Сталки. Лес (СИ) - Кузнецов Данил Сергеевич. Страница 33

— Нет, Стан, — произнёс Лас, усаживаясь рядом с ним на пол. — Только поговорить. Задать несколько волнующих меня вопросов, — потому что другого случая может и не представиться.

— Ну, валяй, говори, задавай свои вопросы, — сказал Стан почти что без интонации, и Лас понял, как же тот устал от сего с ним происходящего.

— Тогда, весной, в нашем первом походе, ты случайно промахнулся, бросив мачет?

— Да, случайно, — ответил Стан, чуть оживившись: в нём всколыхнулись недавние и потому ещё не успевшие потерять свою яркость воспоминания. — Да, случайно! — вдруг сорвался он на крик. — Я в мута целился, а не в тебя! И вообще — я начал ненавидеть тебя позже, когда ты увёл у меня из-под носа Ксюню! А потом нам сказали о готовящемся сталкатлоне, и я захотел на нём победить, а ты мне мог помешать! Я хотел стать сталкером, чтобы доказать девчонкам, что я круче тебя и всех остальных, чтобы они полюбили меня за это!..

В помещение заглянул один из «охранников», видимо, встревоженный донёсшимся шумом. Лас махнул ему: мол, не мешайте, всё в порядке, — и дверь закрылась, вновь оставив юношей вдвоём.

Тело Стана теперь, после этого признания, как-то странно колыхалось; убийца сидел, закрыв ладонями лицо, и весь ритмично от чего-то сотрясался. По характеру его дыхания — «прерывистому, неглубокому, неровному — Лас понял, что «подсталкр-гора» плачет, стал ждать, пока пройдёт эта внезапная вспышка эмоций, которые Стан за последние по меньшей мере десять лет на его глазах не проявлял ни разу.

Когда сдерживаемые рыдания поутихли и Стан отнял руки от лица, он уже снова был самим собой — такими, как раньше. Лас похлопал его по плечу:

— Скажи, именно из-за этого ты бросил мачеты в меня и Квильда, — потому что хотел отомстить за уведённых сталочек и обеспечить себе победу в сталкатлоне? Но ты не мог не знать, что у велков тоже есть головы на плечах и они на раз вычислят, что это ты всё подстроил!

— Как видишь, мог, — более-менее ровным голосом ответил Стан. — Тогда я думал лишь о том, что таким образом избавлюсь от двух главных соперников; а что будет со мной, — мне было наплевать. Как я теперь об этом жалею… Теперь я уйду в лес, и мне придётся прятаться от охотников из деревни, чтобы они меня не убили…

— Всё будет зависеть от направления, которое ты изберёшь, — сказал Лас. — Ты не знаешь, из какой точки деревни тебя будут изгонять в лес?

— С восточной окраины. Как раз от твоего дома. Да, это тоже моих рук дело, — ответил Стан на невысказанный вопрос собеседника. — А что? Ты думаешь, что не всё так плохо?

— Помнишь, я во время нашего первого похода увидел Трубу и какую-то странную штуку перед ней?

— Ну, и что? Хочешь, чтобы я притащил её в деревню и велки за это меня простили? Не выйдет…

— Да я не про то. Если ты пойдёшь туда, к Трубе, то ты будешь в относительной безопасности — сталкеры туда просто не ходят, боятся.

— Так ведь и я боюсь! Там же, наверное, вредов под тысячу или даже больше…

— По-моему, явно больше… Но и ты-то не клыпом шит — такой здоровый! Тебя никакие вреды не возьмут!.. Короче, просто иди туда и постарайся со всем этим разобраться. А заодно жди меня с Плющом: через некоторое время после сталкатлона мы обязательно к тебе заглянем…

— А Плющ не станет следовать своему долгу перед деревней и н прирежет меня при встрече, как сказали велки?

— Я смогу его уговорить. Ты же знаешь, как он по пустякам вечно нарушал правила, — нарушит и это. Ладно, всё, не могу долго с тобой болтать, а то могут что-нибудь заподозрить… Я пойду.

— Лас, — вдруг окликнул его Стан, когда юноша поднялся с пола и сделал было шаг к двери.

— Что? — обернулся Лас.

— Ты… — видно было, что этот вопрос даётся Стану с большим трудом, — ты… простил меня?

— Да, — ответил Лас, стоя на месте и глядя на дверь, словно собираясь «прошибить» её своим «дальновидением» и посмотреть, что там делают «охранники». — Ксюня тоже со временем сможет тебя простить: она понятливая… Лина вот не захочет ни в какую.

