рукой других средств защиты революции. Когда же имеются и такие могучие, как у вас, средства защиты, смертная казнь становится вредным институтом, развращающим неисчислимо тех, кто применяет этот институт (…). И еще я бы скорректировала ваш тюремный режим и вашу пенитенциарную систему. В социалистической стране должно быть иначе. Надо больше гуманности определенно».

Несмотря на ее исповедальную искренность, военная коллегия Верховного суда СССР признала что Спиридонова «до дня ареста входила в состав объединенного эсеровского центра и в целях развертывания широкой контрреволюционной террористической деятельности организовывала террористические и вредительские группы в Уфе, Горьком, Тобольске, Куйбышеве и других городах…».

Можно ли сейчас понять, как, каким образом и почему было принято решение о физическом уничтожении практически всех ссыльных, находившихся в тюрьмах меньшевиков и эсеров, разнообразных социалистов и всех, кто имел какое-то касательство к политической деятельности в дореволюционной и послереволюционной России?

По словам Каховской, вся процедура «разбирательства» и вынесения приговора заняла около семи минут: «Прокурор Горячев скороговоркой прочел обвинительный акт, где было написано, что я готовила покушение на Ворошилова, поднимала крестьянские восстания и еще что-то. Я сказала, что все это ложь. Вывели на минутку, ввели обратно. Прочли приговор: 10 лет тюремного заключения и 5 поражения в правах».

После недолгого пребывания в Ярославской и Владимирской тюрьмах Ирину Каховскую этапировали в Краслаг, где в течение семи лет она была занята на общих работах: лесозаготовках и в сельском хозяйстве. Освободили ее в феврале 1947 года, отправили жить в затерянный в тайге городок Канск Красноярского края. Здесь Каховская в последний раз была арестована в начале января 1948 года. Содержали ее в тюрьме Красноярска, затем в 1949 году возвратили в Канск в качестве ссыльной.

В 1954 году Каховская была освобождена из ссылки, переехала в Малоярославец, где жила очень скромно. Здесь она перевела на русский язык «Маленького принца»; перевод был опубликован посмертно. В 1957 году революционерку реабилитировали по делу 1937 года. Умерла она в 1960 году от рака печени. За ее простоту, искренность, за подкупающую веру в торжество правды и здравого смысла, которая передавалась ее слушателям, к ней относились с глубоким уважением.

В отличие от получившей 10 лет тюрьмы Каховской, подавляющая часть уфимских ссыльных была уничтожена еще год назад. В начале января отнесенные к 1-й категории обвиняемые по этому процессу были приговорены к расстрелу и казнены в тот же день.

7 января 1938 года Военная коллегия Верховного суда судила Спиридонову Как указано в одной из реабилитационных справок, она «виновной в предъявленном обвинении» себя не признала, «категорически отрицала показания Драверта, Маковского, Коротнева и Майорова». Однако «изобличение» показаниями еще ряда лиц позволило присудить 53-летней революционерке по статье 58 (пп. 7, 8, 11) УК РСФСР 25 лет заключения. Своего приговора полностью оглохшая Маруся не расслышала.

8 января та же коллегия объявила Майорова и Измаилович по тем же статьям «врагами народа» и осудила на одинаковые сроки — 25 лет тюремного заключения.

Каховская в последний раз видела Марусю в 1939 году при переводе из Ярославля во Владимир: «Она шла по коридору столыпинского вагона, седая, худая и держалась за стенку. Увидев меня за решеткой другого купе, она крикнула свой приговор и, показав на уши, сказала: „Ничего не слышу“. Это была тень прежней Марии Спиридоновой, страшно постаревшая, едва державшаяся на ногах, но с ясным и спокойным лицом».

Почему руководство НКВД решило пойти на сохранение жизни «четверке» Марии Спиридоновой и еще нескольким главным руководителям эсеров, до сих пор остается загадкой. Не поддается объяснению и то обстоятельство, что обвиненные по надуманным обвинениям были расстреляны, а Гоца и Тимофеева — лидеров не придуманных, лидеров и врагов режима «самых доподлинных и безусловных» приговорили к тюремным срокам. Судя по публиковавшимся в последние годы докладным запискам Ежова Сталину, многочисленные дела Всесоюзного эсеровского центра и «уфимское дело», в частности, находились под пристальным контролем не только Лубянки, но и Кремля. Может быть потому, что Маруся из внутренней тюрьмы НКВД обращалась с заявлением чуть ли не к Николаю Ежову о заброске террористической группы во главе с ней в Германию для покушения на Гитлера?

Отбывать свой последний в жизни срок Марии Спиридоновой предстояло в Орловской тюрьме вместе с Измаилович и Майоровым.

Известно, что 60-летняя Александра Измайлович в мае 1940 года обратилась к заместителю наркома НКВД. Она пыталась убедить зама Лаврентия Берии, что 90 процентов ее сокамерников — «честные советские люди, оклеветанные шкурниками либо контрреволюционерами». Бывалая каторжанка, сравнивая содержание в царских и советских тюрьмах, делала комплимент советскому тюремному режиму, назвав его по большинству пунктов лучшим. Например, по питанию: «в 1939 году в Ярославской тюрьме давали макароны с маслом и творог с сахаром. Но воздуха и света в переполненных камерах при большевиках стало гораздо меньше». Излишне говорить, что никакой положительной реакции на это письмо не последовало.

Но Спиридонова больше ни одним словом не обратилась к своим палачам, сохранив последнюю гордость: молчания.

Марусю уже вычеркнули из списков живых, заклеймив уничижительными словами: «Ее крайняя экспансивность, нервность, склонность к преувеличениям сильно вредили ей и ее политической деятельности».