Игра в «Потрошителя» - Альенде Исабель. Страница 53

Райан Миллер идет впереди, рядом с ним — Аттила. На собаке бронежилет, специальные очки, наушники, чтобы пес мог слышать команды, и видеокамера на лбу, чтобы передавать видеоряд. Пес молодой, игривый, но, когда на нем боевая амуниция, он превращается в неуязвимое чудище из древних мифов. Его не пугает пулеметный огонь и взрывы гранат, он умеет отличить выстрелы своих от вражеских выстрелов, чутко улавливает рокот мотора американского грузовика и стрекот спасательного вертолета; он натаскан на поиск мин и обнаружение засад. Пес все время рядом с Миллером, в случае грозящей опасности прижимается к нему, предупреждая; если видит, что человек упал, защищает его ценой собственной жизни. Аттила — одна из двух тысяч восьмисот боевых собак, приписанных к американскому контингенту на Среднем Востоке. Миллер понимает, что не должен привязываться к псу, Аттила — оружие, материальная составляющая боя, но прежде всего он — товарищ, они угадывают мысли друг друга, вместе едят и спят. Миллер беззвучно шепчет добрые слова и треплет пса по холке.

Мускулы Аттилы напрягаются, шерсть встает дыбом, поднимается верхняя губа, и ощеривается невиданная пасть с титановыми клыками. Пес первым переступит порог, он — пушечное мясо. Он движется осторожно и решительно, остановить его может только голос Миллера в наушниках. Пригнувшись, не издавая ни звука, невидимый среди теней, Райан Миллер идет следом, крепко сжимая автомат М-4, самое подходящее оружие для ближнего боя. Он уже не думает, он готов, сосредоточен на цели, но всеми органами чувств фиксирует происходящее вокруг, зная, что товарищи веером рассыпались вокруг деревни, чтобы одновременно пойти на приступ. Враг, застигнутый врасплох, даже не поймет, что произошло: молниеносная атака.

Первый дом с южной стороны достается Миллеру. В бледном свете убывающей луны он едва различает халупу, приземистую, квадратную, из глины и камня, настолько слитую с почвой, что кажется, будто она сама собой оттуда произросла. Миллер вздрогнул: заблеяла коза, во второй раз нарушив ночную тишину. В десяти метрах от двери он останавливается: из дома вроде бы доносится детский плач, но тут же стихает. Интересно, думает Миллер, сколько террористов прячется в этой пастушеской хижине; глубоко вдохнув, наполнив легкие до отказа, он делает знак собаке, которая смотрит на него сквозь круглые очки, и оба бегут по направлению к дому. В тот же миг и товарищи врываются в деревню — крики, выстрелы, проклятия. «Морской котик» дает по двери автоматную очередь и тут же выбивает ее ударом ноги. Аттила вбегает первым и замирает, готовый атаковать, ожидая только команды. Миллер заходит следом в очках ночного видения, оценивает ситуацию, прикидывает площадь, расстояние от стен, высоту потолка: он такой низкий, что приходится пригибаться; автоматически фиксирует земляной пол, жаровню с прогоревшими угольками, кухонную утварь, развешанную над погасшим очагом, три или четыре деревянные табуретки. В жилище только одна комната, на первый взгляд пустая. Миллер по-английски приказывает оставаться на местах; Аттила рычит. Все происходит так быстро, что впоследствии Миллер не сможет восстановить события; в самые неожиданные моменты будут всплывать отрывочные образы, с мучительной силой терзая память; в кошмарных снах события этой ночи повторятся тысячу и один раз. Миллер так и не смог упорядочить их и до конца понять.

Солдат снова кричит на своем языке, замечает какое-то движение у себя за спиной, оборачивается, жмет на спуск, раздается очередь, кто-то падает с задавленным стоном. Грохот сменяется внезапной тишиной, ужасной паузой, когда солдат поднимает очки и включает фонарик, луч света скользит по комнате, останавливается на неясных очертаниях лежащего тела; Аттила прыгает, впивается зубами. Миллер подходит ближе, отзывает собаку, та не хочет отпускать добычу, приходится повторить команду. Солдат ногой переворачивает лежащего, дабы убедиться, что он мертв. Ворох черного тряпья, морщинистое, обветренное лицо: старуха.