— А чихать мне на неё, — отмахнулся Стан. — Я тут подумал: Ксюня любит тебя, Лина любила Квильда… может быть, мне с этим делом просто не судьба, а?

— Возможно, — сказал Лас и подошёл к двери. Произнёс напоследок: — Помни, что я тебе сказал: иди на восток. — И он вышел, оставив сврестника уединённо дожидаться, когда приговор приведут в исполнение.

* * *

— …Как грустно, — сказала Ксюня. — Вас было четверо, теперь осталось двое. И всё из-за него.

— Стан просто поддался своим чувствам, — ответил Лас, поняв, кого имела в виду его подруга. — А сам он был таким, что… В общем, так получилось.

— Тебе что, не жалко Квильда?!

— Жалко. — Лас пожал плечами. — Но знаешь, Стана мне тоже жалко. Только подумай: вечера наедине со сталочками накрылись, все были против него, а ему самому не удалось — в отличие от Плюща, будь тот на месте Стана, — продумать, как со всем этим справиться. Он решился на крайние меры — и облажался. Так что его можно разве что пожалеть.

Лас и Ксюня стояли бок о бок на восточной окраине селения, рядом с домом Ласа, и наравне ещё с парой десятков любопытствующих дожидались, когда сюда приведут Стана и навсегда выпроводят его из деревни. В отличие от всех остальных (и даже, скорее всего, Ксюни), пришедших просто поглазеть на приведение в исполнение вынесенного Советом велков приговора, Лас решил присутствовать при изгнании Стана, чтобы проводить своего, как он надеялся, нового старого друга и поддержать его в такой трудный момент. И Лас надеялся также, что Стан отплатит ему за это добром, а именно — помощью в разгадке тайны той непонятной железяки.

— Пожалеть можно, — согласилась с ним Ксюня. — Но простить… не знаю. Я бы не смогла.

— А ты попробуй — вдруг получится?

— После всего, что он сделал нам с тобой и Лине с Квильдом?! Ты шутишь?!

— Разве ты такая злопамятная? Надо уметь прощать — и, возможно, другие это оценят.

— В том-то и дело, что — возможно…

— Если что, я его простил.

Ксюня не стала издавать очередное изумлённое восклицания — всё отразилось в её глазах, когда она, услышав эту реплику, потрясённо взглянула на Ласа.

— И тебе советую, — продолжал тот. — Если долго держать в себе зло, оно разъест в тебе всё твоё добро, а само останется в тебе, и в итоге будет только хуже — главным образом тебе самой.

— Что ж, — вздохнула Ксюня, — я тоже попробую его простить. Но ничего не обещаю.

— И этого достаточно, — улыбнулся Лас — и приобнял сталочку за талию. — А как у нас с решимостью? Ещё не готова?.. — Ксюня промолчала, и подсталкру показалось, что это значит — «нет». — А что так?.. Сколько, кстати, тебе осталось до совершеннолетия?

— Год и тридцать четыре дня, — сказала Ксюня. — Я родилась в четвёртый день осени. — Девочка посмотрела Ласу в лицо и заметила отразившийся на нём неподдельный интерес. — А что?

— А я — в шестьдесят седьмой.

— Для чего ты мне это говоришь?

— Просто чтобы ты знала. Мы оба, получается, родились осенью…

— Лас, — вдруг повернулась к нему Ксюня. — Я отказываю тебе в… этом не потому, что не готова; просто сейчас неподходящее время: одного убили, другого выгоняют, а мы, значит, должны радоваться жизни?..

— Может, пока и не должны, — задумчиво проговорил Лас, глядя куда-то вдаль. — Может, ты и права… Знаешь, а сталкатлон никто не отменял, так что мне всё же придётся заниматься день и — иногда — ночь… Слушай, а как твой Старик? Продолжает меня ненавидеть?

— По-моему, теперь не только тебя, но и вообще всех, — вздохнула Ксюня. — Сегодня после заседания он пришёл домой сам не свой, достал из тайника в полу кувшин самогона — у нас в доме знаешь сколько этих тайников!.. как будто все члены семьи за последние двести лет считали своим долгом что-нибудь где-нибудь там спрятать… — короче, достал он кувшин и (поверишь, нет?) одним махом вылил его в себя. Я не стала спрашивать, что у него там стряслось (наверняка что-то неприятное), потому что в таком состоянии он способен на всё, и тихо смылась. Не знаю, как он будет себя вести, когда я приду домой, — надеюсь, будет спать…