Аромат апельсинов (ЛП) - Харт Меган. Страница 6

Мы включили второй фильм.

Сюжет «Мусора» оказался ещё более непритязательным, чем в первом фильме. Попросту говоря, речь шла об обособленной группе, которая жила в доме гостиничного типа, похожим на Мелроуз Плейс. Типичный комплекс зданий, знакомый по многим фильмам, снятым в Калифорнии — парочка голубоватых или зеленоватых зданий, в центре — бассейн. Здесь же данное сооружение носило название «Коув». Администрация наняла привратницу. Я уверена, её играл толстяк в женском платье, вес которого зашкаливал за триста фунтов. Остальные жильцы: сидевшая на героине Шейла, душевнобольной коллекционер фарфоровых кукол Генри, незамужняя матушка Бекки и парочка безымянных второстепенных персонажей, которые постоянно приходили и уходили.

И, конечно же, Джонни.

Он играл… самого себя. Проститутку в мужском обличье. На руке кривая и косая, будто самодельная, татуировка «Джонни».

— Мне вот интересно, его в каждом фильме зовут Джонни? — рассуждала я вслух, но в ответ добилась от Джен лишь неопределенного фырканья.

Сценарий и актёры явно не из большого кино. Даже не знаю, существовал ли вообще сценарий. Одна сплошная импровизация, практически никакой актёрской игры. Они скорее походили на группу друзей, которые прекрасным субботним вечером уселись с видеокамерой и пакетом травки, чтобы снять фильм.

— Думаю, это ближе к истине, — произнесла Джен, когда я озвучила свою теорию. — О, Господи, глянь-ка на эту божественную задницу!

В большинстве кадров Джонни снимался голышом. Со сделкой пошло что-то не так, передозировка, выкидыш. В бассейне плавал труп, потом его засунули в мусор с бытовыми отходами, от него и название фильма. Даже при всём своём желании я не могла сказать, о чём этот фильм.

Единственное, что я видела, это Джонни Делласандро. Его задницу. Пресс. Грудные мышцы. Божественны соски. Он был сложен, как Адонис, мускулистый и стройный… с золотисто-коричневым загаром. Вау! Голый и загорелый, достаточно волосатый, чтобы выглядеть мужчиной, но половым гигантом он не казался.

В этом же фильме он, действительно, переспал со всеми.

— Посмотри-ка, — пробормотала Джен. — Бьюсь об заклад, он трахает её на самом деле.

Я наклонила голову, чтобы лучше разглядеть.

— Я думаю… О! Это… У него стоит? Невообразимо! У него стояк, посмотри!

— Точно, — взвизгнула Джен и вцепилась мне в руку.

Меня сильно возбудил вид его эрекции. Последний раз я такое испытывала в восьмом классе, когда во время игры в «Правду и желание» спряталась в шкафу с Кентом Циммерманом. Желудок сжался, как при подъёме на американских горках, грудь горела, перехватило дыхание, а щёки пылали.

— Супер, — с трудом выдавила я из себя. — Это просто… супер.

— Дорогая, я знаю, что ты имеешь в виду. Впечатляет, правда? И подожди… там! Ааааааа, — Джен рухнула обратно на подушки. — Он кончает.

Сцена короткая, но впечатляющая. Аппарат Джонни во всём своём великолепии. Он что-то говорил на ходу, и я не могла решить, хочу ли я понять его слова или лучше сосредоточится на моём извращённом восприятии и смотреть на его возбуждённый член.

— Какой у него пенис! — произнесла я с большим удивлением.

— Это да, — Джен счастливо вздохнула. — Чертовски красивый мужик!

Я отвела взгляд от экрана и уставилась на неё.

— Не могу поверить, что ты на него запала и ни разу с ним не разговаривала. У тебя же бывает словесный понос. В любом случае надо попробовать.

— А что я ему должна сказать? Привет, Джонни, меня зовут Джен, и, к слову сказать, мне так нравится твой член, что я заказала бы его в качестве рождественского подарка?

Я расхохоталась.

— Что? Неужели ты думаешь, что такие слова для него ничего не значат?

Девушка закатила глаза.

— Он женат?

— Нет. Вряд ли. Честно говоря, за исключением фильмов я о нем практически ничего не знаю, — Джен нахмурила лоб.

У меня не прекращался смех.

— Ну, ты, блин, и сталкер!