Райан Миллер испускает проклятие. Побочный эффект, думает он, а может, и нет: что-то явно не так. Он уже собирается уходить, но краем глаза замечает какое-то движение у противоположной стены, в темноте; быстро оборачивается, светит фонариком: человеческая фигура притаилась в углу. Их разделяет несколько шагов, Миллер приказывает не двигаться, срывается на крик, но фигура распрямляется с хриплым звуком, похожим на рыдание; что-то блеснуло в руке: оружие. Без колебаний он жмет на спуск, автоматная очередь сметает врага, приподнимает с пола, кровь брызжет Миллеру в лицо. Он стоит неподвижно, выжидает, у него такое чувство, будто он где-то далеко-далеко, безразлично взирает на экран, где разворачивается эта сцена. На него внезапно накатывает усталость, проступает пот, по телу бегут мурашки — так всегда бывает после выброса адреналина.

Наконец, решив, что опасность миновала, солдат подходит к телу. Молодая женщина. Пули не тронули ее лица, она совсем юная и очень красивая, густые, темные, волнистые волосы разметались по полу, глаза открыты — большие светлые глаза, обрамленные черными ресницами и бровями; на ней легкая туника, вроде ночной рубашки, она босиком, а подле разжавшейся руки лежит обычный кухонный нож. Под окровавленной туникой виден большой живот: Миллер понимает, что женщина беременна. Она смотрит Миллеру в глаза, он понимает, что жить ей остается несколько секунд и ничем нельзя помочь. Светлые глаза тускнеют. Рот солдата наполняется слюной, он сгибается пополам, пытаясь удержать рвоту.

Едва две-три минуты прошло с тех пор, как Миллер вышиб дверь, и вот все кончено. Нужно двигаться дальше, продолжать зачистку деревни, но прежде — убедиться, что больше в доме никого нет. Он слышит, как рычит Аттила, светит фонариком и видит, что пес пробрался за очаг, там — маленькая комнатка, окон нет, на полу — солома: кладовка, не иначе; Миллер подмечает куски вяленого мяса на крюках, мешок с каким-то зерном, рисом или пшеницей, пару кувшинов с маслом, банки персиков в сиропе, явно купленные из-под полы, совершенно такие же, как на американских базах.

Аттила готов к броску, Миллер подзывает его, светя фонариком на кривые глинобитные стены, потом ворошит ногой солому и обнаруживает, что пол здесь не земляной, как везде в хижине, но дощатый. Очевидно, под этим полом что-то есть — может быть, взрывчатка, может быть, вход в пещеру террористов, — и Миллер знает, что должен вызвать подкрепление, но он вне себя; сам хорошенько не понимая зачем, он становится на одно колено и дергает доски одной рукой, другой сжимая автомат. Много силы не требуется, три дощечки поднимаются сразу: это дверца.

Он вскакивает, целится в люк, где, уж наверное, кто-то скрывается, по-английски приказывает выходить, но ответа нет; тогда, держа палец на спусковом крючке, он светит в щель фонариком и видит их. Сначала — девочку с платком на голове, она не спускает с Миллера таких же точно глаз, как у ее матери, скорчившись в подполе, где едва помещается; потом — мальчонку, которого она прижимает к себе, годовалого или двухлетнего, с пустышкой во рту. «Черт, черт, черт», — шепчет солдат, словно молится; встает на колени перед люком; сердце щемит так, что трудно дышать; он догадывается, что мать спрятала детишек и велела им сидеть тихо, не шевелясь, а сама готовилась их защищать выщербленным кухонным ножом.

«Морской котик» стоит на коленях, завороженный взглядом этой серьезной девочки, которая прижимает к себе братишку, защищая его своим телом. Он много чего наслушался: враг беспощаден, он превращает женщин в террористок-смертниц и использует детей для прикрытия. Он должен убедиться, не прикрывает ли девочка с младенцем вход в туннель или на склад взрывчатки; должен заставить их выйти из подпола — но не может этого сделать. Наконец он встает, подносит палец в перчатке к губам, показывая девочке, чтобы она сидела тихо, закрывает дверцу, разравнивает солому и, спотыкаясь, выходит прочь.