— Я не… — она бросила в меня подушкой, — сталкер. Я ценю только хорошее тело. Что тут такого? И обожаю его творения. Я купила себе одну из его работ, — добавила она, будто раскрыла тайну.

— Правда?

Она кивнула.

— Правда. Его галерея действительно великолепна. Множество маленьких прелестных вещичек, и не слишком дорого. А в задней комнате у него разные коллекции. Пару лет назад он выставлял и свои работы. Но это происходит редко. Думаю, его работы, как правило, между остальными, он редко выставляет их отдельно, потому что не хочет создавать впечатления, будто они нечто особенное.

В галерее я не бывала ни разу и не имела понятия, что в ней, но согласно кивнула.

— Можно посмотреть?

— Конечно. Это в моей… спальне.

Я вновь рассмеялась.

— Почему? Картины пользуются дурной славой?

Я познакомилась с Джен недавно, лишь пару месяцев назад, когда переехала на Секонд-стрит. Я никогда не касалась стыдливых тем или переживаний. Во всём остальном она вела себя довольно развинченно, что явилось одной из причин, по которым я находила её классной. Но сейчас она не смотрела мне в глаза и издавала какой-то застенчивый смешок. Я предложила не демонстрировать мне картину, если она этого не хочет.

— Там нет ничего двусмысленного, — заявила она.

— Хорошо, — я поднялась и коротким коридором проследовала к её спальне.

Квартиру Джен обставила прямоугольной современной мебелью из Икеа. Все предметы сочетались друг с другом. Хоть и мало места, всё рационально расставлено. Спальня оказалась в том же стиле. Белые крашеные стены, контраст составляла кровать с тёмно-синим покрывалом и лимонно-зелёные шторы. Её квартира располагалась в здании старой постройки с немного кривыми стенами. Одна даже стояла под наклоном, вырубленные от пола до потолка окна выходили на улицу. На ней висела парочка её собственных работ. На противоположной стене — несколько постеров в рамках, которые даже я, полный профан в искусстве, определила, как «Звёздную ночь» и «Крик».

В центре стены висело маленькое чёрно-белое изображение, сантиметров двадцать пять на двадцать, в узкой красной рамке. Художник нарисовал картину толстыми, объёмными мазками, которые подчёркивали контуры здания, которое я опознала, как особняк Джона Харриса на Фронт-стрит. Потратив много времени на созерцание того, что люди называли искусством, я задавалась вопросом, какие они, чёрт возьми, испытывали при этом чувства. Но данная картина вопросов не вызвала.

— О!

— Я знаю. Правда, круто? — Джен отошла к стене и встала прямо перед картиной. — Я вот что думаю, глянешь на неё, ничего особенного нет. Но, всё-таки что-то в ней…

— Да, — в картине определённо что-то было. — Это ведь не порнография.

Джен рассмеялась.

— Разумеется. Я повесила её сюда, потому что рано утром открываешь глаза и первым делом натыкаешься на неё. Правда, звучит забавно? Ну, правда, ведь?

— Нет, почему же. Это единственная его картина, которая у тебя есть?

— Да. Настоящее искусство стоит бешеных денег, хотя он и затребовал за неё довольно умеренную сумму.

Я не знала, что в данных обстоятельствах являлось умеренным, но проявлять интерес постеснялась.

— Действительно прекрасная картина, Джен. А он прекрасный художник.

— Да, это его картина. Вот видишь… это ещё одна причин, по которым я с ним не разговариваю.

Я опустила взгляд и улыбнулась ей.

— Почему? Ты ведь любишь не только его задницу, но и его творения?

Джен захихикала.

— Что-то вроде того.

— Я не понимаю. Ты находишь его страстным, ты его поклонница… почему бы тебе просто ни заговорить с ним?

— Потому что будет лучше, если он посмотрит мои работы и найдёт их хорошими, не зная меня, как женщину, которая постоянно крутится вокруг него. Я хочу, чтобы он признал меня, как художницу, но этого не произойдёт.

Я подошла к стене, на которой висели её работы.

— Почему нет? Ты очень хорошо рисуешь.

— Ты совсем не разбираешься в искусстве, — это замечание прозвучало не злобно, а с любовью. Джен приблизилась ко мне. — Мои работы никогда не будут висеть ни в одном из музеев. И я не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь создаст обо мне запись в Википедии.